Валерий Легостаев - Как Горбачев прорвался во власть Страница 6

Между тем с трибуны Мавзолея слабым голосом, задыхаясь и всхлипывая, перечислял высокие достоинства «безвременно ушедшего от нас» новый генсек Черненко. Много лет, еще с войны, он страдал эмфиземой легких, вдобавок был заядлым курильщиком. Поэтому легкие были самым слабым местом его сибирского организма. Не помню точно, то ли в своей речи на митинге, то ли накануне, выступая на Пленуме, Черненко обронил об Андропове фразу: «Нам всем будет его не хватать». Увы, он и не предполагал, сколь непродолжительными окажутся его страдания, вызванные «нехваткой Андропова». Осенью того же 1984 года служба личной охраны и кремлевские врачи вынудят Черненко отправиться в очередной отпуск в сырой холодный воздух горного санатория в Кисловодске. Там он окончательно сляжет. Через десять дней после ухода в отпуск врачи в экстренном порядке вывезут его обратно в Москву, но уже на носилках. Спустя несколько месяцев больничных мук, 13 марта 1985 года мертвое тело бедного генсека Черненко уложат в промерзшую землю рядом с тем, кого, как он надеялся, ему еще долго будет не хватать.

…Следом за Черненко заговорил низким голосом с чуть заметным белорусским акцентом корифей советской дипломатии, ставший при Андропове еще и первым заместителем предсовмина СССР Громыко: «Жизненный путь Юрия Владимировича— яркий образец беззаветной преданности великому делу коммунизма. Он был верным сыном своего народа…». В марте 1985 года, предварительно проводив в последний путь маршала Устинова, а вслед за ним и генсека Черненко, 76-летний Громыко по своему реальному политическому весу на момент окажется «номером 1» в составе Политбюро. Он использует этот шанс, чтобы выторговать себе пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР ценой продвижения в новые генсеки партийного прожектера и звонаря Горбачева.

Сделка состоится, в чем Громыко будет горько каяться и за что будет казнить сам себя до своего последнего часа. «Это какой-то звонок, а не мужчина, к тому же злопамятный», — скажет он о своем выдвиженце. Оплеванным и униженным горбачевской кодлой умрет 2 июля 1989 года. Андрей Андреевич Громыко, последний мининдел СССР высокой сталинской пробы, с великим трудом, почти уже из небытия, прошептав склонившемуся к его изголовью сыну прощальных два слова: «осторожнее… хорошо?».

После Громыко к микрофонам подошел Малин, Герой Социалистического Труда, кузнец-штамповщик Московского автозавода им. И. А. Лихачева. Громко, не сбиваясь, он рассказал, что «вся жизнь Юрия Владимировича Андропова служит примером классового, подлинно ленинского подхода к решению важнейших общественных проблем».

Затем над площадью забубнил старческий с хрипотцой голос 74-летнего маршала Устинова. С моего места не было видно, какую позицию он занимает на трибуне Мавзолея. Однако завтра на газетных снимках с похорон он располагался рядом по правую руку от Черненко, ясно обозначив тем самым свою роль главной опоры нового генсека. «Советские Вооруженные Силы, — бубнил Устинов, — склоняют свои, овеянные героической славой, боевые знамена пред гробом Юрия Владимировича Андропова — видного сына Коммунистической партии, пламенного советского патриота и интернационалиста, нашего боевого друга и товарища».

Недолго, совсем недолго оставалось многомудрому маршалу Устинову держать в своих руках овеянные героической славой знамена. Самым первым из всех, кто взирал 14 февраля с трибуны Мавзолея вниз на покойного Андропова, отправится маршал в гробу вслед за своим «боевым другом и товарищем».

В декабре 1984 года, вскоре после проведения маневров вооруженных сил стран-участниц Варшавского Договора, смерть таинственным образом настигнет сразу четырех министров обороны. В считанные дни между 2 и 20 декабря скончаются: министр национальной обороны ГДР, генерал армии Гофман; министр обороны ВНР, генерал армии Олах; министр национальной обороны ЧССР, генерал армии Дзур; и последним 20 декабря— министр обороны СССР, маршал Советского Союза Устинов.

Смерть маршала будет столь неожиданной и трудно объяснимой, что в своих воспоминаниях даже такой искусный составитель медицинских заключений о болезни и причинах смерти большой группы высших советских руководителей, как начальник Четвертого главка при Минздраве СССР дважды академик Чазов, вынужден будет развести бессильно руками: «смерть Устинова была в определенной степени нелепой и оставила много вопросов в отношении причин и характера заболевания». Общественность эти вопросы не озаботят.

