Вениамин Рудов - Черная Ганьча Страница 55

"Императорские заводы в Санкт-Петербурге", - иронически, но с ноткой плохо скрытой гордости говорила мама своим знакомым.

Валерий ловко орудовал ножом, со знанием дела, как истый кулинар, нарезал тонкие ломти розовой ветчины, сыра. В кульке оказались и свежие огурцы, яблоки и одна-единственная неправдоподобно огромная, лимонного цвета, груша. Ею Валерий увенчал горку яблок. Потом удовлетворенно оглядел творение своих рук, отступил, любуясь:

- Ну как?

- Превосходно! Ты просто молодец.

- М-да, не густо. За такое...

- Ты рассчитывал на большее? - Вера тут же поняла двусмысленность своих слов, покраснела. - Я ж говорю: превосходно!

- Я пошутил, - пришел ей на помощь Валерий. - Кутить так кутить. Садись, пускай сегодняшний вечег будет нашим... газ Константин Петгович задегжался.

Веру подкупала обходительность Валерия, он был сегодня неподражаемо галантен, а отец сказал бы, наверное, интеллигентен. Они сели друг против друга, и стол, разделявший их, не казался обоим преградой. Так, по крайней мере, думалось Вере. Они выпивали на равных, Вере было хорошо и легко на душе. Казалось, что не пьянела, лишь жарко горело лицо, особенно щеки. Бутылка наполовину опустела, Валерий ее не убирал, но и подливать не торопился. Несколько раз Вера устремляла к нему изучающий взгляд и ловила себя на том, что сравнивает его с Юрием.

Видно, она долго молчала, предавшись раздумьям, потому что Валерий, протянув к ней через стол руку, погладил по голове.

- О чем ты, Вегочка?

Она резко тряхнула головой, резче, чем хотелось. На нее вдруг нахлынуло состояние смутной тревоги.

- Оставь! - сказала. И подумала, что Валерий начинает забываться, не мальчик он, пора ему знать, что можно и чего нельзя. И папа намекает на какие-то ее, Верины, неблаговидные поступки. Интересно, какие?

Валерий убрал руку, озабоченно спросил:

- Тебе плохо?

- Мне сверхотлично. - Деланно рассмеялась. - Налей еще.

Он не стал ее отговаривать, налил рюмку до краев:

- Если тебе хочется, пей. И я за компанию.

Выпили, и нахлынувшая тревога оставила, Вера снова была весела и приветлива. Потом ей захотелось кофе. Валерий вызвался сварить, ушел на кухню.

Вера откинулась на стуле, задрала голову кверху, зажмурилась. Слышалось шипение газовой плиты, оно убаюкивало, как шуршание листьев под непосильным осенним ветром. В монотонный шум, исподволь приближаясь, вплелся новый, бунтующий звук. Вера открыла глаза. В плафоне, обжигаясь о раскаленную лампочку, билась большущая черная муха. Вера наблюдала за бессмысленными усилиями теряющей силы мухи. Она то бросалась на раскаленную лампочку, то, ожегшись, отскакивала, чтобы снова кинуться на защищенный горячим стеклом белый пламень. Сверху, с плафона, на торт, покрытый розовым кремом, сыпалась пыль. Вера брезгливо поморщилась и в эту минуту заметила Валерия.

Он вошел неслышно и, приподняв голову, тоже стал наблюдать. На его бледноватых губах мелькала невыразительная улыбка.

Вере стало невмоготу от его улыбки и взгляда:

- Противно!

- Что, Вегочка?

Быстрее, чем вызывалось необходимостью, отвернулся и торопливо проговорил что-то насчет глупой мухи и еще более глупых ночных бабочек, которых всегда губит яркий свет. И добавил, что сейчас будет кофе и что варит его по-турецки.

Кофе Вере показался безвкусным, горьким. Она пару раз отхлебнула и отставила чашку, хотела взять грушу, но передумала, вспомнила о сыне: Мишка-то лег спать голодным. И отшлепала она его ни за что ни про что. Как тогда, на заставе, когда писался "Рябиновый пир", вдруг болезненно сжалось сердце. Сейчас бы лечь рядом с Мишкой, прижать к себе его худенькое тельце. Спит уже. Пускай. Утром отдаст ему грушу. Славный мой, хороший и родненький Сурчик. Сурченок. И в который раз за сегодняшний вечер на ум пришел муж. Как он там? Еще, наверное, белым-бело вокруг, и тихо, и по ночам луна заливает нетронутый снег мерцающим светом. А тишина какая! Какая там тишина, на границе! Вера подумала, что на заставу весна еще не пришла и там по-зимнему холодно и спокойно.

Захотелось одиночества и тишины. И чтобы Мишка тихонько сопел за печкой. И провода чтобы монотонно и убаюкивающе гудели. И пусть Юрий хоть за полночь, но явится домой усталый, пахнущий табаком... Нет-нет, это она выдумывает о Юрии. Не нужен он ей. Пускай себе остается там, на своей любимой границе, раз она ему дороже семьи.

