Николай Маркевич - История малой россии - 2 Страница 70

Тогда, по древним обычаям, приступили к избранию. Государь сказал о Полуботке, что он слишком хитер и может сравниться с Мазепою; зная Царские слова, чины и народ назвали Ивана Ильича Скоропадского. Скоропадский отказывался и советывал Полуботка; несколько голосов назвали последнего; но принуждены были уступить большинству тех, которые вторично провозгласили Скоропадского. По обычаю, этот назвал себя «недостойным уряда,» — потому же обычаю избиратели трижды провозглашали его достойным; Долгорукий подал ему клейноды и поехал в дом Меньшикова; новый Гетман был предоставлен Царю. От Долгорукого было прислано к Скоропадскому: бочка рейнского вина, пять бочек меду, Десять пива; Гетман дал, обед, и пальба из орудий весь день не умолкала.

Данило Апостол, Иван Сулима, Дмитрий Горленко, Иван Максимович, Михайло ЛомиковСкий, Гамалея, Кандыба, Бутович и Антонович явились к Государю с изъявлением верности. Жители Новагорода-Севердкого, Миргородские, Прилуцкие, Варвинские, Сребрянские, Лубенские, Лохвицкие прислали письменное уверение в послушании и подданстве. Но такой переворот не мог быть без несчастий. Меньшиков был действующим лицом в гибели многих верных Украинцев.

Подозреваемые в усердии к Мазепе, все не явившиеся на Глуховскую Раду были истребованы в Лебедин — пытка и казнь была их участыо. Вот описание произшествия, заимствованное от слова до слова у Архиепископа Конисскаго:

«Казнь сия была обыкновенная Меньшикова ремесла: колесовать, на кол сажать; а самая легчайшая, почитавшаяся за игрушку, вешать и головы рубить. Вины их изыскивались от признания их самих, и тому надежным средством служило препохвальное тогда таинство — пытка, которой догмат и поныне известен из сей пословицы Русской: кнут не янгел, души не вынет, а правду скажет; и которая производима была со всею аккуратностию и по указанию Соборного Уложения, сиречь: степенями и по порядку— батожьем, кнутом и шиною, то есть разженным железом, водимым с тихостию и медленностию по телам человеческим, которые от того кипели, сваривались и воздымались. Прошедший одно испытание, поступал во второе; а кто всех их не выдержал, таковый почитался, за верное виновным и веден на казнь. Пострадало таким образом, не превозмогших пытки, до девятисот человек; число сие, быть может, увеличено; но, судя по кладбищу, отлученному от Христианского и известному под названием Гетманцов, должно заключать, что зарыто их здесь очень не мало. И ежели в человечестве славится тот великодушием, кто презирает ужасы и опасности, то уже нет для тех и титулов, кои были орудиями и участниками Лебединских зверских лютостей, ужасающих самое воображение человеческое. Остается теперь размыслить и посудить, что если, по словам Самого Спасителя, в Евангелии описанным, — которые суть непреложны и не мимо идут, — ежели всякая кровь, проливаемая на земле, взыщется от рода сего, — то какое взыскание предлежит за кровь народа Русского, пролитую от крови Гетмана Наливайка, и пролитую потоками за то единственно, что он искал лучшей жизни в собственной земле своей и имел о том замыслы, «всему человечеству свойственные.»

Кровь эта взыскана была не на поколении Меньшикова, но на нем самом. Слова Спасителя непреложны и не мимо идут. Человек составлен из двух начал—из тела и души. Скорбя его бывают телесные и душевные. И Бог знает, какие нестерпимые. По крайней мере последние продолжительнее. И что ужаснее могло быть, как Светлейшеиу Князю Римской Империи, Князю Ижерскому, нареченному тестю Императора, всемогущему Меньшикову лишиться силы, богатства, быть изгнанником, видеть жену ослепшую от слез, рыть для нее собственными руками могилу в Сибирских тундрах, увидеть одну дочь свою ключницей, другую прачкою, себя плотником, — и окончить жизнь под шестьдесят третьим градусом северной широты, на пустынных берегах Сосвы? Бог знает, кто страдал более, — страдальцы ли Лебединские, мученики одного дня, или Березовский ссыльный, скорбными годами искупивший свое Лебединское злодеяние. Но кровь за кровь была взыскана!

Ноября шестого прибыл в Глухов Черниговский Архиепископ Максимович и привел к присяге Полковников, Старшин и козаков. Одиннадцатого приехали туда же Епископ Переяславльский Захарий Корнилович и Киевский Митрополит Иосафат Кроковский. На другой день Государь со свитою был у обедни, в соборе Троицком. И в тот же день в Москве, в Успенском соборе и во всей России загремела над старым Гетманом анафема.

