Валерий Сойфер - Власть и наука Страница 52

В это время он начинает проигрывать еще один мотив, становившийся у него популярным. Он дает объяснение, почему его новинки никогда не появлялись на презренном Западе и никогда там не подхватывались практичными капиталистами. Он пишет:

"... признать изменение природы картофеля при культуре его на юге -- это значит признать изменение наследственности организмов от условий жизни. Буржуазной же науке о наследуемости такую зависимость не выгодно было признавать. Не признает она ее и до сих пор" (80).

Как можно было законы экспериментальных наук объявлять буржуазными? Разве закон тяготения на одной шестой части суши действует иначе? Разве электрический ток при пересечении границы страны Советов перестает подчиняться закону Ома, а законы Менделя при этом меняют свой смысл и значение? Абсурдность таких утверждений ясна любому нормальному человеку. И уж совсем нелепо утверждать, что "буржуазной науке НЕВЫГОДНО ПРИЗНАВАТЬ" какие-угодно реально существующие факты и законы. Логичнее было бы считать, что уж если кому и выгодно "выжимать" максимальную пользу из научных исследований, то, говоря словами пропагандистов, прежде всего буржуям. Ведь для них чем больше прибыль, тем лучше. И, если борясь с вирусами, можно увеличить сборы картофеля, то они будут бороться с ними, как только можно. А если узнают, что не в вирусах дело, а в особом картофельном вырождении, то, будьте уверены, они и за "вырождение" примутся. Им, буржуям, лишь бы с выгодой остаться.

Лысенко был не единственным человеком, смело перебрасывавшим мостик от обвинений западной общественной мысли в буржуазном перерождении к перерождению естественных наук. Он уже хорошо понимал, что безапелляционные обвинения в буржуазности на самом деле адресованы точно, что там, где надо -- в кабинетах коммунистических вождей и высших чекистских начальников -- его слова услышат, поймут однозначно, и в своих ожиданиях он не обманывался. Поэтому он все более уверенно декларировал тезисы о классово-обусловленных корнях заблуждений не только генетиков, но и вирусологов, физиологов растений и других ученых.

Трудно понять, почему эта идея Лысенко была оценена Вавиловым положительно. Возможно, он по инерции продолжал некритически относиться ко всему, что исходило от новатора. Однако поддержка Вавилова уже не была нужна Лысенко, он теперь искал опору в коридорах властей и укрепился настолько, что даже если бы люди ранга Вавилова стали его критиковать, он мог парировать любую критику апелляцией к верхам.

Требование Лысенко "отменить" закон чистых линий В.Иоганнсена

и заменить его свободным переопылением сортов

В 1898-1903 годах датский биолог Вильгельм Иоганнсен в серии изящных опытов установил, что различия в признаках потомков одних и тех же родителей возникают из-за их гибридной природы, и что после ряда самоопылений потомков по нисходящей линии дальнейшего расщепления по признакам не происходит -- образуется константная чистая линия. Иными словами, если исключить перекрестное опыление растений, а поколение за поколением опылять цветки родственной пыльцой, то постепенно получатся организмы со сходными признаками -- так называемые чистые линии.

Закон чистых линий Иоганнсена был положен во всем мире в основу семеноводства и селекции, а, кроме того, позволял работать с нерасщепляющимся (стабильным) материалом при выведении новых сортов и отвергал наивные надежды тех, кто верил в наследование благоприобретенных признаков.

Положения закона Иоганнсена никак не устраивали Лысенко. Они сковывали его инициативу. А раз так, то он смело и решительно заявил, что Иоганнсен ошибался, чистых линий в принципе быть не может. "Чистая линия быстро изменяется, быстрее, чем представляла себе наука", -- объявил он, не поставив ни одного эксперимента. Из этого тезиса вытекало, что использовать чистые линии не только не нужно, а даже вредно (дескать, силы потратишь, время потеряешь, а всё равно чистого материала в природе быть не может), и потому он предложил заменить прием получения чистых линий диаметрально противоположным по смыслу приемом -- свободным переопылением растений летающей в воздухе пыльцой. Для перекрестноопыляющихся растений (ржи, свеклы и других) новатор предложил другой радикальный способ -- воспитание (именно так: в о с п и т а н и е) расчеренкованных частей растения в различающихся условиях внешней среды с... последующим переопылением.

Свою новинку Лысенко уверенно объявил последним словом науки (/81/ и /82/) и твердо обещал, что она принесет стране много дополнительного зерна, поможет улучшить свойства всех сортов.

