А. Лысев - Ложь от советского информбюро Страница 7

Построенный с удобствами блиндаж нашего политрука Наума Борисовича Карасика находился в нескольких шагах от землянки связистов.

В один из вечеров Карасик приказал собрать в его блиндаже кружок. В числе восьми человек был приглашен и я. В блиндаже были сделаны нары и даже столик. На столике горела керосиновая лампа. Когда все разместились на нарах, политрук Карасик сказал нам, что мы должны разучивать написанную им «поэму-песню». Он сам запевал, а мы все подхватывали, громко орали вразнобой нестройными голосами. Безграмотно написанная галиматья оказалась очень длинной.

Свершилось злодеяниеЧудовищно кошмарное,Невиданно огромное,Неслыханно коварное,Фашистски вероломное…<…>Весь мир дивится доблестиСоветской Красной Армии,Ее особой стойкости,Еще нигде фашистамиНевиданной досель.Ее неотразимыеКроваво-смертоносныеУдары по противникуВидали мы не все ль?!Она под вражьим натиском,Коварно подготовленным.От вероломной сволочиГеройски отбиваетсяИ силой наливаетсяНародно-боевой…Вооружитесь мужествомИ гневным словом Сталина —Из самых первых первогоБойца за нашу Родину,Отца родного нашего,Великого, могучего,Уверенно бесстрашногоИ прозорливо мудрогоНародного вождя…»[13]

Из «сочинения» Карасика мне запомнились несколько слов. Вместо: «города, деревни вырастали у нас», у него было написано: «города, деревнЯ вырастали у нас». И вместо «ползущие танки» у него было написано: «ползучьи танки». Я не выдержал и сказал Карасику о неграмотно написанных словах и добавил, что по русскому языку у меня были пятерки. Карасик привскочил, ударил себя кулаком в грудь и резко сказал: «А я был зав. РОНО!» Спорить было нельзя — он начальник. Когда мы выходили из блиндажа Карасика, впереди меня шел наш писарь — студент второго курса Педагогического института Сашка Рыжков. Сделав несколько шагов, он упал на землю и пытался отшутиться, что, мол, поскользнулся. На самом же деле свалился он от недоедания. Кто-то сказал: «Еле ноги таскаем, а Карасик «песни» петь заставил». И добавил: «Лучше бы Карасик, как политрук, своим делом занимался: он не знает, как устроились люди».

Карасик не мог не заметить, что у него под носом, в нескольких шагах от его блиндажа, жили связисты, молодые ребята, которым крайне требовалась хотя бы моральная поддержка. Но политрук совсем не думал о своих прямых обязанностях, не заботился о солдатах. Он заботился только о себе, о создании собственного благополучия и удобств, и ему это удавалось. При всех переездах на новые места Карасику строили удобный и крепкий, в несколько накатов, блиндаж, охраняли его персону от случайного снаряда. На новом месте солдаты сразу же рыли котлован, срезали тупыми пилами деревья и заготовленные бревна таскали на своих плечах к блиндажу, иногда на расстояние до двух километров (Карасика устраивал только блиндаж не менее чем в три наката), А сами солдаты часто оставались ночевать под открытым небом, на снегу или под дождем. Связисты при каждом переезде разматывали с катушки кабель, обеспечивали Карасика телефонной связью. Какую пользу приносил командованию Карасик? Я считаю, никакой. На мой взгляд, он был лишь ненужной обузой.

В дивизии было три брата, три Карасика, и все трое каким-то образом устроились на теплые места. О Карасиках кто-то позаботился. Все трое с первого дня организации нашей дивизии оказались в офицерском звании. Младший брат Карасик Борис Борисович вначале младший лейтенант, политрук взвода. Он умел довольно неважно читать газету солдатам. Средний брат Карасик Наум Борисович, лейтенант, политрук в нашем дивизионе. О нем я уже упоминал выше. Старший брат Карасик (не знаю, как его звать, я его видел всего два раза) имел звание майора. И вот так три Карасика, три брата всю войну при полном благополучии ехали на чужом горбу, сидели на шее у солдата. Кроме всего у каждого из них была прислуга — связной (денщик), он приносил с кухни пищу, чистил сапоги. А теперь, вероятно, они получают приличные военные офицерские пенсии. Мне вспомнился немецкий писатель Фейхтвангер, он в романе «Война иудейская» удачно подметил привычки некоторых товарищей, выручающих своих знакомых, сравнивая их с обезьяной, забравшейся на дерево, куда она перетаскивает на своем хвосте много своих соотечественниц.

22 ноября в 4 часа выехали обратно к полустанку Каменка. Приехали в 9 часов. До 16 часов сидели у костров в лесу. В 16 часов обед, потом поехали дальше.

Моряки, которые еще под Ораниенбаумом пришли в нашу дивизию, были направлены на укрепление плацдарма «Невская Дубровка», на левый берег Невы. Говорили, что во время переправы через Неву все они были расстреляны немцами.

