Сергей Цветков - Александр Первый Страница 57

Наполеон отошел за Рейн. Германия была освобождена.

Успех вновь породил разброд в коалиции. Меттерних и Фридрих Вильгельм заговорили о выгодном мире и отводе армии на зимние квартиры. В окружении Александра открыто поговаривали, что цель похода достигнута — Наполеон загнан в свое логово, а прусский король может спокойно вернуться в Берлин. Но Александр упорно настаивал на зимнем походе и твердил, что прочный мир может быть подписан только в Париже, любой другой мир будет только перемирием.

— Я не могу каждый раз поспевать вам на помощь за четыреста лье, — говорил он Францу и Фридриху Вильгельму.

Благодаря его настойчивости единство мнений было восстановлено, союзные войска двинулись к границам Франции.

Александр считал необходимым сохранить нейтралитет Швейцарии и потому был возмущен, узнав, что австрийцы без его ведома вступили на ее территорию. По этому поводу царь вспомнил о своем старом друге Лагарпе и 22 декабря отправил ему письмо — впервые за годы разлуки. Зная, что Лагарп еще пользуется влиянием в Швейцарии, Александр просил его заверить тамошние власти, что республиканский строй Швейцарии будет сохранен, если кантоны не поддержат Наполеона и сохранят нейтралитет.

1 января 1814 года, в годовщину переправы через Неман, русская армия перешла мост через Рейн в округе Базеля. Александр наблюдал за переправой. Шел дождь со снегом, дул пронизывающий ветер. На днях, отправляя в Швейцарию своего представителя, графа Каподистрию, Александр инструктировал его, что видит свою задачу в "восстановлении европейской системы", которая должна "возвратить каждому народу полное и всецелое пользование его правами и его учреждениями, поставить как их всех, так и нас самих (то есть государей. — С. Ц.) под охрану общего союза, охранить себя и защитить их от честолюбия завоевателей". С такими мыслями он вступал на землю Франции, следуя по пути угадывания замыслов Провидения.

IV

Есть люди, которым боги в своем милосердии дают славу; чаще всего дают они ее в гневе, как проклятие и как яд, потому что она расстраивает все внутреннее здоровье человека и ведет его шумно, дикими прыжками, как будто его ужалил тарантул, — не к святому венцу.

Карлейль

К началу 1814 года ненависть народов бушевала у самых границ Французской империи. Всюду — от Голландии до Пиренеев — одна из неприятельских армий ждала благоприятной минуты, чтобы вторгнуться во Францию. После Лейпцигской битвы у Наполеона не оставалось уже ни одного союзника. Из 170 тысяч солдат, оставшихся в гарнизонах охваченной восстанием Германии, ни один не смог принять участие в обороне Франции. Гарнизоны зарейнских крепостей капитулировали один за другим. Один Даву с нечеловеческой энергией оборонял Гамбург с суши и с моря.[46] За исключением Гамбурга, вне Франции уже нигде больше не развевалось французское знамя.

Во Францию через Рейн переправились жалкие остатки армии, сломленные неудачами и лишениями, среди которых к тому же свирепствовали болезни. В Майнце собралось едва 40 тысяч человек, которых косил тиф. Каждое утро на улицах находили мертвых солдат, лежавших вповалку. Живые отказывались прикасаться к ним. Пришлось нарядить каторжников, чтобы свалить трупы на большие телеги, обвязав их веревками, словно возы с сеном. Каторжники не хотели идти на эту работу, но им пригрозили картечью. Не лучше обстояло дело и с генералитетом. Лица маршалов выражали бесконечную усталость от войны и полное равнодушие ко всему, что раньше так занимало их, — к славе, почестям, победам. Мюрат в Италии первый из маршалов открыто перешел на сторону врага. Остальных от этого шага удерживала лишь многолетняя привычка раболепного преклонения перед гением императора.

По Франции рыскали летучие отряды, отыскивавшие уклонявшихся от военной службы. В провинции стояли суда, набитые товарами, которые никто не хотел разгружать, а тем более везти в глубь страны. В Париже 1 января ничего нельзя было достать, кроме самого необходимого и кое-каких сластей. Роялисты повсюду расклеивали свои прокламации, стараясь напомнить народу забытое имя Бурбонов. По Парижу распространялись слухи, что слуги в Тюильри в светлую лунную ночь видели тени Генриха IV и Людовика XVI, которые с коронами в руках входили во дворец. В ночь на Новый год какой-то смельчак пробрался в Тюильри и завесил флаг Империи черным крепом.

