Сергей Волков - 1918 год на Украине Страница 63

Люди соскочили с подвод и залегали в цепь, загибая фланги, с явным намерением охватить хутор с трех сторон. Начался пулеметный и ружейный огонь.

Противник наступал правильными перебежками с пулеметами. Начальники шли впереди. Видно было, что это настоящие солдаты. Мы ведем интенсивный огонь, но вскоре обнаруживается обстоятельство, ударившее как обухом по голове: у нас может не хватить патронов, так как подвода с боеприпасами успела вечером уехать в монастырь. На позиции оставляют только пулеметы и с десяток лучших стрелков, остальные собираются в доме и набивают из того, что имеется на руках, пулеметные ленты. У нас прекрасная позиция: каменный забор, в котором успели сделать бойницы и что нас прекрасно укрывает. Но все же кое-какие потери есть. Первым ранен генерал Кислый, [149] который случайно застрял на хуторе и, как старший, принял командование.

Время идет. Противник наступает методически – все ближе и ближе, несмотря на потери: нам видно, как на поле там и сям остаются сзади цепей лежащие фигуры. Через некоторое время мы окружены со всех сторон. Часть пулеметов и стрелков перемещается на правую и левую стороны сада и в дом.

Как-то теряется счет времени. Временами чудится, что происходит какая-то бешеная скачка. Точно, стремясь вперегонку, вырываясь куда-то вперед, сбоку, справа, слева, сзади, перед нами – клокочет прерывистый металлический вихрь. По саду мечутся командир капитан Каштелян и его помощник капитан Добровольский, подбодряя, обнадеживая.

– Еще немного – должна быть выручка. Не дрейфь!

– А патронов хватает?

– Экономьте. Но пока есть.

– А потом?

– Что Бог даст.

В самом деле, где же корпус? Почему он медлит? Туда были посланы еще утром верховые, но смогли ли они доехать? А если корпус ушел раньше? И сколько времени мы сможем продержаться? Эти думы смутно бродили в мозгу. Это не было связным течением мысли, но ее отдельные броски, и они не мешали делать то, что нужно, определять расстояние, менять прицел, иногда даже переговариваться с соседом… А время идет. Цепи приближаются, уже можно рассмотреть контуры отдельных лиц. Злобнее и резче грохочут очереди, будто пулеметы надрываются в последнем усилии, и кажется, что это серое поле кругом, линии вражеских цепей, треск стрельбы и стоны пуль, вся обстановка затянувшегося боя – это вечность без конца и начала; и в сознании нарастает новое чувство – какая-то странно-покойная покорность судьбе: будь что будет…

И вот, когда казалось, что всякая надежда потеряна и ближайшие цепи перебегали в 250-300 шагах от нас и кое-кто уже стал прилаживать к ноге веревочные петли, чтобы в нужный последний момент привязать к спуску, вдруг грохнул пушечный выстрел. И право, как нам показалось, у задней цепи возник столб дыма и взметанной кверху земли. Еще выстрел, и новый разрыв. Еще и еще. Корпус открыл огонь.

Неприятель еще движется, но медленнее, перебежки короче, залегает дальше. Успеем ли мы задержаться? Но уже настроение поднялось, лица просветлели, на них не видно того землистого оттенка и сосредоточенно сжатых губ, как полчаса тому назад.

Наконец к нам доносится откуда-то издалека едва слышное: ур-ра, кто-то кричит из дома: наша конница! выручка идет!

Через несколько минут показались и пехотные цепи. Первой шла дружина со своим трехцветным флагом.

В последнем усилии мы еще увеличиваем огонь, уже не жалеем патронов. Наступление явно приостановилось. Кольцо, охватившее хутор, начало разжиматься, и фланги сами отходить назад. Через короткое время дрогнул и центр, а через полчаса под напором конницы, хотя и отстреливаясь, противник бежал к подводам и, погрузившись, уходил в степь. Его далеко не преследовали, не желая утомлять лошадей.

Тут только мы с удивлением заметили, что приближается вечер. Значит, бой тянулся почти целый день.

Оказывается, корпус узнал поздно о нашем столкновении; пока выручка добралась, прошло еще некоторое время. Долго не решались открыть артиллерийский огонь, так как был туман и боялись попасть в нашу позицию.

Пока шла уборка неприятельских раненых, мы задержались у хутора. Некоторые и тут не хотели сдаваться, предпочитая покончить с собой. Вероятно, они думали, что с ними поступят так же, как они поступали с нашими пленными.

Мы подошли к одному из них, большому, атлетического вида человеку. Он выхватил из-за пояса гранату; трудно сказать, хотел ли он ее метнуть в нашу группу или взорвать себя, но она разорвалась в его руках, распоров ему живот.

