Олег Гордиевский - КГБ Страница 67

В отличие от Филби, Берджесса и Маклина, у Бланта не было необходимости создавать себе образ человека с правыми политическими взглядами. Он никогда не был воинствующим и активным коммунистом, и в его прошлом не было ничего такого, что следовало бы скрывать. Его наполненный марксизмом концептуализм, характерный для его критических работ по искусству 30-х годов, казался слишком отдаленным как от мира большой политики, так и полемики теоретиков-сталинистов. Тем не менее один ведущий критик-марксист обвинил Бланта, возможно, незаслуженно в том, что тот пытался деполитизировать историю искусства и подходил к ней с «формалистических и безнравственных позиций». Основная посылка Бланта, провозглашенная им в 30-е годы, состояла в том, что искусство не может быть отделено от общества:

«Произведения искусства создаются художниками; художники — те же люди; люди живут в обществе, и взгляды людей в значительной степени формируются под влиянием того общества, в котором они живут. Таким образом, произведения искусства нельзя рассматривать с исторической точки зрения, разве что с человеческих и в конечном счете социальных позиций.»

После поездки в 1935 году в Россию его марксистские симпатии, находившие свое выражение в критических статьях по искусству в журнале «Спектейтор», становятся все более явными. «Интеллектуал больше не боится, — утверждал он, — признаться в том, что его интересуют практические дела в мире, а коммунизм настолько же интересен, как кубизм». Он продолжал призывать к созданию союзов художников и превращению музеев из дворцов развлечений в классные комнаты. Возможно, именно после поездки в Россию начались регулярные встречи Бланта с Арнольдом Дейчем. Дейч уговорил Бланта, критика-радикала в мире искусства, сделать вид, что он абсолютно не интересуется делами партии. Майкл Стрейт, молодой американский экономист из Тринити-колледжа, вступивший в марте 1936 года в общество «Апостолов», пришел к выводу, послушав выступления Бланта на заседаниях общества, что тот «абсолютно не интересуется политикой». Только в начале 1937 года, когда Блант попытался завербовать его в качестве советского агента, тот понял, как он в нем ошибался.

Самым важным агентом, завербованным Блантом, был «Пятый» — Джон Кэрнкросс, студент Тринити-колледжа. Вместе с Филби, Берджессом, Блантом и Маклином он был известен Центру как член «великолепной пятерки», самой сильной группы заграничных агентов за всю историю КГБ. Однако, если бы не гипотезы о заговоре, сопровождавшие сэра Роджера Холлиса на протяжении всей его карьеры, не другие ложные следы, сбившие с толку многие издания, начавшие охоту за иностранными агентами в 80-х, Кэрнкросс был бы разоблачен как «Пятый» еще до того, как появились неопровержимые свидетельства Гордиевского. И хотя он был публично изобличен последним из пяти, ему удалось проникнуть в гораздо большее число коридоров власти и разведывательных служб, чем остальные четверо. Не прошло и десяти лет после окончания Кембриджа, как он поочередно служил в Форин Оффисе, казначействе, личной канцелярии министра правительства, школе шифровальщиков правительственной связи и Секретной разведывательной службе. Гордиевский вспоминал, что Дмитрий Светанко, бывший тогда начальником Британского отдела Первого главного управления КГБ, отзывался о Кэрнкроссе «с благоговейным ужасом, восхищением и почтением». «Успехи Кэрнкросса равнозначны достижениям любого из „Пятерки“, за исключением Филби», — говорил Светанко.

Его учебные успехи были не менее блестящи, чем у остальных членов «Пятерки». Кэрнкросс родился в 1913 году в Глазго в семье со скромным достатком, но одаренной интеллектуально. Его старший брат Алек (который не имел связей с КГБ) стал выдающимся экономистом. Он был главой правительственной экономической службы, возглавлял колледж Св. Петра в Оксфорде, а затем стал президентом университета города Глазго. Как и Алек, Джон поступил с правом на получение стипендии в Академию Хамильтон, что под Глазго. В 1930 году, когда ему исполнилось семнадцать, вероятно, находясь уже под влиянием политических традиций «красного» Клайдсайда и социальных несправедливостей «великой депрессии», он поступает в университет города Глазго, где в течение двух лет изучал французский и немецкий языки, политэкономию, а также английский. Затем едет в Европу совершенствовать свое знание языков, и 1933—1934 учебный год проводит в парижской Сорбонне. За год получает там степень кандидата филологии, его принимают с правом на стипендию в кембриджский Тринити-колледж, и тогда же он, возможно, налаживает контакты со Всемирным комитетом помощи жертвам германского фашизма, возглавляемый Мюнценбергом.