Но в народе вера в Наполеона была еще крепка. В городах и деревнях люди ненавидели и осуждали войну, но это не лишало популярности того, кто был ее виновником. Крестьяне кричали разом и "Долой косвенные налоги!", и "Да здравствует император!". Измученная страна к середине января дала Наполеону еще 175 тысяч солдат, но обучать их было уже некогда: к началу февраля четыре пятых новобранцев еще не владели воинскими приемами. Что касается экипировки и вооружения, то на складах и арсеналах Франции их почти не было — все осталось на военных складах зарейнских крепостей. Тщетно Наполеон объявлял набор за набором, удваивал, утраивал налоги, отдал на нужды войны свой собственный капитал — 75 миллионов франков золотом, сэкономленных за десять лет от сумм, отпускаемых на содержание его двора, тщетно торопил с работой на оружейных заводах, оборудованием крепостей, подвозом припасов, шинелей и сапог — времени и денег уже не хватало ни на что.

1 января Наполеон, назначив регентство Марии Луизы, выехал из Парижа к армии. Он еще надеялся все спасти.

Александр покинул Базель 4 января и выехал вслед за армией. Главная армия Шварценберга шла к Лангру восемью колоннами, растянутыми на протяжении 350 верст. Силезская армия Блюхера двигалась несколько быстрее — уже 15 января она заняла Нанси.

Дожди, снег, холод — все служило Шварценбергу оправданием его медлительности. Александр, с детства приученный к холоду, с молчаливым укором фельдмаршалу ехал большей частью верхом, в одном мундире. Он по-прежнему сам командовал русскими войсками, Барклай только объявлял его приказы. Все донесения привозились прямо к царю, и все бумаги, заслуживавшие особого внимания, составлялись лично государем. Михайловский-Данилевский не раз заставал его в кабинете с циркулем в руках, проверяющим по карте таблицы переходов. При получении важных сведений ночью Александр вставал, пешком шел к союзным монархам или Шварценбергу, освещая себе путь фонарем, будил их, садился на кровать, читал донесение и условливался о необходимых мерах. В городах, через которые проходила армия, царь принимал местные власти и обнадеживал их своим покровительством.

Русские офицеры с любопытством и некоторым недоумением взирали на страну своих детских грез, не узнавая в ней ту страну культуры и свободы, о которой читали в книгах просветителей и романистов. "Жители, — писал Н. Н. Муравьев, — были бедны, не обходительны, ленивы и в особенности неприятны. Француз в состоянии просидеть целые сутки у окна без всякого занятия и за работу вяло принимается. Едят они весьма дурно, как поселяне, так и жители городов; скряжничество их доходит до крайней степени; нечистота их отвратительна, как у богатых, так и у бедных людей. Народ вообще малообразован, немногие знают грамоту, и то нетвердо и неправильно пишут, даже городские жители. Они, кроме своего селения, ничего не знают и не знают местности и дорог далее пяти верст от своего жилища. Дома поселян выстроены мазанками и без полов. Я спрашивал, где та очаровательная Франция, о которой нам гувернеры говорили, и меня обнадеживали тем, что впереди будет, но мы двигались вперед и везде видели то же самое".

10 января в Лангре Александр увиделся с Лагарпом. Старый учитель был вознагражден за двенадцатилетнюю разлуку самым восторженным и радушным приемом. Представляя его прусскому королю, Александр сказал:

— Всем, что я знаю, и всем, что, быть может, есть во мне хорошего, я обязан господину Лагарпу.

Пока что движение союзных армий по Франции напоминало прогулку. Все неукрепленные города сдавались по первому требованию, немногочисленные гарнизоны крепостей не представляли никакой угрозы, и союзники, выставив против них заслоны, спокойно двигались дальше. 20 января разыгралось сражение при Ла-Ротьере. 136 тысяч французов в течение восьми часов выдерживали атаки 122-тысячной главной армии союзников и к вечеру отступили к Труа. Ликование Александра далеко превышало истинное значение победы (потери были равные — по 6 тысяч человек с каждой стороны), главное для него было в том, что это была первая победа над Наполеоном на французской земле. Сверхъестественная сила императора, изменившая ему под Лейпцигом, не возродилась, он перестал быть непобедимым, а значит, принимая во внимание огромный численный перевес союзников, успех можно было считать предрешенным. Офицеры союзных армий назначали друг другу свидания через неделю в саду Пале-Рояля, и сам Александр пообещал пленному генералу Рейнье, уезжавшему из лагеря союзников по случаю обмена пленными: