Сергей Волков - 1918 год на Украине Страница 64

Это было, конечно, делом рук уже местных большевиков.

Через некоторое время начались формирования, дружина и два пехотных полка образовали 34-ю дивизию, [150] приняв имена ее частей. Артиллерия превратилась в 34-ю бригаду. [151] Новороссийский полк [152] сохранил свое название, приняв только прежний номер по Русской армии. Броневой дивизион раскололся: часть ушла на бронепоезда по 2 и 3, развернувшиеся весной 1919 года в пятый бронепоездной дивизион, [153] часть в пулеметно-мотоциклетный отряд, переброшенный на Кубань, где он влился в 1-й автоброневой дивизион.

34-я дивизия впоследствии легла в основу 2-го корпуса, [154] насчитывавшего в своей боевой истории немало славных дел.

По капризу судьбы ей и 5-му бронепоездному дивизиону в конца лета 1919 года пришлось снова столкнуться со старыми знакомцами и участвовать в окончательном разгроме петлюровцев под Проскуровом.

* * *

Оглядываясь назад, нельзя не задаться вопросом: имел ли Екатеринославский поход какое-либо значение в смысле влияния на дело Добровольческой армии?

На этот вопрос пусть ответят историки. Мы же отметим следующие обстоятельства, имевшие, во всяком случае, местное значение. Корпус внес значительный моральный подъем в малочисленные и духовно плохо спаянные части тогдашней Крымско-Азовской армии, помог и живой силой и организационно в смысле защиты Крыма, что оттягивало с главных фронтов часть красных войск в период «Акманайского сидения».

Это облегчило нашей армии продвижение на Екатеринослав – Киев, так как в тылу противника она имела свой сильный отряд на Акманае (Керченский полк), который в нужный момент в июне 1919 года, выйдя из Крыма, ударил во фланг красной армии.

Известный ответ на поставленный вопрос дало и главное командование, учредившее «в воздаяние мужества и доблести офицеров и солдат Екатеринославского отряда, проделавших тяжелый зимний поход» знак на национальной ленте.

Черный крест с цветами национального флага – память об этом трудном, но славном месяце.

Г. Сакович[155]

ЕКАТЕРИНОСЛАВСКИЙ ПОХОД [156]

Когда летом 1918 года русские офицеры стали возвращаться из плена домой – в новообразованную немцами Украину, то она показалась им раем. Белый хлеб! Сахар! Колбаса! В каком угодно количестве и совсем недорого.

От Киева до Екатеринослава наша компания доехала на пароходе, так как поезда ходили еще нерегулярно. В Екатеринославе мы попали в австрийскую зону оккупации. Поражала исключительная корректность австрийского воинства. Ни малейшей «победительской» надменности в поведении солдат и офицеров на улицах. Когда мне пришлось зарегистрироваться в австрийской комендатуре, то принимавший меня военный писарь получил нагоняй от своего начальника за то, что осмелился в моем присутствии сесть, не спрося моего разрешения.

– Русский офицер, пускай он всего лишь демобилизованный воин неприятельской армии, все равно офицер, и нижний чин должен относиться к нему с уважением, – яростно, топорща усы, орал австрийский хауптман.

Во всех учреждениях города власть действовала и управляла именем пана гетмана Скоропадского. В канцеляриях, впрочем, сидели царского времени чиновники, большей частью – местные уроженцы. Среди них попадалось немало и таких, которые в мирное время любили щеголять своим украинофильством. В связи с начавшейся, по приказанию из Киева, украинизацией государственного аппарата стали производиться опыты с составлением бумаг на «ридной мови». Это было, конечно, одновременно – комедия и трагедия. Сидит, бывало, над столом какой-нибудь «пан, добродий» Самойлович или Ковошенко, и крупные капли пота стекают по его носу на лежащую перед ним бумагу.

– А штоб вас усих собаки зъилы с вашей украинизацией, – ворчал незадачливый «пан добродий». – Мени тут нужно делом заниматься, а не пустяками. По-руськи бумага давно была бы готова, а на этой чертовой мови ничего не выходит.

