Ирина Карацуба - Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов Страница 52

Грянувшая в 1773 году пугачевщина охватила огромную территорию (от Оренбурга до Казани и Царицына) и в буквальном смысле потрясла государство. Сбылись слова тех, кто предупреждал о неминуемом взрыве народного возмущения тяжестью крепостных порядков. Именно в этом смысл крестьянского и казацкого бунта. В манифестах и указах Пугачева все дворяне квалифицируются как «сущие преступники закона и общаго покоя», «возмутители империи и разорители крестьян», их предлагается «казнить смертию, а домы и все их имение брать себе в награждение». Причем этот радикальный призыв аргументируется своеобразной, но хорошо понятной крестьянам справедливостью: «А на оное их, помещиков, имение и богатство, также яство и питие было крестьянского кошта, тогда было им веселие, а вам отягощение и разорение». На стороне восставших была страшная ветхозаветная правда — око за око, зуб за зуб.

По манифесту 31 июля 1774 г. крестьян призывали «ловить, казнить и вешать» дворян, «поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами». Будущее же рисовалось в самых радужных тонах: «По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякий сможет возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжаться будет». Кстати, искушению идеей отмщения поддались далеко не все. Нам, конечно, известны многочисленные случаи расправ, убийств и поджогов, но нередко крепостные сами прятали своих помещиков, спасая жизни им и их детям (так поступили с родителями и младшими братьями и сестрами А. Н. Радищева).

Спасовали и местные власти. Екатерина в письмах к подавлявшему бунт генералу Петру Панину (родному брату Никиты Панина) писала о причинах восстания: «Слабое поведение в разных местах гражданских и военных начальников я почитаю столь же общему благу вредным, как и сам Пугачев со своею сволочью». Возмущенная новиковскими обличениями «мнимого неправосудия», в приватном письме она говорила о том же: «Наперед раздражая жителей неправосудием и мздоимством, когда дошло до обороны, чувствуя народную к ним недоверенность, у них и руки упали, что способствовало бунтовщикам причинить толикия злодейства и разорения».

Пугачевщина совпала по времени с важными внешнеполитическими мероприятиями. К 1775 г. Екатерина окончила три тяжелые войны — с Польшей (первый раздел которой в союзе с Пруссией и Австрией был в 1772 г., к России отошла восточная Белоруссия), Турцией (война 1768–1774 гг., в результате которой были приобретены земли от Днепра до устья Южного Буга, крепости Керчь и Еникале в Крыму) и своим «воскресшим» супругом, которого она, по аналогии с героем известной сказки Ш. Перро, называла «маркиз Пугачев».

Итоги первой, реформаторско-романтической, декады правления Екатерины II оказались неожиданными для нее. Новое законодательство так и не было создано, усилия по «приуготовлению умов» вызвали выход из-под контроля значительной их части. К этому императрица не была готова; вопрос о том, как работать со складывавшимся общественным мнением, оставался для нее открытым. В российской же литературе и общественной мысли начинает широко обсуждаться тема пределов и характера власти монарха.

Как писал знаток русской культуры XVIII в. Б. И. Краснобаев, «она была животрепещущей и в житейско-практическом плане, и в теоретическом, так как большинство мыслителей того времени связывали с характером правления, с деятельностью монарха не только особенности современного состояния государства и общества, а и надежды на будущее справедливое общественное устройство». Одновременно возник крестьянский вопрос — как проблема и политическая (что делать с институтом крепостного права), и общественная (влияние крепостничества на господ и на рабов), и культурная (возникновение интереса к крестьянской культуре и начало собирания ее памятников).

Екатерина переходит к более традиционной, прагматической и менее рискованной политике. Во внутренних делах идет модернизация системы управления, оформление и укрепление сословности, поощряется развитие просвещения, во внешней — начинается новый виток традиционных для России войн с Турцией и Польшей. Этот курс, по выражению В. О. Ключевского, приведет в конце царствования к двум основным итогам — громадному увеличению материальных средств (территория, население) и значительному усилению социальной розни (отношения между различными сословиями и национальностями внутри империи).

А все могло бы быть по-другому… Если бы Екатерина не убоялась воплотить в жизнь панинский проект, Россия, пожалуй, лишилась бы множества блестящих и разорительных начинаний, но зато начатое, будучи под контролем хотя бы части образованного общества, скорее всего развивалось бы более последовательно, закономерно и менее было бы подвержено капризам «российской Минервы». Действительно, прав был критик идеи Императорского совета Вильбоа — само его существование постепенно привело бы к формированию у подданных мысли разделить права с государем. И эти права, очевидно, в ходе практической государственной работы «разделялись» бы постепенно и мирно.

