Сергей Цветков - Александр Первый Страница 70

Впрочем, передавая внутренние и внешние дела России в руки Аракчеева и Нессельроде, Александр отнюдь не считал, что тем самым он поступается своими либеральными убеждениями. Напротив, он с еще большей страстностью и даже с некоторым вызовом подчеркивал свою верность прежним идеям. Так, при обсуждении проекта благодарственного манифеста подданным он поставил «воинство» перед «дворянством», несмотря на шумные возражения Шишкова; а когда увидел в проекте слова, что между крепостными крестьянами и помещиками издавна существует "на обоюдной пользе основанная, русским нравом и добродетелям свойственная связь", раздраженно отбросил бумагу и, весь вспыхнув, сказал:

— Я не могу подписывать то, что противно моей совести и с чем я нимало не согласен.

С этими словами он вычеркнул эту фразу из манифеста. Шишков, испуганный вспышкой царского гнева, не посмел разжать губ.

В то же время в высочайшем манифесте от 30 августа уже прозвучал туманный намек на казарменное будущее России: "Надеемся, что продолжение мира и тишины подаст нам способ не токмо содержание воинов привесть в лучшее и обильнейшее прежнего, но даже дать оседлость и присоединить к ним их семейства".

Покончив на сем с делами любезного отечества, в восемь часов утра 1 сентября Александр отправился в Вену. Все бумаги с текущими делами он отослал Аракчееву, сопроводив их запиской: "Прощай, любезный Алексей Андреевич, я проработал насквозь всю ночь и еду сейчас". Его вновь ждали "великие интересы Европы".

VII

Я утверждаю, что посол в иностранном государстве никогда не может быть вполне деловым человеком, если он не любит удовольствия в то же время. Его намерения осуществятся — и, вероятно, наилучшим образом, к тому же не вызывая ни малейшего подозрения, — на балах, ужинах, ассамблеях и увеселениях, благодаря интригам с женщинами или знакомствам, незаметно устанавливающимся с мужчинами в эти беспечные часы развлечений.

Честерфилд.

Письмо к сыну от 26 сентября 1752 года

Путь Александра в Вену лежал через Пулавы. 3 сентября царская коляска въехала во двор имения Чарторийских.

— Я счастлив, что опять в Пулавах, — сказал царь, целуя руку княгине-матери, — здесь я чувствую себя как дома.

Затем без лишних слов он бросился в объятия князя Адама.

Вечером в доверительной беседе Александр подчеркнул, что намеревается сделать польский вопрос главным на предстоящем конгрессе.

— Теперь меня более всего занимает Польша, — сказал он. — Еду на конгресс, чтобы работать для нее, но надо двигать дело постепенно. У Польши три врага: Пруссия, Австрия и Россия, и только один друг — это я.

По приглашению Александра князь Адам последовал за ним в Вену в качестве неофициального лица, облеченного дружбой государя. (Надо заметить, что «русское» посольство в Вене состояло из полунемца Нессельроде, лифляндца Штакельберга, эльзасца Анштета, корсиканца Поццо ди Борго, корфиота Каподистрия, пруссака Штейна и украинца графа А. К. Разумовского, который не умел писать по-русски и, проведя полжизни в Европе, от России почти отрекся.)

По дороге к Александру присоединился Фридрих Вильгельм. 13 сентября оба государя торжественно въехали в Вену. За ними тянулся обоз: монарший скарб царя уместился на 34 повозках, прусского короля — на 175.

Вена никогда не была «сердцем» Австрийской империи. Каждый из многочисленных народов, входивших в ее состав, имел собственную столицу. Для венгров национальная жизнь сосредоточивалась в Будапеште, для чехов — в Праге, для поляков — во Львове и в Кракове, для словенцев — в Люблянах, для итальянцев — в Триесте и т. д. Но во время революции Вена унаследовала от Парижа славу всеевропейской столицы, а впоследствии прочно удерживала звание второго европейского города.

На конгресс в Вену съехалась вся монархическая Европа. В одном императорском дворце Гофбурге разместились два императора, две императрицы, четыре короля, два наследных принца, два принца и две великие княгини. Их содержание обходилось венскому двору ежедневно в 50 тысяч флоринов, а всего за время конгресса императорская казна истратила огромную сумму — 40 миллионов флоринов (из всех иностранных послов один лорд Кестльри платил за занимаемые им апартаменты — полторы тысячи фунтов стерлингов в месяц). Наибольшее любопытство венцев вызывали Александр и вюртембергский король Фридрих, невероятно толстый человек с животом, свисающим складками до колен, из-за чего за трапезой ему отводили специальное место, с выпиленным в столе полукругом.