Вечерело. Мертвенно-тихим было сумеречное поле. Находила тьма, окутывая еще неубранных раненых, трупы людей и лошадей, брошенное оружие. Небо точно задерживало траурное покрывало над общей могилой.

Стали расспрашивать раненых. Оказывается, наступала бригада, так называемая «железная», и на командных постах были офицеры и матросы. У нас был один убитый и всего несколько раненых – спасал каменный забор.

Часа через полтора мы были уже в монастыре, где монахи нас встретили с необычайным радушием. Пока готовился ужин, прошли в церковь. Шла вечерня.

Неярко горели редкие свечи перед алтарем, бросая блестки на позолоту икон. Медленное монастырское пение, неторопливая служба, полутемная церковь – все было так, как сложилось веками, как неумирающее наследие наших предков.

В этой тишине русского храма чудилось веяние той общечеловеческой правды и национальной традиции, в защиту которых мы поднялись против стихии ненависти. И верилось, что снова Россия станет единой и цельной, перейдя через период братоубийственной вражды. Но когда?

На следующее утро, тепло распрощавшись с монахами и оставив им пулеметы и запас патронов (у них был охранный отряд), мы снова оказались среди унылой степи на дороге, меченной рядом телеграфных столбов.

3. Переправа и последний этап

Теперь мы шли прямо на Бериславль – и это была последняя возможность переправы. Шли осторожно и не без тревоги. Совершенно естественно, что где-где, а именно здесь противник должен был дать последний бой. Но оказалось другое.

Под Бериславлем была лишь небольшая стычка передового нашего отряда, даже без участия главных сил. Жители говорили, что петлюровцы были настолько напуганы предыдущими боями, что погрузились на приготовленные заранее пароходы и отплыли в Херсон. В панике они забыли или не успели угнать два огромных парома, и теперь в наших руках оказались прекрасные перевозочные средства, что дало возможность переправить все до последней повозки.

Броневой дивизион получил задание стать в заставу на кладбище у въезда в город, и там, среди крестов и могил, белевших во тьме, мы провели ночь.

Ночь прошла тревожно: нам никак не верилось, чтобы противник, ловивший нас в поле, упустил бы случай напасть теперь, в самом уязвимом месте. Но все было благополучно. На другой день после полудня мы начали погрузку на последний паром. Корпус уже переправился. На душе было неспокойно: ведь мы одни да эскадрон конницы оставались на этом берегу. Наконец погрузка закончена; ждем конницу. Вот и она. Цоканье копыт по дамбе, и эскадрон по одному, ведя лошадей под уздцы, всходит на паром.

Команда – и паром медленно отплывает от пристани, погрузившись в белый, как молоко, туман.

Долго плывем точно окутанные облаками, пока сбоку не показались неясные силуэты деревьев – берег.

Мы на той стороне.

«Слава Тебе, Господи», – слышалось со всех сторон.

Многие крестились.

Переночевав в малом хуторе, наутро двинулись по перекопской дороге.

Теперь мы шли спокойно, с отдыхом и дневками, отправив вперед больных и раненых. На пути попадались только грабительские банды, нам никак не страшные, за разгон которых жители были искренно благодарны.

Пройдя Армянск и Перекоп, корпус очутился в Крыму – и в самый день Рождества Христова мы пришли в Джанкой.

Оттуда началась постепенная перевозка частей уже по железной дороге в Симферополь, куда броневой дивизион прибыл последним в самый конец Нового года.

Получилось буквально с корабля на бал. Начало вечера мы провели в большом кафе, а закончили его на балу в женской гимназии.

Через несколько дней в соборе были отслужены панихиды и молебен, а на Крещение части корпуса приняли участие в Крещенском параде.

Но противник не дремал. Через несколько дней по водворении в казармы, в которых был размещен дивизион вместе с добровольческой дружиной, как-то под вечер вдруг взорвалась большая железная печь, разметав вокруг кирпичи и куски металла. По счастью, большинство было в городе. Оставшиеся сгруппировались в противоположном конце помещения, слушая анекдотиста, – и никто не пострадал.

Это было, конечно, делом рук уже местных большевиков.

Через некоторое время начались формирования, дружина и два пехотных полка образовали 34-ю дивизию, [150] приняв имена ее частей. Артиллерия превратилась в 34-ю бригаду. [151] Новороссийский полк [152] сохранил свое название, приняв только прежний номер по Русской армии. Броневой дивизион раскололся: часть ушла на бронепоезда по 2 и 3, развернувшиеся весной 1919 года в пятый бронепоездной дивизион, [153] часть в пулеметно-мотоциклетный отряд, переброшенный на Кубань, где он влился в 1-й автоброневой дивизион.