Леонид Васильев - Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.) Страница 65

В беседе с Цзи Кан-цзы на вопрос, не стоит ли казнить тех, у кого нет дао, во имя того, чтобы укрепить позиции тех, кто им обладает, Конфуций заметил, что казнить людей вообще недопустимо, что их следует воспитывать, для чего самому правителю необходимо быть для них образцом [XII, 19]. Это весьма любопытный диалог— особенно на фоне тех апокрифических легенд о Конфуции, которые исходят из того, что будто бы, едва заполучив толику власти, он велел отрубить руки и ноги циским танцорам и музыкантам за то, что они что-то не так спели или станцевали [Сыма Цянь, гл. 47; Вяткин, т. VI, с. 132]. Мысль Учителя предельно ясна: к простым людям нужно относиться гуманно и терпеливо, их недостатки, незнание, некультурность (незнакомство с правилами, с дао) следует преодолевать мудрым воздействием на них сверху, со стороны разумных и ученых наставников, которых для того и готовят, знакомят с дао, чтобы они знали, как прививать основы культуры тем, у кого ее нет.

Важный оттенок дао— благополучие и порядок в государстве и обществе, о чем уже упоминалось. С этой стороной дао все обстоит тоже не так просто. Один из примеров фиксируется в «Луньюе», но нуждается в пояснении. Сановник Нин У-цзы был мудрым помощником при правителе, когда в Малом Вэй все обстояло благополучно. Когда же правитель был свергнут с трона, Нин последовал за ним. В пассаже «Луньюя» этот сюжет подан в провоцирующей читателя форме: «Когда в государстве было дао, Нин У-цзы проявлял мудрость, когда оно лишилось дао, он проявил глупость. Мудрость его понятна всем, а глупость — нет» [V, 20].

Пожалуй, это один из наиболее дезориентирующих читателя параграфов трактата. В чем «глупость» сановника (я это слово беру в кавычки)? В его преданности правителю в трудный момент, когда порядок (дао) в царстве рухнул? В такие периоды «Луньюй» советует удаляться со службы (нет в государстве дао — стыдно быть на виду). Но сановник удалился вместе со своим правителем, оставшись верным ему, — качество, высоко ценимое Конфуцием. Так мудр он или глуп? Ответ напрашивается сам собой и сводится к тому, что все не так просто. Конечно, лучше скрыться с глаз, когда в государстве нет дао. Но не достойнее ли оставаться на виду рядом с утратившим власть правителем, сохраняя преданность попавшему в беду господину? А если так, то и вывод о том, что мудрость Нина всем понятна, а «глупость»— нет, обретает более глубокий смысл и должен восприниматься как похвала преданности сановника.

Конфуций придавал дао огромное значение. Оно воспринималось им не только и даже не столько как совокупность всех норм и правил жизни, добродетелей и достоинств или генеральный принцип существования гармонично упорядоченных обществ и государств, о чем уже шла речь, но прежде всего как великое credo самого Учителя. Собственно, дао в понимании Конфуция — это квинтэссенция его доктрины, все то, для чего он жил и чему учил людей. И справедливости ради важно сказать, что сам автор доктрины был явно недоволен тем, как она работает, насколько плодотворно воздействует. Лучше всего об этом свидетельствуют его собственные слова: «Дао не идет! Сяду на плот и поплыву к морю!» [V, 6].

Разумеется, это только крик души, не более того (далее вскользь упомянуто, что неизвестно, где взять бревна для плота). И хотя идея о том, что Учитель готов бросить все и уехать к далеким варварам, которые от его присутствия получат явную пользу, встречается в трактате не раз, такие эскапады свидетельствуют лишь о том, что Конфуций не был удовлетворен результатами своей деятельности. Философия его была, как упоминалось, весьма специфичной и отличной от того любомудрия, каким она чаще всего являлась в других странах. Главное ее отличие в том, что она была не рефлективной, не углубленной в теоретические рассуждения, но активной и деятельной, требовавшей по сути своей достаточно скорой и реально ощутимой отдачи. Но расчет на быструю отдачу был неразумен.