Увы! По словам Карамзина, «что быть могло, но стать не возмогло…» И все же публично провозглашенная в «Наказе» мысль о законе, который выше воли государя, уже не исчезла. Она получит продолжение спустя десятилетие в конституционном проекте Панина и Фонвизина, сочинениях Радищева, а затем и в проектах александровского царствования.

Ключевский В. О. Императрица Екатерина II (1729–1796) // Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. 5. М., 1989.

Брикнер А. Г. История Екатерины II. Т. 1–2. М., 1996.

Каменский А. Б. «Под сению Екатерины…» М., 1992.

Мадариага И. де. Россия в век Екатерины Великой. М., 2001.

Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины И. М., 1993.

Вернадский Г. В. Русское масонство в царствование Екатерины II. М., 1998.

1792

Гром победы и храбрые россы

23 апреля 1792 года старый фронтовой служака князь А. А. Прозоровский — надменный и всеми ненавидимый московский генерал-губернатор — отправил из Москвы гусарского майора князя Жевахова с эскадроном из двенадцати гусар, унтер-офицером и капралом арестовывать масона Николая Новикова. Ночь напролет Жевахов со своими гусарами скакал в Авдотьино-Тихвинское, имение Новикова, где они нашли его в постели, больного, в полусознательном состоянии после произведенного накануне обыска. Однако Жевахов, имевший приказ «доставить важного государственного преступника, притворившегося тяжело больным», выполнил его, и Новиков был привезен в крытой повозке в Москву и допрошен Прозоровским.

Через несколько дней императрица Екатерина II повелела отправить масона под конвоем в Санкт-Петербург, где следствие должен был продолжить печально известный как «домашний палач кроткой Екатерины» С. И. Шешковский. В течение следующих недель Новиков давал показания о своей масонской деятельности, о связях с «вольными каменщиками» при враждебном Екатерине берлинском дворе и о своих отношениях с великим князем Павлом Петровичем. В конце концов он признал свою вину, сознался в публикации запрещенных масонских книг и попытке склонить наследника к масонству. В августе последовал приговор — заключение в Шлиссельбургскую крепость сроком на 15 лет.

О судьбе Новикова после ареста долгое время никто ничего не знал, и по Москве ходили о нем разные слухи. Так, А. Т. Болотов записал в своем дневнике 12 января 1796 г.: «Славного Новикова и дом, и его имение, и книги продаются в Москве из магистрата с аукциона… По-видимому, справедлив тот слух, что его нет уже в живых — сего восстановителя литературы». Учрежденная после ареста просветителя Комиссия духовных цензоров занялась работой по выявлению крамольных книг среди новиковских изданий. Через полтора года ее работа была завершена. Находившиеся в московском доме Новикова и в Авдотьине, а также на складах Типографической компании и ее магазинов, 18 656 книг были 15 июня 1794 г. сожжены на Болотной площади в Москве. Среди других книг в огне погиб и шекспировский «Юлий Цезарь» в переводе Н. М. Карамзина.

Общество безмолвствовало. Лишь Карамзин дерзнул воззвать к гуманным чувствам Екатерины II. В майском номере 1792 г. издаваемого им «Московского журнала» была напечатана ода «К милости», где есть и такие строки: «Там трон навек не потрясется, где он любовью бережется». Страшновато звучали эти слова в условиях Великой французской революции. Наверху хранили молчание. Вскоре Карамзин закрыл журнал.

С расправой над Новиковым эпоха «торжествующей Минервы», богини мудрости и покровительницы искусств, закончилась. Императрица уничтожила первую в нашей стране независимую общественную инициативу, первое вольное просветительское и благотворительное дело. Именовавшая себя главой православной церкви (слово «Бог» в официальных документах писалось с заглавной буквы, в то время как «Екатерина» — одними заглавными), она нанесла смертельный удар по «практическому християнству» Новикова и его соратников. Это было, по словам В. О. Ключевского, «нравственное банкротство» блестящего царствования. А начало этой драмы — середина 1770-х, когда политика Екатерины начинает приобретать все более узкосословный и военно-имперский характер, а сама императрица все с большим подозрением относится к духовным и интеллектуальным поискам образованного дворянского общества, что хорошо отражают написанные ею комедии.