Впрочем, лично я от украинизации нисколько не пострадал. Окончив в свое время классическую гимназию в г. Ломже и зная поэтому сносно польский язык, я быстро нашел выход из положения: брал польские слова, пристраивал к ним украинские окончания и склеивал все это вместе в избитые, принятые в русском делопроизводстве выражения. Все чинодралы, и в особенности наиболее «щирые», приходили ко мне за помощью. Сам пан директор пришел в восторг от моей лингвистической изобретательности и, хохоча иной раз до слез, подписывал составленные мною «стосунки» и «видношения».

– Непонятно. Ей-богу, ни черта понять невозможно. Нет сомнения, что написано по-украински.

Новая республика стала организовывать свою вооруженную силу, и в Екатеринославе началось формирование 8-го украинского корпуса. Правда, создавались лишь одни офицерские кадры, так как немцы пока что не доверяли своему марионеточному союзнику. Но все-таки по вечерам по Екатериновскому проспекту стали фланировать какие-то военные, одетые в форму, несколько отличавшуюся от старой русской.

Екатеринослав был крупным центром, и в мирное время в нем размещался порядочный гарнизон: два пехотных полка, артиллерийская бригада, мортирный дивизион, штаб дивизии. Так что летом 1918 года город оказался переполненным оставшимся не у дел офицерством. Часть устроилась на службу в начавший свое формирование 8-й украинский корпус; многие спешили поступить в Горный институт и новооткрытый Екатеринославский университет; некоторые пристроились на службу по гражданскому ведомству, а большинство – просто слонялось без дела, проедая свои военные сбережения или проживая у своих родных. В уличной толпе иной раз попадались молодые люди, одетые в старую русскую форму с погонами, и с трехцветными угольниками на рукавах. Это были вернувшиеся с Дона и Кубани офицеры Добровольческой армии. Вести, приносимые ими оттуда, были крайне неутешительного свойства. Демобилизованные офицеры сознавали, что, пока на западноевропейском фронте война продолжается, русский вопрос еще не решен; ждали победы союзников и почему-то были уверены, что англичане и французы первым долгом примутся за восстановление русской вооруженной силы.

А в общем, пока летнее солнце светило над Екатеринославом, а по улицам ходили австрийские патрули и рынки были переполнены снедью, жизнь в городе протекала весело. Всевозможного рода рестораны, кабаре, кинематографы и клубы работали вовсю.

Но вскоре этой идиллии наступил конец. В сентябре, несмотря на строгую австрийскую цензуру, в газетах глухо промелькнуло известие о каких-то успехах англичан в Сирии. Затем произошел прорыв на Салоникском фронте и капитуляция Болгарии. Офицеры оккупационных войск перестали показываться на улицах или ходили с явно опущенными вниз носами, а через город потянулись спешно перебрасываемые на запад германские и австрийские части. Во второй половине октября пришло наконец-давно ожидавшееся известие о поражении немецких войск во Франции и о предстоящей капитуляции Германии.

Переворачивалась какая-то страница мировой истории. Так как украинское движение держалось главным образом с помощью австро-германцев, то теперь, после оглушительного краха центральных империй, менялась и вся политическая конъюнктура на юге России. Все ждали появления в Черном море сильной англо-французской эскадры с многочисленным союзным десантом; все были убеждены, что в самом кратчайшем времени начнется формирование новой русской вооруженной силы, которая, с помощью наших союзников, примется за восстановление Российского государства. Шансы Добровольческой армии стремительно поднялись вверх. В связи с этим пан гетман Скоропадский круто переменил ориентацию и взял курс на сближение с командованием Вооруженных сил Юга России, то есть с генералом Деникиным. Заговорили о федеративном соединении Украины с Россией, а в учреждениях снова воскрес русский язык. Вслед за этим было решено призвать на действительную службу всех бывших русских офицеров, а также начать в городе формирование дружины добровольцев. Благодаря вышеуказанным мерам 8-й украинский корпус составил вооруженную силу около 2 тысяч человек. Командовал корпусом генерал Васильченко, действовавший по уполномочию гетмана Скоропадского. Но настроение мобилизованного офицерства было определенно патриотически русское, исключавшее всякий сепаратизм.

Так как две самые большие екатеринославские казармы – Симферопольского и Феодосийского полков – расположены на «горе», неподалеку от зданий Горного института, то эта часть города превратилась в своего рода вооруженный лагерь, на который в конечном счете опирались все действовавшие от имени гетмана местные власти.