Знать и помнить [Диалог историка с читателем] - Александр Михайлович Самсонов Страница 56

Я думаю, что именно в этом, а не в свойствах личности Сталина состоит для нас главный и страшный урок сталинизма.

29 мая 1987 г.

Н. И. Васильев, участник войны, член КПСС, г. Заволжье Горьковской обл. О военнопленных

«Слава богу!» Я — атеист, коммунист, участник Великой Отечественной войны — произнес эти слова, прочитав Вашу статью, и это было как крик из подземелья! Бравада, героика войны, «катюши» и танки, подводные лодки и самолеты — все отступает перед человеческими страданиями войны. Да, маршалы выиграли войну, победили за счет 20 миллионов погибших. Но что это за «гениальность» полководцев, если на одного убитого немца приходится семеро убитых русских, поляков, чехов и других? А плен? Вы и до сих пор детским шепотом говорите о многих миллионах лучших сынов, брошенных на съедение чудовищу-фашизму. Почему эти люди были брошены Сталиным? Все страны через «Красный Крест» имели связь со своими пленными, и только сталинская рука отвергла эту связь. Если фашисты допускали «Красный Крест» в лагеря, то почему коммунист Сталин отверг даже эту малость связи с военнопленными? Жестокость в квадрате — вот его линия. Страна больше потеряла от его правления, чем приобрела.

А знаете ли Вы, сколько безвинных честных людей — пленных — по наивности оказались потом власовцами? У немцев была четко отработанная система вербовки к власовцам, основанная на том, что советские военнопленные были брошены властью СССР. Они содержались на пределе физического и нравственного уничтожения. Утром умерших снимали с двух-трех ярусов сплошных нар, у многих уже были обгрызаны крысами уши, носы, пальцы. Военнопленные, как муравьи, несли умерших, везли на тачках, закапывали — и все видели, что это, может быть, их завтрашний день… Кто помог этим людям? Не помогли ни крошкой хлеба, ни картофелиной, ни рукавичкой, ни весточкой с Родины.

В лагеря военнопленных французов, англичан, бельгийцев присылались машины с красным крестом. Когда шли русские военнопленные, они кидали им хлеб, папиросы и т. д. Немцы стреляли в русских и не стреляли в западных граждан, так как русские были брошены и прокляты. Не имея связи с домом, опухшие от голода, раненые, больные, раздавленные всей машиной войны и разлукой с Родиной, они не всегда разгадывали цели спецработ, спецкоманд и их агентов, которые вербовали якобы вовсе не в РОА («Российскую освободительную армию» Власова), а просто на работы, где будут лучше кормить и вместо деревянных колодок дадут башмаки, а может быть, и нары — не сплошные, а для двух человек.

Записавшись в команду на спецработы, шли к хозяину. Военнопленный поправлялся, наедался, переставал пухнуть от голода и работал, и уже надеялся жить. Через некоторое время их стали освобождать от конвоя, если сменят форму военнопленных на форму РОА. И тут же агенты говорили: «Бери форму. Может, перебежишь к своим». Тем, кто не брал форму, грозили и отправляли обратно в лагерь, где была вонь, вши, грязь и смерть. Под нажимом и в надежде перебежать к своим многие надевали форму РОА. Они еще не стреляли, они еще не знали, куда поведет эта дорога! Такие команды кормили, одевали, водили на спецработы, заставляли мыться и бриться, и маршировать. Через два-три месяца их выстраивали и предлагали вступить в РОА. Кто отказывался — расстреливали перед строем. И опять была мысль: будучи в РОА, перебежать к своим.

Но немцы не дураки и ставили власовцев туда, где они сначала «обстреливались» под прикрытием немцев. А когда уже власовцы были в боях, у них оставалась одна веревочка. Это уже были полные предатели, жестокие враги, загнанные звери.

Вот судьба миллионов, о которых нет вестей. Мужество и стойкость одних, поверженность и крах иных — все было смешано Сталиным в единое понятие: «пленный — враг». И если бы он был мудр, он бы знал и понимал, что миллионы людей в плену — это защитники Родины и честнейшие люди. А изменников всегда хватало, и всегда они будут — и в войну, и в мирное время.

Я думаю, что еще будет эта тема по достоинству раскрыта. И никакой тут «туманной деликатности» нет. Были предатели, были слабые, были обманутые и завлеченные, были затравленные, были преступники. Но большая часть военнопленных — это тоже наше мужество и богатство. Они были надеждой и опорой остальных. Они страдали из-за неразумной политики вождя, из-за тех «полководцев», чьи имена — бравада побед.

Спасибо Вам за каплю света. Вы, наверное, не решаетесь на большее. Ну что ж, время придет — другие об этом напишут.

29 мая 1987 г.

Виктор Харченко, литератор, 40 лет, пос. Редкино Калининской обл. Они уже все сказали

Мне было пять лет, когда умер Сталин. Помню черный тарелочный репродуктор на столбе, траурную музыку, голос Левитана над улочкой сахалинского городка Макарова. Светило скупое приморское солнце, и — странно — этот репродуктор казался мне отражением солнца, черным отражением, прибитым к столбу. Мне казалось, сам мертвый Сталин воплотился в этот репродуктор. Я тогда не знал, что Сталина при жизни сравнивали с солнцем. Это было в духе тогдашней поэзии. Я же увидел черное отражение. И до сих пор при имени Сталина вижу этот столб и черный блин репродуктора.

Уже лет в тринадцать я «познакомился» с лагерной жизнью. Я рыбачил на нашей речке Побединке, ловил усачей и мальму, а рядом с речкой стоял лагерь, жилая зона. Лагерь был заброшенный. Друзья-мальчишки решили, что это подарок, оставленный взрослыми, и позвали меня обследовать владения… Высоченный забор мы преодолели, карабкаясь друг на друга, обрывая одежонку о колючую проволоку. Черно и неприютно глянул на нас лагерь. В нем еще стоял запах тысяч мужских тел. Этот запах не мог выполоскать ветер, не могли высушить солнечные лучи. Какое-то непонятное волнение чувствовали мы, прыгая по нарам, обследуя закоулки бараков. Огороженный высоким забором и проволокой, лагерь был черной дырой посредине зеленого мира с речкой, с усачами и радужной мальмой.

Обитателей лагеря мы знали. Они строили железнодорожную ветку Победино — Онор. Приезжали в Победино с праздничными концертами. Выглядели обычно — нормальные мужики, только под охраной с овчарками. Помню моложавенького усатого дядечку-зэка, что разоблачал Черчилля на поселковой клубной сцене: «У него костюм в полоску, и вообще он парень в доску! Где они такого подчепили!»

Неуважения к зэкам, страха перед ними мы не испытывали. Была жалость, внушенная нашими родителями, которые понимали, что сидели многие зазря. Да и мало отличались зэки от наших отцов и старших братьев, шедших по указу о