Екатерина Монусова - История Крестовых походов Страница 63

«…В городе укрылось много народа, и целый год к нему было бы не подступиться, ибо башни его были высоки, а стены снабжены амбразурами. Но крестоносцы перекрыли воду, а колодцы пересохли от жары. Больные на улицах и разлагающаяся палая скотина издавали страшное зловоние…»

И здесь произошло одно из самых странных событий всего альбигойского похода. Как утверждает хронист крестоносцев Гильом Пюилоранский, «виконт Роже, объятый ужасом, предложил следующие условия мира: горожане выйдут из города в чем есть, а сам виконт останется заложником до принятия соглашения». Его тезка Гильом Тюдельский настаивает на другой версии – мол, виконта пригласил в неприятельский лагерь некий барон, а, когда тот явился в лагерь, его не выпустили назад. Так или иначе, Раймунд-Роже, с которым, кстати, был эскорт в сотню рыцарей, отправился в шатер графа Неверского – и больше его никто никогда не видел. «Остался ли он в заложниках по доброй воле и тем самым совершил поступок безумный» – или был захвачен и брошен в темницу, известно о нем лишь одно: 10 ноября 1209 года он умер в плену от дизентерии.

Столь прозаический финал не помешает трубадуру Гильему Ожье сложить трогательную и возвышенную поэму о смерти юного виконта:

И сотни рыцарей, и сотни дам прекрасныхЛьют слезы по нему… Но все, увы, напрасно!Убит, убит преступною рукою…Кто сможет оправдать предательство такое?Псы вероломные, отродие Пилата!Он за людей своих радел, а не за злато…Подобно Господу, по шаткому мостуПрошел он этот путь – и сгинул в темноту…

Обезглавленный город был вынужден капитулировать. Осажденные открыли ворота и покинули его, как того потребовали крестоносцы, – мужчины в исподних штанах, женщины в нижних рубашках.

По свидетельству Гильома Тюдельского, «они вышли очень быстро, без верхней одежды. Они (рыцари) не дали взять с собой ни пуговицы». Условия капитуляции были просты: «всех обитателей в обмен на все ценности». Пощадили даже еретиков – возможно, Раймунд-Роже и впрямь купил их жизнь ценою собственной свободы. Но вероятнее всего, крестоносцы, во что бы то ни стало, стремились сохранить для себя сокрытое за стенами крепости добро. Поживиться и впрямь было чем – золото и серебро, украшения и роскошная утварь, одежда, ткани, оружие, лошади и мулы (те, что еще не успели пасть от жажды). Короткая двухнедельная осада сохранила нетронутыми залежи провианта. Крестоносцы тщательно рассортировали имущество и приставили к нему охрану из вооруженных рыцарей. «Мы отдадим эти средства одному из богатых баронов, дабы правил он страной во благо Господа», – провозгласил в своей проповеди Арнольд-Амори. И добавил, обращаясь к своим воякам: «Видите, какое чудо сотворил для вас Царь Небесный, и ничто не может устоять перед вами…»

Однако чудо чудом, а земле, зараженной ересью, нужен был хороший «лекарь». В захваченном Каркассоне был срочно собран совет. Как гласит «Песня», сначала обратились к Эду Бургундскому, потом к Эрве Неверскому, потом к графу де Сен-Поль. Все трое ответили отказом.

Тогда, как пишет Зоя Ольденбург, «комиссия в составе двух епископов и четырех шевалье назвала Симона де Монфора, графа Лейсестера. Этот дворянин, прямой вассал короля Франции, владел внушительным фьефом между Парижем и Дре, простиравшимся от замка Шеврез до поймы Сены, и имел многочисленных вассалов среди владетельных сеньоров Иль-де-Франса. В сравнении с герцогом Бургундским или графом Неверским он был мелкой сошкой, но неудачником его назвать нельзя. Он пользовался известностью: выходец из знатного рода, отличившийся в походе 1194 года в армии Филиппа-Августа, затем в 1199 году во время Четвертого крестового похода. Он был одним из тех, кто отказался идти в наемники к венецианцам и, сражаясь около года в Святой земле, снискал себе отличную репутацию. В свои 40–45 лет он отличался прямотой суждений и имел авторитет храброго воина. Во время осады Каркассона он проявил себя как герой: когда штурмовали Кастеллар и крестоносцы вынуждены были отходить, Симон один в сопровождении оруженосца под градом стрел и камней выскочил ко рву, чтобы вытащить раненого. Подобный жест со стороны уже немолодого капитана доказал легатам, что перед ними человек, способный стать руководителем.

Сам Симон де Монфор поначалу тоже отказался от предложения легатов. Но потом, заставив их поклясться, что он в любое время получит надлежащую помощь, согласился. Предосторожность мудрая и необходимая: Симон видел, что бароны взвалили на себя непосильную ношу, и боялся, что, едва будет объявлен новый руководитель, они тут же откажутся от ответственности. Принимая титул, Симон де Монфор не шутил: честь была столь же сомнительна, сколь и опасна.