Вера, будто проснувшись, оглядела комнату, стол, взглянула на Валерия, он молчаливо стоял у окна, выпускал в форточку дым сигареты.

- Ну что, Валера, больше не будем? - спросила.

- Закгугляемся, - поспешно и с плохо скрытой радостью откликнулся он. Да, пгизнаться, засиделись мы. - Валерий стал убирать со стола, вынес грязную посуду на кухню, быстро перемыл ее и, словно давным-давно жил в этом доме, расставил все по местам. С кухни возвратился в одной майке, держа на вытянутых руках нейлоновую рубашку. С нее стекали на пол редкие капли. Пгишлось полоскать, - объяснил он. - Недоглядел и пятно посадил.

Была глубокая ночь. Они еще бодрствовали. Валерий много и торопливо говорил, строил планы на будущее.

Она слушала вполуха, сидя рядом на диванчике, где Мишка недавно сооружал свои постройки.

- Квагтигную пгоблему гешим наилучшим обгазом. Стагикам по комнате. Нам - двухкомнатную. - Валерий поднялся, достал сигарету и закурил.

- Поздно, - сказала Вера, вставая за ним вслед.

Она постелила ему отдельно, на папиной постели, напротив Мишки, и ушла к себе.

Валерий пришел минут через пять, остановился в дверях.

- Можно?

- Что можно? - спросила, ожесточаясь.

- Ты напгасно так. Гано или поздно должно случиться то, что бывает между близкими людьми. Я не подбигаю слов, Вегочка, да и не нужно их, пустых.

- Ты в своем уме! Уходи сейчас же.

Ее слова не возымели на него действия. Он прошел от двери в глубь комнаты, к самой постели.

- Не понимаю твоего возмущения, - сказал ровно. - Что я пгедложил стгашного? Повтогяю: будь моей женой. Квагтигный вопгос мы обсудили, эту гухлять выбгосим, обзаведемся пгиличной мебелью, на обстановку я кое-что подкопил.

Вера слушала и не верила: как могла она не заметить всей ничтожности его маленькой душонки. "Я кое-что подкопил". Плюшкин! Гобсек с напускным рыцарством! Ей стало тошно оттого, что он здесь, а на улице глухая ночь, расстелена постель и взбита подушка, и он, в одной майке, смотрит на нее с нетерпением, как на свою собственную жену, которой вздумалось с ним поиграть, а она, полураздетая, стоит перед ним, в сущности чужим ей человеком, в бесстыдно распахнутом халате.

Гнев, стыд и отчаяние - все разом - в ней взбунтовались, в голову бросилась кровь. Вера с силой запахнула халат, отступила к самой двери.

- Убирайся! - На большее не хватило дыхания.

- Но, Вегочка... Нам же не по семнадцать... Надо же мегу знать... - Его рука потянулась к выключателю.

И тогда она истерически закричала:

- Вон...

Когда Валерий ушел, она до утра глаз не сомкнула. Еще не знала, что будет делать через час, завтра, неделю спустя, но одно знала совершенно определенно, с тою отчетливой ясностью, какая приходит в короткие мгновения внутренней ломки и обжигает, как вспышка горячего пламени: надо немедленно и без жалости разрушить до основания карточный домишко, который сама возвела в эти месяцы беззаботной птичьей жизни. Не для нее он, домик на песке.

Не могла улежать и бегала одна по квартире, металась из комнаты в кухню, возвращалась обратно, что-то пробовала вязать, но не получалось, стала готовить завтрак для сына и порезала палец - руки ни к чему не лежали.

"Карточный домик не для меня, - мысленно повторяла она, не отдавая себе отчета, что дело не в домике на песке, что суть в ее чувствах к Юрию, к мужу, которого продолжала любить. - С домиком покончено навсегда", твердила себе.

"А что для тебя? Разве знаешь, чего хочешь в сию минуту?"

"К Юрию, к мужу, к Мишкиному отцу".

"А если ты опоздала?.."

В отцовской комнате, прервав течение мыслей, прозвонили часы и вернули к действительности, к обыденному: пора идти на работу. "Оформительница, - с насмешкой подумала Вера, продолжая начатый диалог с собой. - Что и говорить, взобралась на вершину мечты! Стоило ради такой работы учиться четыре года, бросать мужа и убивать талант на всякие халтурные безделицы".

Но другой работы не было, а эта кормила.

"Важно не остановиться, - уговаривала себя Вера. - Отрубить одним махом, не рассуждая".

Не покидала навязчивая мысль, что сию минуту она, Вера, должна сделать очень важный шаг. Только не остановиться, не передумать, иначе случится непоправимое.

Ей не хотелось, а может быть, она не в состоянии была проанализировать свое поведение после разрыва с Юрием, но оно так походило на сумасшествие, что она, опомнившись, хлопнула крышкой чемодана, вошла в комнату к Мишке. И оторопела.

Сын, сидя на кровати, развинчивал детальки сторожевой вышки, которую соорудил вчера вечером перед сном.