Понимал ли это Учитель? Видимо, не вполне. Он сердился на Небо за то, что оно не подает знака. Он был недоволен тем, что его дао не идет. Он скорбел, что не мог получить должности, на которой сумел бы развернуться и осуществить все то, что проповедовал. Не то чтобы он считал себя неудачником. Нет. Для этого он был слишком энергичен и напорист, стремителен и бескомпромиссен. Он верил в свое дао и справедливо полагал, что оно сумеет проникнуть в души людей и преобразовать современное ему общество, стать основой принципиально нового государства, образец которого виделся ему из глубин седой древности.

Но жизнь коротка. Она несоизмерима с переменами в истории общества. И мало кому из тех, кто брался за содействие такого рода переменам, удавалось дожить до того, чтобы увидеть результаты своими глазами (не говоря уже о том, что быстро достигавшиеся результаты— скажем, в виде радикальных революций— имели хорошо известное историкам свойство достаточно сильно искажаться, если даже не подвергаться радикальному пересмотру, т. е. завершаться столь же разрушительными контрреволюциями). Конфуций оказался много счастливей и удачливее едва ли не всех тех, кто пытался изменить общество. Философы, об этом говорил еще Маркс, обычно стремятся объяснить мир, хотя все дело в том, чтобы изменить его. Конфуций за несколько тысячелетий до Маркса осознал (хотя и не сформулировал) эту мысль и всю свою жизнь потратил на то, чтобы не столько объяснить современный ему мир, сколько постараться изменить его.

И если принять эту особенность древнекитайского мыслителя и реформатора в качестве главной характеристики его деятельности, то окажется, что Конфуций был не только великим философом, но именно таким философом, каким, с точки зрения радикальных революционеров, он и должен быть. Это парадокс. Сам Учитель выше всего ценил традицию и почитал старину. Он не видел в себе революционных потенций и с негодованием отверг бы любое такого рода предположение. Но на деле он был реформатором. Великим реформатором практически революционного типа. Во всяком случае, радикальным преобразователем[154]. Он в уме своем строил новое общество и видел его, это новое общество, — правда, закамуфлированное древними одеждами, — в том, чему он старательно учил своих учеников и всех прочих собеседников.

Сконструированное им общество было достойным ответом на вызов эпохи. Лучшим из возможных ответов в тех условиях и в том социуме, где он родился и жил. Будущее — вопреки его собственным скорбным жалобам — убедительно подтвердило это. Правда, произошло это далеко не сразу, лишь через три с лишком века после его смерти, когда империя Хань при У-ди усилиями знаменитого Дун Чжун-шу вырабатывала официальную имперскую идеологию. Что же касается современного ему общества, то на него доктрина Конфуция не произвела слишком большого впечатления.

Конфуций и его идеи в Чжаньго

Хотя ни сколько-нибудь заметной должности, ни тем более возможности реализовать свою доктрину на практике Учитель так и не получил, он не остался в безвестности. Его знали едва ли не во всех царствах Чжунго и даже, по сообщению Сыма Цяня, за его пределами (например, в Чу) и относились с немалым уважением. Когда Конфуций умер, в надгробной речи луский Ай-гун горестно сказал, что «почтенный старец… оставил его одного управлять». На это явно лицемерное заявление один из учеников возразил, что надо было при жизни использовать мудрого человека, а теперь хвалебные речи ни к чему, ибо это не соответствует правилам-ли [Сыма Цянь, гл. 47; Вяткин, т. VI, с. 149].

Нельзя считать, что идеи Конфуция в сфере администрации вовсе игнорировались его царственными современниками. Постоянный интерес к ним проявлял фактически ведавший делами Лу первый министр Цзи Кан-цзы. Кроме того, его ученики, такие, как Цзы Лу, занимали важные должности в ряде царств, включая его родное Лу. Конечно, в конкретной ситуации их служба далеко не во всем соответствовала учению Конфуция. Но, овладев мастерством администрирования и принципами гуманного отношения к людям, они, надо полагать, старались действовать так, как их учили.

Справив трехлетний траур у могилы Конфуция, его ученики разъехались в разные стороны и активно продолжали свою службу либо преподавание заповедей Конфуция. Довольно подробное жизнеописание их дано в 67-й главе Сыма Цяня [Вяткин, т. VII, с. 66–84], откуда можно узнать, что все они так или иначе были востребованы уже в начальный период Чжаньго. Их усилиями было заново переписано в достаточном количестве экземпляров все, что отредактировал Учитель, а также собраны воедино его изречения, вошедшие в трактат «Луньюй», сразу же ставший основным учебником конфуцианства.