Сентябрь шел, а заседания конгресса все не начинались, из-за того что Александр заставил отложить открытие конгресса до 1 октября. Дело было в том, что между союзниками обнаружились глубокие разногласия. Хотя Англия, Австрия, Пруссия и Россия сходились на том, чтобы оставить исключительно за собой право установить основные принципы, на которых должен будет покоиться европейский мир, сами эти принципы понимались ими по-разному. Александр хотел предварительно неофициально повидаться со всеми сторонами, чтобы устроить все дела сообразно своим намерениям.

Наибольшие споры возникли по поводу немецких вассалов Наполеона, и особенно короля Саксонского, который, оставшись верным союзу с Францией, считался ввиду этого низложенным и содержался в качестве военнопленного в Берлине. Его низложение делало в то же время вакантным занимаемый им престол Варшавского герцогства.

Александр держал Варшавское герцогство в своих руках и был твердо намерен решить польский вопрос именно теперь, когда его положение главы антинаполеоновской коалиции придавало непререкаемое значение каждому его слову. Он придумал комбинацию, которая, как ему казалось, была способна примирить все противоречия. Поскольку саксонский король, по его мнению, потерял право на все свои владения, то следовало предоставить немецкую часть его владений — Саксонию — Пруссии, а польскую часть — Варшавское герцогство — отдать России. Таким образом, Пруссия из государства на две трети славянского, каким она стала после разделов Польши, превратится в державу, которая из всех немецких государств будет насчитывать наибольшее количество немцев. На этой основе между царем и прусским королем было достигнуто соглашение. "Я буду благодарен Богу, если мне удастся освободиться от моих польских подданных!" — заверил Александра Фридрих Вильгельм.

Государствам-победителям противостояла разбитая Франция и ее бывшие немецкие союзники, за счет которых Англия, Австрия, Пруссия и Россия намеревались устроить свои дела. Вначале Талейран мог противопоставить союзным монархам только словечко «легитимность», с которым он приехал на конгресс. В его устах оно означало то, что послевоенное устройство Европы должно производиться законным путем, а не по праву победителя. Немецкие князьки сгруппировались вокруг Талейрана, который взял на себя роль защитника всех "униженных и оскорбленных". Его план состоял в том, чтобы вырвать из рук союзников исключительное право распоряжаться делами Европы и, рассорив их, добиться распада коалиции и возвращения Франции значения великой державы. Уже 18 сентября ему удалось вырвать у союзников согласие на включение в число участников конгресса других стран, подписавших Парижский мирный договор, — Франции, Швеции, Испании и Португалии. Он также сразу выступил против слова «союзники», которое встречалось в каждом параграфе протоколов. Союзные монархи смущенно возражали, что это делается для краткости.

— Краткость — хорошая вещь, но не следует злоупотреблять ей за счет точности, — съязвил Талейран и тут же выдвинул требование, чтобы обсуждение всех вопросов проводилось с участием остальных государств — победителей и побежденных.

Против этого нечего было возразить. «Легитимность» одерживала победу за победой.

Александр сразу понял, какую угрозу его планам несет «легитимность», и 19 сентября пригласил Талейрана на аудиенцию. В письме Людовику XVIII французский дипломат подробно описал это свидание. Когда Талейран вошел в кабинет царя, Александр принял серьезный, почти сердитый вид. "Я видел ясно, что он намерен разыграть роль", — замечает Талейран. Задав Талейрану несколько вопросов о положении Франции, царь сказал:

— Теперь перейдем к нашим делам, их нужно решить здесь.

Талейран ответил, что все дела будут быстро решены, если Александр проявит в них такие же благородство и великодушие, какие он явил в побежденном Париже.

— Однако необходимо, чтобы каждый нашел свою выгоду, — заметил царь.

— И каждый — свое право, — не уступал Талейран.

— Я сохраню за собой все то, чем владею, — настаивал Александр.

— Ваше величество изволит сохранить только то, что законно принадлежит вам.