26 июня 1935 года в Одессу съехались селекционеры и генетики. Здесь открывалась выездная сессия зерновой секции ВАСХНИЛ. Лысенко повел гостей на экскурсию по своим делянкам, спорил с приехавшими светилами по поводу всех его предложений, а на следующий день в докладе, озаглавленном "О перестройке семеноводства" (83), сказал:

"Если бы мне поручили выводить сызнова новый сорт яровой пшеницы, то, конечно, я бы выводил его теперь не в два с половиной года, а, наверно, в более короткий срок и думаю, что дал бы более лучший сорт" (84).

"...разрабатывать методику выведения сорта путем высасывания теории из пальца (подразумевая под пальцем хотя бы и хорошую голову), а также путем лишь литературного освоения всего мирового опыта, вне самой практической работы по выведению сорта -- невозможно. Этим я хочу подчеркнуть, что разрабатывать новые способы выведения сортов, более действенные, чем существующие, можно только в процессе выведения новых сортов" (85).

Понимания и ответного чувства восторга у биологов и селекционеров, собравшихся на сессию, эти поучения не вызвали, и, осознавая это, Лысенко вставил в свой доклад фразы, которыми он надеялся парировать будущую критику загодя, считая, что этим он с лучшей стороны продемонстрирует свои устремления к революционному преобразованию основ наук:

"Прошло уже больше года после заявления товарища Сталина на XVII съезде партии о том, что семенное дело по зерну и хлопку запутано. Изменилось ли положение на этом участке сейчас? Очень мало, семеноводство по-прежнему один из самых отсталых участков социалистического сельского хозяйства. И виновата в этом в значительной мере сельскохозяйственная наука. Генетика и селекция во многих случаях стоят в стороне от практики семеноводства" (86).

На самом деле теория семеноводства, основанная на достижениях генетики, была к этому времени прекрасно разработана, но Лысенко начал с жаром доказывать, что генетика вредна как в целом, так и в частностях, особенно нажимая на вредность закона чистых линий:

"... Вопрос изменчивости так называемой "чистой линии" несравненно ближе касается селекционеров и семеноводов, чем они это до сих пор себе представляли. Мы твердо установили, что чистая линия изменяется, и что изменение происходит несравненно быстрее, чем себе представляли селекционеры и семеноводы" (87).

Никаких собственных доказательств, кроме громкой словесной декларации, Лысенко ни в докладе, ни после него не представил. В лысенкоистской литературе, правда, можно встретить указания на то, что доказательство это было получено неким М.Цюпой, заведующим отделом селекции Елизаветинской селекционной станции, расположенной на Балтийской ветке Октябрьской железной дороги.

М.Цюпа в числе других практиков сельского хозяйства, приглашаемых на всякие курсы и инструктажи в Одессу, приехал, прослушал доклад Лысенко и быстро сообразил, чего ждет от таких, как он, великий реформатор биологии. Вернувшись к себе в Елизаветино, он мгновенно -- в первый же день по приезде -- "обнаружил доказательства", так нужные Лысенко. Описание "открытия" Цюпы было опубликовано в редактируемом Лысенко и Презентом журнале "Яровизация", в том же номере, что и доклад самого Лысенко, и сопровождалось заметкой:

"От редакции. Настоящее письмо является откликом на высказанные Т.Д.Лысенко мысли о перестройке семеноводства и еще раз демонстрирует, как неправильная теоретическая установка (в данном случае теория чистой линии Иоганнсена) создает шоры, мешающие видеть факты, как они есть на самом деле, и как исследователь положительно прозревает, взглянув на свой фактический материал в свете методологически правильной теории" (88).

Вот, что писал Цюпа:

"Трофим Денисович.

Мысли, развитые вами в отношении нечистоты "чистой линии", явились тем свежим ветром, который сдул пыль установившихся "научных" традиций.

После возвращения от вас, я побежал по своим питомникам, которых не видел 2 недели. На озимой пшенице сотрудница Виноградова показывала мне свои линии в конкурсном испытании. Среди них одна "чистая линия" обратила мое внимание своей "нечистотой"... (от 5 до 10%)" (89).

Без объяснений того, как и что Цюпа узрел, и почему он решил, что увидел "нечистоту", трудно вообще о чем-то говорить, впрочем, причин "нечистоты" могло быть много -- и гетерозиготность исходного материала, и возможность заноса чужеродной пыльцы, и банальная путаница в семенах (загрязнение семенного фонда). Прежде чем заявлять об опровержении закона Иоганнсена, надо было проверить каждую из возможностей. Это, конечно, требовало кропотливой работы. Вместо нее Цюпа ссылался на то, как сотрудница станции наблюдала переопыление растений пшеницы пыльцой, попавшей с чужих цветков пшеницы. Такое переопыление (особенно при резких колебаниях погоды и других необычных условиях выращивания) случается у пшеницы -- не слишком строгого самоопылителя. Однако Цюпа писал вполне серьезно: