Знать и помнить [Диалог историка с читателем] - Александр Михайлович Самсонов Страница 57

Моя жизнь была в общем-то благополучна. Я жил среди народа, который знал правду. Но и «сталинистов» продолжал встречать. Женился — и со стороны жены у меня появилась родственница. Убеждения у нее были четкие: Сталин выиграл войну, любил народ, снижал цены, жили при нем хорошо. А между тем отец этой родственницы, генерал, был репрессирован при Сталине… Учась в школе, она носила отцу передачи. Но что интересно — не могла вспомнить поселка, в котором стояла тюрьма.

— Где-то на Востоке… Не помню…

И меня поражала ее забывчивость, инфантилизм, непростительный в зрелые годы.

— Есенина мы не читали, он был запрещен. Мы и не читали…

— Но как можно жить без Есенина? — удивлялся я.

— А Сталина мы уважали и боялись. Даже папенька его уважал.

— Сталин же людей уничтожал!

— А людей надо уничтожать — отрезала моя родственница. Это она уже обдумала.

Так стоит ли спорить с этими людьми? Да и всерьез их нельзя воспринимать. Потому что программа и «сталинистов», и «неосталинистов» одна: людей надо уничтожать!

Их никогда не интересовала жизнь нашего многострадального народа, его история, культура, будущее. «Сталинисты» существуют по каким-то своим, нечеловеческим законам. Даже в демократическом обществе я бы не давал им слова. Они уже все сказали.

29 мая 1987 г.

К. М. Соломкин, капитан запаса, г. Волгоград. Почему мы отступали

Ваше убеждение — «летнее отступление 1942 года не было неизбежным» — нас не убеждает. Будучи участником того самого отступления из-под Харькова к Сталинграду, сообщу Вам уже не по секрету — у нас на роту была одна винтовка и несколько гранат. Аналогично было и в других частях стрелковых дивизий. Имеющиеся танки оказались без горючего и боеприпасов. Артиллерия — то же самое. В то время наши военные заводы перебазировались на Урал и в Сибирь и не могли в полной мере обеспечить армию всеми видами вооружения. Промышленность стала обеспечивать армию вооружением только к концу 1942 года, то есть к началу контрнаступления под Сталинградом.

29 мая 1987 г.

С. Попов, г. Ереван. О позиции Ворошилова и Буденного

Все репрессированные военачальники работали под непосредственным руководством маршала К. Е. Ворошилова. Почему же тогда ни Ворошилов, ни Буденный, будучи в очень близких отношениях с И. В. Сталиным и пользуясь его благосклонностью, не вышли с ходатайством и не доказали ему, что репрессированных оклеветали и что они не враги? Ведь Г. К. Жуков заступился за К. К. Рокоссовского, главный конструктор А. С. Яковлев заступился за своего друга-корреспондента. И многие, убежденные в несправедливом, чудовищном обвинении близких им людей, заступались за них и порой не давали совершиться несправедливости.

Наконец, Генеральный прокурор СССР Вышинский лично вел все процессы над высшими военачальниками и выносил приговоры (часто смертные). Он умер и был похоронен с почестями уже тогда, когда наш монолитный народ был разделен на «сталинистов» и «антисталинистов». Почему тогда о Вышинском не было сказано ни одного слова?

29 мая 1987 г.

А. Немировский, поэт, 25 лет, г. Москва. Письма деда

…Этой чашкой я не пользуюсь никогда. Сценки из светской жизни написаны на ней мастером. Вот юноша целует девушке руку, почтительно склонившись, держа в своей руке снятую шляпу. А вот девушка собирает букет цветов, не нагибаясь, а приседая за каждым цветком кокетливо и изящно, так, что слышен шелест ее платья.

На дне чашки с обратной стороны под двуглавым орлом — печать. В овале всадник на коне, с отставленной в сторону рукой. По овалу надпись: «Фабрика Гарднеръ». Но не это удерживает меня от жадного глотания кофейной пенки через край. Не это, а трещина, прошедшая через всю стенку и умершая на дне. Желтый след на чисто-белом фоне обнаженной внутренности. Рок, не обошедший в то время никого и ничего.

Смерть шла вслед этой посылке. Эхо сорок пятого года звенело вдогон адресу «Кенигсберг — Москва». Только такой необыкновенный человек, как мой двоюродный дед, мог послать из только что взятого, еще дымного города такую посылку. Непонятно, как она вообще дошла. Кофейный сервиз знаменитой русской фабрики возвращался на Родину. Чудо, что дошла хотя бы одна чашка. Чудо!

Здесь мои воспоминания переходят уже непосредственно к нему самому — к моему двоюродному деду, военному врачу, удивительному человеку, прошедшему через всю войну и пронесшему сквозь нее свою человечность. Чашка — это финал его военных дневников. Вещественный аккорд его бытия. Его победы. Его пути в дом. Начало — это маленькая первая страничка записной книжки, такой тонкой, что непонятно, как в ней вместилось все бывшее, все, что просто озаглавлено по картону обложки синими чернилами: «Война 1941―1945». Непонятно потому, что письма его с фронта, бережно сохраненные случайные листки бумаги, так переполнены событиями и фактами, что кажутся тяжелыми и неподъемными гирями, давящими руку мою. Тяжесть эта и есть тот вес, который противостоит тоннам всех роскошно изданных учебников истории.

Запись в дневнике: «Клязьма, 4 ноября. Отправил заказное письмо Ф.». «Ф» — это моя бабушка Фира. Она получила это письмо, которое по недосмотру миновало цензуру. Впрочем, в ноябре сорок первого цензоры были заняты другими делами. Письмо сохранилось. Вот некоторые картинки, которые я оставил намеренно так, как они написаны, торопливо и компактно:

«В 12 ч. ночи приехали в Вязьму. Здесь был в это время налет и шла оглушительная стрельба. Немецкий аэроплан, словно серебряный голубь в лучах прожектора, а вокруг звездочки разрывов — очень было феерично… К вечеру сзади большой пожар — горит Вязьма. Ночью 6 октября мы опять уехали. По дороге большое движение. Часто пробки. Все едут к Москве. Луна из-за туч все освещает фосфорическим светом. По обочинам бредут одиночные фигуры в касках и плащах, понурые и сумрачные. Вдруг появляется немецкий аэроплан. Он летит совсем низко над дорогой и поливает всех из пулемета, а иногда бросает бомбы. Все кидаются врассыпную. Это повторяется 4 раза за ночь. Справа догорает деревня, зажженная немецким аэропланом. Сзади и слева — большое зарево… Отдельные люди еще долго выбирались из окружения и пробирались в Москву. Я думаю, что немцы окружили не менее 400―500 тысяч человек. Против немцев стояли дивизии народного ополчения из стариков и калек, к тому же неважно вооруженных, поэтому все и рассыпалось при первом натиске.

Сейчас положение несколько окрепло. Наступление остановлено. Но общее положение неважное. Окажет ли Москва достаточное сопротивление? Думаю, что да. Но 16-го там была невероятная паника. Распустили слух, что через 2 дня немец будет в Москве. „Ответственные“ захватили свое имущество, казенные деньги и машины и смылись из Москвы.