Леонард Гендлин - Исповедь любовницы Сталина Страница 58

Обрадованный Густов быстро ретировался.

— Верочка, чего пить не даешь? Говно жалеть стала? Завтра прикажу, тебе из «Метрополя» сто бутылок отборного вина доставят.

Он пил все подряд: водку, портвейн, коньяк, ликер, кагор. Винные пары сделали свое нерукотворное дело. Вдребезги пьяный, Ежов свалился на ковер. Я была спасена. Проснулась от шума, ругани, криков. Когда рассвело, протрезвевший нарком не мог понять, где он находится. Мигрень на части разламывала его буйную голову. Он проглотил четыре сильнодействующие таблетки, которые всегда имел при себе. После горячей ванны уложила его в постель. Вечером он уехал. Позвонил ночью.

— В. Л., вы спасли мне жизнь. Постараюсь отблагодарить. Если что, звоните по прямому. Номер запомните, никому не давайте, не скучайте, скоро заглянем!

Ежов слов на ветер не бросал. Директор ресторана «Метрополь» Константин Гамсахурдия привез два ящика отборного вина, которое продавалось в торгсинах за валюту.

— Не беспокойтесь, В. Л., наше винцо может долго стоять, оно не портится. Мы всегда рады услужить красивым женщинам. Заходите! Имеем отдельные кабинеты. Может, балычка доставить, икорку, семгу, осетрину, лососинку? Нас зовут Константин Илларионович, вот и познакомились! Немного скучновато, в прошлом году жена изволила преставиться, умерла горемычная, на Ваганьковском похоронена, рядом с могилой Сережи Есенина, слышали, небось, о таком поэте? Я год, как вдовец. А вы, товарищ Давыдова, давно зачаровали наше сердечко! Ходим на все оперы с вашим участием, даже на утренники.

С трудом избавилась от новоиспеченного знакомого.

5 января — премьера оперы «Броненосец Потемкин». За кулисы пришел постаревший Мейерхольд. Он привел Эйзенштейна. Тот спросил:

— Мой фильм о «Потемкине» видели?

— Гомер писал про Одиссея, что, когда его высоко подняла волна, то он увидел мир. Вы то же самое сделали с кинематографом.

— Буду искренне рад видеть вас у себя на Потылихе. Только меня трудно застать. В. А., вы должны непременно сниматься в кино!

На клочке бумаги С. М. написал свой адрес и телефон. Нас отвлек служитель, который принес корзиночку с зимними цветами. В надушенном конверте была записка от Пастернака: «Очаровательная Вера Александровна, я — среди зрителей. Целую Ваши руки, с уважением преданный Вам Борис».

Постановщик спектакля Илья Яковлевич Судаков по русскому обычаю перекрестил меня, потом поцеловал в лобик.

— Удачи вам, Верочка!

Потом он обошел всех актеров и осенил их крестом.

Спектакль мучительно-длинный, он вымотал душу, музыка скучная, образ Груни надуманный. Но Большой театр умеет подавать свой товар ярко, красочно, помпезно. На любом спектакле нашего театра публика немеет от восторга.

Жизнерадостный Сталин представил артистов своим оруженосцам — «калифам на час». По его глазам поняла, что опера ему не понравилась.

В артистическую уборную зашел скромно-застенчивый Пастернак. Переминаясь с ноги на ногу, он спросил:

— В. А., вы сегодня свободны?

Я не успела ему ответить: без стука ворвался возбужденный Поскребышев:

— С новым годом, В. АЛ Вы приглашены на ужин в Кремль, ожидается большой прием.

— А. Н., большое спасибо, но я очень устала. Груня меня вконец измотала. Позвольте вас познакомить с поэтом и моим другом Борисом Леонидовичем Пастернаком.

— Кажется, не слыхал! В детстве Пушкина читал: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…», еще помню Лермонтова: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром, Москва, спаленная пожаром, французу отдана…», учил Некрасова «Арину — мать солдатскую» и «Мороз — Красный нос». Из советских поэтов знаю Маяковского, но его стихи не люблю за вычурность. Когда-то нравились Надсон и Сергей Есенин, забубенная головушка. Простите, тороплюсь, на досуге как-нибудь поболтаем.

Через пять минут он снова прибежал:

— В. А., товарищ Сталин очень осерчали. Приказано присутствовать! И вы, товарищ Пастернак, значитесь в списке. Паспорт у вас с собой?

