Вениамин Рудов - Черная Ганьча Страница 56

Вместо того чтобы поинтересоваться, почему он не спит в такую раннюю пору, спросила о другом, как будто оно было для нее и для Мишки самым главным вопросом жизни:

- Зачем ты разобрал ее?

- У папы всамделишная, - сказал он печально.

Бросилась к нему, стала целовать губы, такие же, как у Сурова, твердые, лоб со сведенными в одну линию, тоже как у Сурова, черными бровями, глаза, худенькую шею. Задыхаясь, Мишка уперся ей в грудь худыми ручонками:

- Ты что, мамочка! Пусти, не надо.

- Надо, мой золотой. Мы поедем к твоему папе, поедем немедленно.

Он не понял ни одного ее слова.

Вера вдруг почувствовала ответственность за сына. Нужно спасать Мишку, твердила она себе. Да, вот именно, спасать. Она знает, что делать. Противно вспоминать прошедшую ночь, но, возможно, она, кошмарная ночь без сна, послужит спасительным толчком.

- Сегодня уезжаем на границу. - Она поднялась с Мишкиной постели.

- К папе? - Сын недоверчиво посмотрел на нее.

- К твоему отцу.

- Ура-а-а!.. - Мишка закричал не своим голосом, сорвался с постели. И вдруг притих, посмотрел, чуть прищурясь: - Не обманываешь?

- Что ты, сынок?

- Дай честное слово.

- Какой ты, право. Ну, честное слово, сегодня летим.

Он с разбегу бросился к ней, ткнулся, как маленький бычок, обнял ее колени.

Приняв решение, Вера не стала тянуть со сборами. Чмокнув сына, съездила за билетом и вскоре вернулась, довольная собственной распорядительностью. Начало складывалось как нельзя лучше.

На укладку чемодана ушло ничтожно малое время.

Зазвонил телефон. Вера не сразу взяла трубку, и звонки продолжались, короткие, раздражающие. Когда ответила, узнала голос Валерия:

- Успокоилась? Извини меня, пгосто...

Она перебила:

- Что тебе нужно?

- Стганный вопгос. Ты же понимаешь, что так не обгащаются с близкими. Не глупи, Вегочка, пгиведи себя в погядок, а я за вами сгазу же после габоты заеду. Денек какой!

Солнце заливало комнату, теплое и ласковое солнце. На секунду привиделся Приморский парк над морем, масса гуляющих, смех, веселье и они втроем - Вера, Валерий и Мишка, - фланирующие по главной аллее среди разодетой публики.

Ее долгое молчание Валерий, видно, принял за женскую причуду - надо, мол, чуточку поломаться для видимости.

- Ладно, Вегочка, я не злопамятен. Собигайся.

Тогда она сообщила ему о решений.

- Ты сегьезно?

- Серьезнее быть не может.

- Зачем же тогда... ну, ты понимаешь?..

- Прощай, Валерий.

- Постой... как же так?..

Она повесила трубку. Он звонил еще и еще. Телефонные звонки будоражили тишину. Потом прекратились.

Самолет отправился в сумерках. Вера летела одна, без Мишки. Не помогли ни Мишкины слезы, ни ее, Верины, увещания. Отец уперся - и ни в какую:

- Тебе хочется ехать, отправляйся. Внука не пущу.

- Ты понимаешь, он к своему отцу едет! И, в конце концов, он мой сын, доказывала она, чуть не плача.

- Дочь, этот разговор беспредметен.

Увез Мишку в Дофиновку, и был таков.

Вера сидела у иллюминатора, прикрыв глаза и борясь с подступающей тошнотой. Ей всегда становилось худо, когда самолет набирал высоту, закладывало уши и к горлу подступал тугой ком. Что-то говорила стюардесса, предлагала воду в стаканчиках, леденцы. Вера не шелохнулась, сидела, будто вросла в глубокое кресло, накрепко привязав себя к нему.

Потом все прошло. В голове остался непривычный шум, и слабо звенело в ушах. Гул моторов заполнил салон. Вера выглянула в иллюминатор. За круглым стеклом, в бездонной глубине, как звезды, мерцали электрические огни. Потом и они исчезли.

Сосед по креслу, пожилой седеющий человек, тихо постанывал, прижав к груди ладонь. Вера лишь мельком взглянула в его бледное, без кровинки лицо.

- Вам плохо? - спросила.

Он не ответил, прикрыл глаза набрякшими веками.

Навязываться с помощью Вера не стала. Ушла в свои мысли. Думалось главным образом о встрече с Юрием, не могла себе представить ее. Встреча эта и радовала ее и страшила, как всегда приносит тревогу неведомое - муж представлялся ей смутно и почему-то начисто изменившимся человеком...

Поезд шел быстро. Вера глядела в окно, не видя ничего, глухая к окружающему. Весенний день был пронизан солнцем, снег искрился, слепил глаза. В вагоне стояла жара, двери купе были настежь раскрыты, и оттуда слышались говор, стук домино, играл транзистор.

