Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов Страница 58

Сципион чуть-чуть сдвинул брови:

– Значит, ты отказываешься? Но помни, ведь ты – раб.

– Да! Я раб. И ты меня можешь засадить за самую черную работу. Можешь меня убить. Я знаю, что попал в страну варваров, и жалости не жду. Но над душой и мыслью философа нет другого господина, кроме философии. И не в твоей власти заставить меня служить иному.

Он думал, Сципион рассердится. И ему даже хотелось этого: слишком много затаенного отчаяния скопилось у него в душе и теперь рвалось наружу. Но Сципион только улыбнулся снисходительной улыбкой.

– Ты считаешь нас варварами? Не стану тебя разубеждать. Но когда ты поживешь в Риме, тебе не захочется его покинуть. Рабу, конечно, не следует позволять быть дерзким. Но я хочу, чтобы ты сам пораздумал. И не сомневаюсь, что ты скоро будешь говорить иначе и проще смотреть на вещи. Уведите его (он сделал легкий жест рукой), но пусть подождет здесь.

Амфитея увели во двор. Сидя на холодных камнях двора, он стал перебирать в голове свои впечатления. Он не того ждал, что увидел на деле. Страшные варвары-воители, оказалось, впитали в себя немало эллинских обычаев. За столом, за чашей вина, они ведут мудрые речи об учениях греческих мудрецов. Только вот этот рыжий!.. Сколько в нем злости!.. Зато Сципион – обаятелен! И как хорошо владеет эллинской речью.

Кто-то положил ему руку на плечо. Обернувшись, он увидел пожилого краснолицего человека в венке. Лицо его стало еще краснее, от него пахло вином, венок сбился на сторону.

– Привет тебе, мой собрат по мудрости! – сказал он по-гречески, – скажи, как тебя зовут, и каких философов ты ученик и последователь.

– Я Амфитей, родом из Коринфа, учился в садах Академии, бывал и в Александрии, где постиг науку о поэзии. В своих исканиях я старался найти у всех философов зерна мудрости, но ближе всех моей душе учение Аристотеля. Но почему тебе это интересно? И кто ты сам?

– Я Квинт Энний, поэт и ритор. Весь Рим меня знает. А говорю я с тобой потому, что мне хочется тебя ободрить и направить на верный путь. Ты еще не понял, куда ты попал, и не знаешь, как тебе быть.

– Ты прав. Этого я не знаю.

– Пойдем со мной. Пир кончается, гости расходятся. Публию Сципиону я сказал, что приведу тебя в его дом. Пройдемся по Аппиевой дороге и поговорим.

Аппиева дорога (современный вид)

Они вышли из усадьбы. Некоторое время шли где-то узкими тропинками, среди виноградников и огородов. Квинт Энний шел, прихрамывая, и молчал. Но вот вышли на широкую дорогу, сплошь выложенную толстыми каменными плитами. При лунном свете вдали виднелись городские ворота; вдоль дороги кое-где встречались небольшие круглые строения в виде башенок, обсаженные кипарисами. Энний поднял голову и заговорил:

– Тебе не следует отказываться от того, что тебе предлагает твой новый господин. Ты этим можешь освободиться от своего рабства – и другим принести много пользы.

– Кому я этим принесу пользу, – с горечью сказал Амфитей, – насильникам-римлянам? Не думаешь ли ты, что мне так уж хочется приносить пользу тем, кто лишил меня свободы? Тем, кто скоро раздавит всю нашу Элладу! Элладу, где каждый камень говорит о славных днях и о великих философах и поэтах.

– Однако, – возразил Энний, – разве не Рим освободил Элладу от македонян? Разве не римский военачальник Фламинин, победив царя Филиппа, объявил эллинские города свободными?

– Да, Энний. Я видел своими глазами на Истмийских играх, где была объявлена свобода Эллады, как толпа в восторге носила на руках вашего Фламинина и называла его освободителем. Но, клянусь могилой Аристотеля, я не верю искренности римлян. Вот ты пируешь за одним столом со Сципионами, значит, знаешь, что думают ваши государственные мужи. Скажи мне откровенно: если Эллада вздумает жить свободной жизнью, не спрашиваясь ни в чем у Рима, разве не обрушится Рим на нее со всею яростью? Ведь на Этолию уже он обрушился! Так будет и с другими городами Греции.

– Может быть, и даже больше того: пока в силе Сципион – до тех пор Греция может пользоваться своей свободой. Он к ней благоволит. Но уже и теперь многие сенаторы говорят, что пора и Македонию и Элладу объявить добычей римского народа. А всадники все горят желанием прибрать ее к рукам. Да, конечно, Эллада будет в руках у Рима, как была она уже в руках Македонии. Но что же из этого? Ее жизнь прожита, и ты ее к былой славе не вернешь. Да и что ты делал до сих пор для свободы Эллады? Ты сам мне сказал, что за золото ты служил царю Антиоху. А разве для эллина не должно быть ненавистно самое слово «царь»? И если ты при дворе деспота мог учить мудрости, почему тебе не делать этого в Риме? Здесь каждый гражданин всякий день благодарить богов за то, что живет в свободной стране.

Амфитей угрюмо потупился.

– Пусть ты прав. Сирийский царь, конечно, и варвар и деспот, но он читает Платона, знает наизусть Гомера. А поймут ли их здесь?

– В том-то и дело, что наступило и для Рима время читать Гомера. Его уже и читают.

Прошли немного молча. Наконец Амфитей грустно сказал:

– Все, что ты говоришь, может быть, и правда. Но тяжело сознавать, что Эллада гибнет.

– Тяжело сознавать и человеку, что он стареет! – возразил Энний. – Вот погляди на меня: мне 50 лет. Другие в мои годы сохраняют еще бодрость, но я много пил вина в моей жизни и чувствую, что старость уже близится ко мне. Молодость ушла навсегда. Но значит ли это, что я никуда не гожусь? Если я не могу состязаться с юношами в гимнастике или надеть панцирь и идти на поле битвы – значит ли, что пора умирать? Я думаю – нет. Много есть такого, чем можно с приятностью и с пользой наполнить свою старость. Слагать стихи может и старик. А учить других – для старика самое подходящее дело. То же и с народами. Эллада в дни своей молодости совершала великие дела. Но и у ней наступила пора старости. Ее время прошло, и ей не расцвести прежним цветом. Но в старости она учит другие народы. Это так просто и естественно. и, чем вздыхать о прошлой молодости, не лучше ли