— Да, паспорт у меня в боковом кармане, — растерянно ответил поэт.

— Тогда все в порядке. — Поскребышев важно удалился.

— Борис Леонидович, я очень рада, мы с вами приглашены на прием в Кремль.

— Не может быть, я так взволнован, что хочется плакать. Я давно мечтаю о личном знакомстве с т. Сталиным.

— Это может произойти в том случае, если мы окажемся рядом за одним столом.

— Откуда вы знаете?

— Женщины умеют иногда предугадывать.

Несмотря на сильный мороз, мы с Пастернаком отправились в Кремль пешком. От Большого театра туда идти минут десять.

— В. А., давненько я вас не видел! Почему не звоните?

— Захлестывает повседневная жизнь. Спектакли, концерты, репетиции, общественная работа. После нашей встречи в Сокольниках вы меня сразу забыли. Я очень тронута присланными книгами, спасибо, что их надписали, и сегодня ваши цветы меня окончательно растрогали.

— Мы должны чаще видеться!

— Для чего, Борис Леонидович?

— Ваша одухотворенная красота действует на меня гипнотически.

— И только?

— Лгать не умею, пока — да.

— И за это благодарю.

— В. А., вам можно доверять?

— Попробуйте.

— В эту зимнюю стужу я хочу прочесть вам стихотворение одного поэта, мы с ним разные по мировоззрению, но он одарен, его имя непременно будет в Пантеоне русской и мировой поэзии.

Пастернак оглянулся по сторонам. Спешили редкие прохожие. Из щелей выползали ночные феи. Б. Л. чуть слышно начал читать:

Мы живем, под собою не зная страны,Наши речи за десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца,Там припомнят кремлевского горца.Его толстые пальцы, как черви, жирны,А слова, как пудовые гири, верны.Тараканы смеются в усища,И сияют его голенища,А вокруг его сброд тонкошеих вождей,Он играет услугами полулюдей.Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,Он один лишь бабачит и тычет.Как подковы, кует за указом указ —Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.Что ни казнь у него — то малина,И широкая грудь осетина.

Потрясенная, поцеловала Пастернака. Он, как юноша, стал пунцовым.

— Я должна выучить это стихотворение!

— А вы не боитесь? За эти крамольные строки поэт Осип Эмильевич Мандельштам обречен на вечное изгнание. Его лишили права быть человеком и служить обществу, его судьба схожа с Агасфером.

— Не бойтесь, я вас не подведу.

— Хорошо, приедете ко мне на дачу в Переделкино, — проговорил осторожный Б. Л., — и тогда сумеете выучить. Раз вы такая любознательная, я вам прочту еще одно стихотворение этого же поэта:

За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людейЯ лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей,Запихай меня лучше, как шапку в рукавЖаркой шубы сибирских степей,Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых костей в колесе,Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе.Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает.Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет.

— Б. Л., нас никто не слышит. Что вы думаете о Сталине? Какой он, по-вашему, человек?

— Прежде всего разный. Один раз я говорил с ним по телефону, он интересовался Мандельштамом. Я просил облегчить его судьбу. Во время обыска у него нашли стихотворения, которые я вам прочитал. Сталин удивился, почему я не обращаюсь с протестом в писательский союз. На всю жизнь запомнились его слова: «Если бы я был поэтом или писателем и мой друг попал в беду, я бы сквозь стены прошел, чтобы ему помочь». Я попросил разрешения с ним повидаться. И. В. сухо спросил: «О чем будете говорить?» Ответил: «О жизни и смерти». — «Вопрос слишком отвлеченный». Он, не прощаясь, повесил трубку.

У ворот Кремля нас встретили статные великаны, настоящие русские богатыри, мои новые сопровождающие-охранники Валентин Катайгородской и Панфил Барсуков.

В нарядном ярко освещенном зале быстро согрелись. К Пастернаку подкатился тучный Маленков:

— Борис Леонидович, вы жаловались товарищу Сталину, что проживаете в общей, коммунальной квартире.

— Что вы? Что вы? Меня ошибочно поняли, — испуганно, с надрывом в голосе проговорил бледный, как полотно, Б. Л. — Во время разговора с И. В. по коридору бегали соседские шаловливые детки, они шумно игрались и мешали нам говорить.

— Ваш квартирный вопрос решен: завтра утром Московский Совет получит распоряжение предоставить вам изолированную квартиру без шаловливых детей. Будете жить в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи.