Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 Страница 52

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 15 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.11.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 68.

В очередной раз[638] предложение о кратком визите Литвинова в Каунас возникло в ходе советско-литовских консультаций об урегулировании положения немецкого населения в Мемеле. При рассмотрении этого вопроса в Совете Лиги Наций в сентябре 1930 г. германская дипломатия добилась принятия постановления о создании Директории для управления Мемелем с участием представителей мемельских немцев. В начале октября германское правительство поставило Москву в известность о том, что «определенное давление», оказываемое литовскими властями при проведении выборов в Мемельский сейм, может вызвать непризнание Германией этих выборов и ее новое обращение в Лигу Наций[639]. С другой стороны, уступки, сделанные Зауниусом в Женеве вызвали сильное возмущение в литовском общественном мнении и затруднения в формировании Директории, вследствие чего литовско-немецкие отношения продолжали оставаться напряженными. Следуя традиционной линии на культивирование сотрудничества в треугольнике Москва-Каунас-Берлин, советская дипломатия призывала немецких партнеров учитывать настроения литовского общества и предпринять со своей стороны шаги по разрядке напряженности (отзыв генконсула из Мемеля и др.), одновременно убеждая литовское правительство проявить умеренность и добрую волю в разрешении этого конфликта[640].

Правительство Литвы проявило заинтересованность в том, чтобы расширить участие СССР в урегулировании мемельского спора и непосредственно вовлечь его в литовско-немецкую дискуссию о составе Директории. 11 ноября 1930 г. при свидании с исполнявшим обязанности наркома Крестинским посланник Литвы Ю. Балтрушайтис передал ему просьбу о советском посредничестве. Посланник просил Литвинова, который в конце ноября, по возвращении из Женевы, намеревался сделать остановку в Берлине, детально обсудить создавшееся положение с министром иностранных дел Германии Ю. Курциусом и статс-секретарем МИД Б. Бюловым. Завершая свое обращение, Балтрушайтис вернулся к старому вопросу о кратком посещении наркомом по иностранным делам столицы Литвы. «Сейчас, после женевского поражения Литвы по мемельскому вопросу, в широких кругах литовского населения, не только у оппозиции, но и у сторонников правительства, появилось некоторое разочарование в Германии, зато усилились симпатии к СССР, который все время бескорыстно поддерживал Литву, – заявил посланник. – Такое отношение масс литовского населения к СССР обеспечивает М[аксиму] М[аксимовичу] дружественный прием». Визит Литвинова в Каунас вслед за ходатайствами в МИД Германии по литовским делам сулил существенно укрепить как международные позиции Литвы, так и привести к частичному реваншу за «женевское поражение». Балтрушайтис также выразил уверенность в том, что беседы Литвинова с Зауниусом в Каунасе послужат «исходным моментом для полного восстановления прежних дружественных отношений и для дальнейшего их развития». В случае положительного ответа на этот зондаж, литовский посланник был готов передать официальное приглашение посетить Каунас[641].

Мнение Литвинова, запрошенного НКИД по поводу обращения литовского правительства, установить не удалось. Крестинский, ориентированный на восстановление и укрепление советско-немецко-литовского согласия, считал достижение прочной разрядки в советско-польских отношениях химерой и потому склонялся к позитивному ответу на приглашение Литвы[642]. Направление мыслей Сталина в ноябре 1930 г. было противоположным, он стремился изыскать пути для того, чтобы компенсировать эскалацию напряженности в отношениях СССР с Францией осенью 1930 г. 19 ноября полпред в Анкаре Я.З. Суриц сообщил в Москву о беседах с польским коллегой, который предложил сообща возбудить вопрос о заключении между СССР и Польшей пакта о нейтралитете. Несмотря на то, что возможность такого пакта никогда в Москве не обсуждалась, Сталин немедленно и лично телеграфировал Сурицу: «Предложение польского посла заслуживает внимания. Продолжайте с ним беседу и заявите, что Вы могли бы взять на себя постановку вопроса перед Советским правительством о двустороннем пакте нейтралитета, если…польское правительство действительно готово пойти на такой шаг»[643]. По всей вероятности, опасения, что визит главы советской дипломатии в Каунас сорвет возможность политической нормализации в советско-польских отношениях и подтолкнет Варшаву к открытой солидаризации с Парижем, взяли верх при обсуждении поставленного Крестинский вопроса и обусловили вывод о нецелесообразности «проезда» наркома через Литву.