Ко времени приезда в Тринити-колледж для продолжения изучения французского и немецкого, октябрю 1934 года, Кэрнкросс был откровенным коммунистом. Степень, полученная в Сорбонне, позволила ему пропустить первую часть курса аспирантуры по иностранным языкам и получить звание бакалавра гуманитарных наук всего за два года.

В Кембридже одним из наставников Кэрнкросса по французской литературе оказался Энтони Блант, который провел с ним курс еженедельных индивидуальных занятий (или «консультаций», как говорят в Кембридже). Покровительственные манеры и книжное знание марксизма Бланта, абстрагированное от суровой правды классовой борьбы, раздражало молодого и пылкого шотландского коммуниста. Кэрнкросс вспоминал: «Он не нравился мне, а я ему.» Блант тем не менее взял его. на заметку, а затем свел с Берджессом, встреча с которым произошла во время одного из приездов последнего в Кембридж, и была установлена тесная связь. Сорок лет спустя Кэрнкросс дал интервью, в котором, скрыв большую часть того, что он сделал для КГБ, признался, что увидел в Берджессе человека «крайне интересного, обаятельного и совершенно безжалостного». В один из своих приездов в Кембридж в 1935 году Берджесс завербовал Кэрнкросса в качестве агента Коминтерна для ведения тайной войны против международного фашизма и свел его с Арнольдом Дейчем. К 1936 году Кэрнкросс порвал все видимые контакты с Компартией и подал прошение о приеме в Форин Оффис. Летом 1936-го он окончил Кембридж с наивысшими отличиями в иностранных языках, ему было предложено место в аспирантуре колледжа, и, помимо всего прочего, он лучше всех сдал приемные экзамены в Форин Оффис. Он получил на сотню очков больше, чем блистательный Кон О'Нил из колледжа Ол Соулз (впоследствии ведущий британский дипломат). Осенью Кэрнкросс стал, после Джона Кинга и Дональда Маклина, третьим советским агентом в британском Министерстве иностранных дел.

«Кембриджская пятерка» набирала обороты, капитан Кинг передавал важную информацию из Министерства иностранных дел Пику, а Дейч тем временем организовал шпионскую группу в Вулвичском арсенале. Все это заставило ИНО в начале 1936 года послать в Лондон Малого, где тот сосредоточил в своих руках всю нелегальную деятельность НКВД. «Легальный» резидент НКВД в советском посольстве в Лондоне, Арон Вацлавович Шустер никакого участия в подобных операциях не принимал; он только предоставил канал связи с Московским центром, а также оказывал прочую нелегальную поддержку. Слуцкому, который стоял во главе ИНО, импонировал дар Малого вербовать, вдохновлять и завоевывать преданность своих агентов, хотя его и беспокоило, что тот постоянно мучился угрызениями по поводу своего прошлого. После пьяных вечеров, проведенных в ресторане с кем-нибудь из агентов, Малый начинал вспоминать все ужасы, свидетелем которых ему пришлось оказаться. Хеда Массинг писала: «Стоило ему, всегда рассудительному и такому светскому человеку, выпить, как он впадал в жуткую депрессию и начиналось самобичевание. Когда все эти кошмары начинали выбираться из-под такого ухоженного фасада, по спине пробегал холодок.» У Малого был страстный роман с Гердой Франкфуртер, которая была агентом Игнатия Райсса. Но, по словам Хеды Массинг, «в Москве хорошо знали о его пристрастии к спиртному и заставили его жениться на русской девушке, которую он не любил. Она играла роль няньки и надсмотрщика.»

Малый с женой приехали в Лондон в начале 1936 года по поддельным австрийским паспортам на имена Пола и Лидии Харт. Капитану Кингу он представился как «господин Петерсен», сотрудник несуществовавшего голландского банка. Именно этот банк, как сказал Кингу Пик, его куратор из НКВД, покупал информацию, полученную из Министерства иностранных дел. Вначале Кинг заносил по дороге домой копии документов из Министерства иностранных дел Пику на работу у Букингемейт. Оттуда копии документов доставлялись Маю инженером-электриком, членом Компартии Великобритании, Брайаном Гоолд-Вершойлом (по кличке «Друг»), который в течение нескольких лет работал курьером Коминтерна. Гоолд-Вершойл, который взбунтовался против системы образования в государственной школе и, вдохновленный романтическими представлениями о советском государстве рабочих и крестьян, верил в то, что исполняет политические указания Коммунистического Интернационала. Он был поражен, когда однажды увидел в открытом пакете Кинга документы Министерства иностранных дел. Наиболее важные материалы от Кинга Малый передавал по телеграфу в Москву из советского посольства в Кенсингтоне, под именем Манн. Остальное отправлялось через Гоолд-Вершойла или другого курьера, и все это переснималось в студии Вольфа Левита, немецкого фотографа, работавшего на НКВД.