От Советского Информбюро

22 ноября 1941 года

Немецкие солдаты и унтер-офицеры, захваченные в плен на одном из участков Ленинградского фронта, рассказывают о больших потерях немецких частей под Ленинградом. Ефрейтор 3-й роты 1-го батальона 2-го парашютного полка Вольфганг Пройль, член союза фашистской молодежи, успевший побывать в Польше, Норвегии, Голландии и на острове Крит, сообщил, что 2-й парашютный полк прибыл на Ленинградский фронт в середине октября. В связи с огромными потерями немецких частей квалифицированные парашютисты были приданы танковой дивизии генерал-майора Шмидта в качестве обычных пехотных подразделений. 1-й батальон парашютного полка в первые же дни понес большие потери. В ротах его осталось по 45 солдат вместо 115. Во многих ротах осталось лишь по одному офицеру. В подразделениях полка наблюдаются многочисленные случаи обморожения. Санитар 1-й роты 328-го пехотного полка Губерт Шмитц заявил, что рота, в которой он находился, «потеряла до 70 человек. Боевой дух солдат сильно упал; даже молодые солдаты недовольны войной и стремятся на родину». Солдат 4-й роты 127-го строительного батальона Иозеф Блатцитко показал, что в его роте имеется до 40 человек больных, большинство из них — это обмороженные или сильно простуженные солдаты.

1942-й

С 28 декабря по 19 января 1942 года жили около бараков в этой землянке в 17 км от станции Погостье. С 10 января увеличен паек, хлеба вместо 600 грамм в день получаем 900 грамм. Кухня кормит два раза в день; завтрак в 8 часов 30 минут, обед в 17 часов.

С 19 января по 26 января живем на болоте в срубиках, сделанных кое-как из тонких бревен. На топливо собираем сухие сосновые сучки и пеньки. Они сильно коптят, мы все превратились в негров, покрылись копотью. Расчистили снег и установили пушки, но земля под снегом не промерзла, пушки стали тонуть. Пришлось их переставлять на другие места. От станции Погостье находимся примерно в 7 км.

От Советского Информбюро

Пленный солдат 5 роты 445 немецкого пехотного полка Иозеф Роберт заявил: «Наша рота сейчас состоит из обмороженных солдат. Каждый солдат что-нибудь отморозил. Только один лейтенант Зонненбург остался невредимым. У него есть теплые сапоги. Зато все 9 унтер-офицеров разделили участь солдат. Врачи не оказывают никакой помощи обмороженным. В полку уже погибло от морозов свыше 30 солдат».

С 26 января по 14 февраля живем в лесу примерно в 13 км от бараков, в стороне. Производится ремонт орудий.

14 февраля переехали на новую позицию, ближе к станции Погостье. С 10 февраля наш артиллерийский полк переведен в одиннадцатую дивизию. Получаем дополнительный паек: масла, крупы, мяса, сахара. С 20 февраля отпали все добавки, паек стал прежний.

4 марта из орудийного расчета меня перевели писарем в штаб второго дивизиона к лейтенанту П. В. Васильеву. До войны он жил в том же доме № 27 по улице Пестеля, в котором жил заряжающий нашего орудия Лавров, и с фронта Васильев тоже не вернулся. После войны, в 1945 году, его тетради, записи разные я отнес его жене.

Лейтенант Васильев в то время находился на переднем крае. К нему я пошел прямо от орудия. Шел по берегу небольшой речки. По сторонам стоял густо запорошенный снегом хвойный лес. Навстречу мне попался солдат. Правая рука у него была перевязана, сквозь бинт просачивалась кровь, капала прямо на снег. Солдат был похож на узбека или казаха. Через некоторое время навстречу мне шел санитар, он тянул за веревку лодку, она скользила по утоптанному снегу. В лодке лежал раненый. Санитар спросил меня, где найти ПМП (пункт медицинской помощи). Но ответить было не просто. На расставленных по сторонам дороги указателях значилось: «ПМП Семенова, Петрова, Иванова и т. д.», а какой части, указано не было. Я подходил к железной дороге, к станции Погостье. С левой стороны, не очень далеко от дороги и недалеко от насыпи, стояла батарея. Вокруг нее земля всюду изрыта, воронка на воронке. Пушки покрыты сетками, как неводом, это была маскировка от самолетов. Когда я подошел близко к насыпи, меня предупредили, чтобы я шел не в полный рост, а пригибаясь. Немцы были недалеко, они это место простреливали даже из автоматов. Железной дороги я не увидел, была только насыпь, песок, да железная труба около трех метров высотой торчала в песке. Полуразрушенный мост через небольшую речку. А станции не было. Не было видно каких-либо признаков, что тут были постройки. Около железной дороги и у самой станции когда-то стоял плотной стеной лес. Теперь вокруг на большом расстоянии торчали рваные пни разной длины. Деревья были срезаны осколками снарядов, а земля вспахана так, что не было места, где бы не было воронки. С нашей стороны в насыпи были вырыты углубления, небольшие пещеры, в них сидели наши солдаты. Лейтенанта Васильева я найти не смог и пошел обратно. Навстречу мне попался наш человек, он рассказал мне, где найти лейтенанта. Я быстро отыскал его. Он сидел один в землянке, вырытой под корнями большой ели.