Память возвращала Вере пережитое за вчерашний день, возвращала с безжалостно излишними подробностями, причиняя боль, - Вера лишь теперь поняла, как много для нее значит Юрий.

Обрадовалась, когда, после двухчасового ожидания на станции, за нею приехал Холод, усадил в газик, и они помчались по накатанной до блеска санной дороге. Вера хотела спросить, где Юрий, почему сам не приехал, но промолчала. Холод тоже не многословил, задал пару вопросов - больше для приличия. Когда, минуя поворот к заставе, шофер поехал прямо по дороге в лесничество, почуяла неладное.

- Куда вы меня везете? - удивленно спросила Вера.

- До дому, Вера Константиновна. У нас же новый дом. Ганна вам так будет рада. Вы б хоть телеграмму дали, так она и наварила б, и напекла. Мы ж, дяковать майору, теперь собственну хату маем.

- Какому майору?

- Юрию Васильевичу. Ще ж перед Октябрьскими присвоили.

- Юре?

- Я думал, знаете.

- Первый раз слышу. - Вера отметила про себя, каким скрытным стал Юрий. Или чужим?..

- Не прописал, значит. - Холод головой покачал, не то осуждая майора, не то жалея его жену. - А мы думали, сразу телеграмму отбил Юрий Васильевич.

Хотела спросить, почему Юрий сам не приехал встречать, но как-то не повернулся язык. Спросила о другом, в надежде, что так или иначе зайдет разговор о муже.

- Как вам тут всем живется?

- Нормально.

- Юра здоров?

- В его годы болезни не пристают, Вера Константиновна. Молодые его года. А вот до нас с Ганной уже чепляются. Я по зрению глаз на пенсию выхожу. Ганна, видать, вскорости, кто знает когда, бабкой станет. Вот оно и крутится-мелется...

Холод сидел со сложенными на животе руками в теплых меховых рукавицах. Вокруг лежал белый нетронутый снег, и дорога бежала среди голубых сугробов, мимо заснеженных сосен, тянувшихся в холодное небо, сверкала на солнце снежная пыль, и была тишина - все так, как Вера представляла себе, отправляясь сюда. Все так, кроме одного: думала, Юрий встретит, и сразу прояснятся их отношения.

От первоначальной самоуверенности, с какой она отправлялась в дорогу, следа не осталось. Зябли пальцы, и в душу медленно входил страх. Чтобы не застонать, сцепила зубы и поднесла ладони ко рту. Шофер закурил сигарету, едкий дым заполнил машину, и Вера закашлялась.

- Кинь эту дрянь! - рассвирепел старшина. - Учишь, учишь вас, а понятия на ломаный грош нема.

Холод приоткрыл дверцу, проветривая внутри, и все бубнил про невоспитанную молодежь, которую не научить ничему, хоть ты им кол теши на пустой башке, хоть разорвись пополам.

Он говорил, но Вера понимала, что ругань - предлог для оттяжки какого-то неприятного ей сообщения. Дипломат из Кондрата Степановича, конечно, неважный - старается, из кожи вон лезет, а догадаться нетрудно: самое худшее ее ждет впереди. Охваченная горькими мыслями, вздрогнула, испуганно подняла голову, когда машина внезапно остановилась.

- Приехали, - сказал Холод, протискиваясь сквозь дверцу. - Просим до хаты, Вера Константиновна... Вон и Ганна моя. Принимай гостью, жинка.

Ганна в накинутом на плечи платке бросилась к Вере:

- Моя вы голубонько, здравствуйте. С приездом вас. - Троекратно поцеловала: - А моя вы хорошая, а моя вы красавица! Дайте на себя поглядеть... Хороша, красива... Пойдем в хату.

От неожиданной ласки Вера расплакалась, мокрым лицом прижалась к Ганниному плечу, и та повела ее, плачущую, крикнув мужу, чтобы нес чемодан.

- А то сам не знаю, - огрызнулся он.

Холод тут же уехал.

На кухне было тепло, даже жарко, потели заиндевелые стекла. Ганна принялась хлопотать у плиты, такая же, как и раньше, красивая, с румяными от плиты щеками и переброшенной через плечо толстой косой.

- Борща горяченького сейчас покушаем, - приговаривала она. - Пирожков тут напекла на скорую руку... Вы б хоть телеграмму дали, а то врасплох. Мы только кухню успели сделать. В ней и живем пока. Спасибо Юрию Васильевичу подумал о нас...

Вере хотелось плакать от неприкаянного своего одиночества, от жалости к самой себе и обиды.

- Где Юра? - спросила, отчаявшись. - Почему все молчат: вы, Кондрат Степанович, почему?

Ганна к ней обернулась:

- Разве Кондрат не сказал?

- Все молчат...

- Ну и человек! Наказывала ж: "Встретишь Веру Константиновну, сразу скажи правду, как есть, скажи".

- Какую? - У Веры замерло сердце.

- Юрий Васильевич месяц как уехал на новую границу.

Еще что-то говорила Ганна, и Вера улавливала пятое через десятое. Ее мало волновало, что Юра поехал туда с повышением.