20 ноября 1930 г.

Решение Политбюро

20/33. – О т. Фехнере (т.т. Крестинский, Менжинский).

Разрешить т. Фехнеру выезд в Ковно.

Протокол № 16 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.11.1930. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 805. Л. 9.

К тому времени, когда этот вопрос был поставлен перед Политбюро, решение о переводе полпреда Петровского и назначении полномочным представителем СССР в Каунасе М.А. Карского уже было принято[644]. Его выезд задерживался из-за необходимости передачи дел новому руководителю 1 Западного отдела. В полпредстве в Литве был необходим человек, искушенный в проблематике советско-литовских и советско-польских отношений. А.В. Фехнер, продолжительное время работавший в 1 Западном отделе НКИД, удовлетворял этому требованию. Однако осенью 1930 г. в эмигрантской печати появились разоблачительные материалы В. Бурцева о Фехнере, (он обвинялся в причастности к похищению генерала Кутепова в январе 1930 г.). Трудно судить, насколько достоверна была информация Бурцева; поверенный в делах Англии в Эстонии Джером выражал возмущение ею и указывал на несоответствие некоторых приводимых в печати деталей фактическим обстоятельствам[645].

В ОГПУ сложилось мнение, что под влиянием публикаций Бурцева, белоэмигранты попытаются совершить в отношении Фехнера акт мести, и настаивали на отмене поездки в Ковно. Коллегия НКИД не согласилась с этим и внесла вопрос «в инстанцию». Через два дня после решения Политбюро и «завершения лечения» Фехнер отбыл в Каунас[646].

30 ноября 1930 г.

Решение Политбюро

12/20. – О концессиях «Ян Серковский» и «Жесть-Вестен» (т.т. Шверник, Каменев, Ганецкий).

а) Признать целесообразным ликвидировать концессию «Ян Серковский».

б) Поручить Главконцесскому добиться минимальной суммы компенсации (не свыше одного миллиона рублей) за оборудование и капитальные вложения.

в) Предложить ЦК металлистов свои действия по отношению к концессии «Ян Серковский» согласовать с т. Каменевым.

[…]

Выписки посланы: т.т. Каменеву, Швернику, Булату.

Протокол № 17 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.12.1930. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 806. Л. 12.

Десятью днями раньше вопрос о польской концессии «Ян Серковский» был поставлен в числе других «вопросов ВЦСПС» его новым председателем Н.М. Шверником. «В связи с трудовым конфликтом на концессионном заводе “Ян Серковский”» Политбюро поручило комиссии Оргбюро (Шверник, Крестинский, Булат, Лебедев, Лобов) «определить, какие убытки мы можем понести в случае ликвидации концессии»[647].

Вероятно, привлечение начальника Главконцесскома Л. Б. Каменева и члена Коллегии НКТ Я.С. Ганецкого к рассмотрению этого вопроса в Политбюро обусловливалось заключением комиссии Оргбюро в пользу ликвидации концессии.

15 января 1931 г.

2. – О Румынии и Турции (т. Литвинов).

Поручить рассмотреть вопрос комиссии в составе т.т. Молотова, Литвинова, Ворошилова и Сталина. Созыв комиссии за т. Молотовым.

Выписки посланы: т.т. Молотову, Литвинову, Ворошилову, Сталину.

Протокол № 23 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.1.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 116.

9 января 1931 г. посол Турции в Москве Х. Рагиб-бей передал наркому по иностранным делам предложение о возможном посредничестве Турции в нормализации советско-румынских отношений. Согласно сообщению посла, министр иностранных дел Т. Рюштю, получив приглашение посетить Бухарест в начале 1931 г., обусловил свой визит возможностью достижения практических сдвигов в урегулировании отношений Румынии с СССР и Венгрией. По мнению министра, главным мотивом этого приглашения явилось «желание Румынии зондировать его насчет возможности советско-румынского соглашения», и потому он поручил послу в Москве выяснить советские соображения на этот счет. Литвинов выразил скептицизм относительно серьезности намерений Бухареста, однако «обещал подумать и дать ответ Рюштю через несколько дней»[648].