Наконец, рассчитывая или нет на ведущую роль в перспективе, Симон согласился послужить делу церкви и стать по этому случаю виконтом Безье и Каркассона. Избранный баронами чужестранной армии-победителя, он всего лишь представлял волю сильнейшего и удержаться мог только силой. А громадная армия, посеявшая ужас везде, где она прошла, уже сворачивала шатры. Приближался момент, когда добровольцев ничто больше не удерживает, и они могут вернуться домой в любой день. Легаты это знали, но знал это и неприятель, который, несмотря на террор, понимал, что все эти бароны, рыцари и пилигримы не собираются надолго застревать в Лангедоке».

Вслед за Каркассоном были захвачены Перпиньян, Терм, Пюивер. Лишь окруженная тройным рядом стен крепость Кабаре к северу от Каркассона не сдалась северянам. Вслед за ней восстали и другие – по свидетельству хрониста Пьера де Во-де-Серне, вскоре Монфор потерял более 40 замков.

Когда весной 1210 года подошло долгожданное подкрепление, и после трехдневной осады крестоносцы взяли деревню Брам, он сполна отплатил за это унижение. Рассказывают, что рыцари выкололи глаза более чем сотне защитников, одновременно вырвав у них ноздри. Лишь одному сохранили глаз, чтобы он мог провести остальных в Кабаре… Хронист оправдывает это зверство – в конце концов, южане поступали с попавшими в плен завоевателями ничем не лучше. Как-то раз рыцари графа де Фуа, сочувствующие катарам, напали на группу крестоносцев. Большинство перебили, а пленным отрезали носы – и отпустили восвояси. А при осаде одного из замков альбигойцы, отрубив захваченному рыцарю ступни и кисти рук, с помощью камнеметной машины перекинули страшные снаряды через крепостную стену… Впрочем, подобные методы были в те годы отнюдь не редкостью. Головы убитых врагов летели в осажденные крепости еще в 1097 году при осаде Никеи и Антиохии – «пушечным мясом» послужили тогда около двух сотен турок. Для той же цели использовались разлагающиеся трупы животных, тела умерших от чумы, сосуды с мочой и фекалиями. В 1422 году при осаде королевского замка Карлштайн гуситы «переправили» в замок две тысячи подвод с бочками, в которых плескалось содержимое клоак Праги. Лишь негашеная известь помогла защитникам предотвратить инфекцию.

Захватив Брам, Монфор подошел к главному оплоту катаров в районе Каркассона – Минервуа. С трех сторон он был защищен крутыми склонами. С трех сторон окружили его и крестоносцы. Три огромные камнеметные машины требуше отрезали защитников от единственного прохода, ведущего к воде… Вождь осажденных Гийом де Минерв предложил обсудить условия капитуляции.

На этот раз Монфор оказался более чем великодушен, разрешив всем жителям уйти. Зато Арнольд-Амори был непреклонен: это право получат лишь те, кто примет католическую веру. 140 катаров, не пожелавших принять это условие, были преданы огню – и среди них Гийом де Минерв со своим сыном…

Вскоре часть рыцарей покинула Лангедок. Отпущение грехов было получено (его сулили всего за 40 дней военной службы), и свою миссию они посчитали выполненной. Покинули армию граф Тулузский и граф Неверский, разгневанный тем, что Монфор принимал крест под знаменами герцога Бургундского. Впрочем, последний тоже вскоре уехал. Победоносная армия таяла на глазах – «горы здесь были дикие, ущелья узкие, и никто не хотел, чтобы его прикончили», – писано в «Песне».

Чтобы удержать во главе войска самого Монфора, папа обещал ему после победы часть владений графов Тулузских. Однако те вовсе не собирались капитулировать. Новые гнездовья еретиков появлялись то тут, то там. Одним из них, Лавором, владела прекрасная дама по имени Жеральда – вместе с братом Аймори де Монреалем. Последнего изгнал с родовых земель все тот же Монфор. Лавор высился над рекой Аго: с одной стороны – неприступные скалы, с другой – стены, настолько толстые, что по ним можно было ездить верхом. Подошедшие крестоносцы построили через реку деревянный мост и возвели вокруг крепости ограду. Осада продолжалась уже месяц, когда стало известно, что граф Раймунд-Роже де Фуа наголову разбил колонну немецких крестоносцев, идущих на помощь Монфору. Это случилось у деревни Монжи – и вскоре на месте цветущего поселения чернело мрачное пепелище… Взять Лавор было теперь для рыцарей делом чести. Спешно возведенную осадную машину втащили в ров, а затем, закидав его стволами и ветками, заминировали стену… Ворвавшись в город, Монфор перво-наперво приказал повесить Аймери де Монреаля – ведь в 1210 году тот присягал ему в верности. 80 рыцарей разделили судьбу своего сюзерена. Хронист отмечает: никогда еще в христианском мире столь знатный сеньор не был повешен своим же собратом. Говорят, тяжести его доспехов не выдержала виселица… Леди Жеральду сбросили в колодец и закидали камнями. Около 300 катаров нашли свой конец на костре…