…Когда Устинов завершил чтение своей речи, над Красной площадью как бы пролетел едва ощутимый ветерок всеобщего расслабления. Словно бы кто-то незримый скомандовал, едва шевельнув губами, но тем не менее понятно для всякого и каждого: «Вольно!». Стало ясно, что митинг перевалил за высшую точку, и дальше церемония пойдет резвее. Зрители задвигались, оживились. Легкая рябь осторожной телесной разминки пробежала по воинским шеренгам у стен ГУМа.

Нетерпеливо вполуха прослушали сообщение первого секретаря Правления Союза писателей СССР Маркова о том, что «уму и таланту Юрия Владимировича были подвластны глубинное проникновение в суть сложнейших процессов современности, их подлинно научный анализ». Последним, торопливо, чтобы не задерживать публику, выступил с информацией о глубокой скорби своих земляков лидер карельских коммунистов Сенькин.

На этом словесная часть церемонии закончилась, и люди с главной трибуны потекли темной чередой вниз, к гробу. Там возникла некоторая сутолока, появилось много военных. Что они делали, с нашего места было не разглядеть. Кремлевские куранты ударили час дня, грохнул залп ружейного и тут же, издали, орудийного прощального салюта. Стало быть, гроб опустили в могилу.

Военный оркестр заиграл Гимн Советского Союза. В это же время по всей стране остановили на пять минут свою работу все предприятия и организации, за исключением предприятий непрерывного производства. На три минуты прощально загудели гудки на фабриках, заводах, на судах морского и речного флота. И вот Гимн стих. В минутную паузу тишины раздались красивые, полные жизни и силы звуки военной команды. Снова грянул оркестр, но теперь уже маршем, и под развернутыми боевыми знаменами, бодро, с хорошим настроением пошли перед Мавзолеем застоявшиеся на морозце, ладно сбитые воинские коробки.

Прости, видный сын Коммунистической партии Юрий Владимирович, и прощай навсегда…

На работу в ЦК мы с коллегой из сектора здравоохранения возвращались с Красной площади вместе. Хорошая погода, пережитые впечатления располагали к неспешной прогулке и философским размышлениям. Под настроение я принялся рассуждать о том, что смерть Андропова явилась для основной массы населения страны в общем-то неожиданностью. Конечно, в последнее время генсек не появлялся на людях, было ясно, что он болен, но все-таки мало кто думал, что его болезнь смертельна. Странно. Взять того же Брежнева. О том, что он не жилец, вся Москва принялась судачить лет за пять до того, как он и в самом деле умер. Ходила острота, будто он рулит страной, не приходя в сознание. А с Андроповым вышло не так: все как бы ничего, и вдруг — на тебе.

— Чепуха все это, — возразил мне мой спутник. — Если уж кто и пробовал рулить без сознания, так это как раз Юрий Владимирович. Он уже с конца 60-х почти официально числился инвалидом. Брежнев по части здоровья в ту пору был орел. Между прочим, слышал от врачей, за день до смерти Брежнев у себя в Завидове выезжал на охоту. Вот так! Охотился, а не лежал мокрой тряпкой в ЦКБ, как Андропов. Неожиданно умер, на самом деле, Брежнев. По крайней мере, для медиков. А с Андроповым было давно все ясно.

— Про охоту вранье, — возразил я, — все знают, что Брежнев последнее время был совсем плохой.

— Плохой не плохой, но на охоту выезжал. Факт. Ну, наверное, не бегал с карабином за зайцами, однако же…И на Торжественном был на Октябрьскую. Ты же сам видел.

Действительно, последний раз я видел Брежнева вживую за несколько дней до его смерти, 5 ноября 1982 года на Торжественном заседании в Кремлевском Дворце съездов по случаю очередной годовщины Октябрьской революции. Тогда он мне показался человеком грузным, по-стариковски медлительным, сильно уставшим от власти и жизни. Но далеко не такой развалиной, какой его рисовала народная молва. Вообще, на крупных мероприятиях в аппарате ЦК мне доводилось наблюдать и некоторых других секретарей ЦК, о физическом состоянии которых по Москве бродили в изобилии самые невероятные истории: Кириленко, Суслова, Черненко… На самом деле, они выглядели людьми, хотя и немолодыми, но в общем-то адекватными их положению и роли в обществе.

— Тогда откуда же все эти слухи, будто Брежнев выжил из ума, и в ответ на стук в дверь читает по бумажке: «Кто там?»; будто Кириленко без помощи охранника не может слезть с унитаза; будто Суслов от старости забывает перед сном снять галоши. Откуда все это? — загадал я своему спутнику загадку.