По этому случаю везде собиралось первейшее духовенство. Митрополит Стефан Рязанский и Муромский, окруженный Митрополитами: Крутицким, Суздальским, Нижегородским, Архиепископами: Коломенским и Тверским, прочитал гражданам Москвы всю повесть измены; «Мы, собранныи во имя Господа Иисуса Христа»—так заключил он эту речь, — «и имеющие, подобно Святым Апостолам, от Самого Бога власть вязати и решити, — аще кого свяжем на земли, связан будет и на небеси, — возгласим: изменник Мазепа, за клятвопреступление и за измену к Великому Государю, буди анафема!»

Тоже совершалось и в Глухове. Вот слова летописей:

«По окончании кратких торжеств выбора и утверждения Гетманского открылось там же в

Глухове новое явление, дотоле в Малороссии не былое, явление страшное, названое сопутницею Мазепе во ад. Многочисленное духовенство Малороссийское и, ближайшее к границам, Великороссийское, нарочито собранное в Глухов под начальством и инспекторством известнаго Феофана Прокоповича, составило из себя, Ноября девяого, собор, и положило предать Мазепу проклятию.»

Чучела Мазепы висела до того времени на виселице, во всех орденах и в полном Гетманском облачении; палач стянул ее и на веревке втащил в Собор. На площадях казнили, действительно, чучела и других единомышленников Мазепы, взятых в Батурине. В Соборе читали чучеле приговор. Меньшиков и Головкин разодрали жалованные Мазепе грамоты, сорвали с чучелы Андреевский орден, кинули ее палачу и велели топтать зрителям.

Духовенство и клирики, в черном облачении со свечами из черного воску, читали над нею псалмы, и, провозглашая проклятие, обращали на нее горящие свечи; каждый раз клирики повторяли проклятие и стряхивали нагоревший воск. Феофан жезлом Архиепископским ударив ее в грудь, возопил: «анафема!»—И палач потащил ее по площадям и по улицам к виселице.

За палачом шли клирики и пели стих церковный: «Днесь Иуда оставляет Учителя.» — А под виселицею чучелу сожгли.

Глава XLVIII

Род и место рождения Мазепы. Мнения Историков. Предок его. Вера его. Мать. Сестра. Год рождеиия. Детство. Воспитание. Молодость. Таланты. Первая любовь. Приезд на левый берег Днепра. Служба при Дорошенке;. Жена его и дети. В Пососольствах. В плену. Спасен Самуйловичем. Учитель детей Гетманских. Повышение в чинах. Поездка в Москву. Знакомства тамошние. Гибель Самуйловича. Голицын. Взятки. Гетманство его. Злодеяния и добрые дела. Милости царские. Доходы, богатства и капиталы Мазепы. Подарки от Петра. Провизия. Почести. Измена. Характер и ум. Мнение об нем Феофана. Мазепа поэт. Неудача его. Нелюбовь к нему народная. Оставлен Старшинами и войском. Галаган. Палий. Сокровища Мазепы взяты козаками и Русскими. Трощинский. Чарныш. Воззвания Карла и Петра. Ожесточение против Шведов. Бунт Запорожья. Битвы частые. Битва Полтавская. Награды Малороссиянам. Гибель Мазепиных друзей. Бегство Карла и Мазепы. Смерть его. Варница. Погребение. Предсмертные слова.

Взглянем теперь на родство и молодость, на богатство, нрав и наружность этого человека, подвиги которого на поприще политическом мы только что видели. Будем следить его в жизни домашней; из села Мазепинец, от колыбели, проведем его в Бендеры, до могилы. И тогда нам только останется сказать, как тихо и мирно Гетманщина отдала булаву в руки, привыкшие к скипетру; как она с Царством составила Империю.

Мазепа родился в селе Мазепинцах, округа Белоцерковского. Вольтер, Леклерк, Голиков, Лесюр и Симоновский считают его Поляком, родом из Литвы; Феофан Прокопович и Гордон — Малороссиянином. Мы признаем предков его Малороссиянами, его—Поляком. Фамилия — издревле Малороссийская, в том нет никакого сомнения; Полковый Судья Федор Мазепа, может быть предок его, был сподвижником Наливайка, мучеником за Православие, сожженным в медном быке. А он мог отложиться от веры отцов, как не многие тогдашние наши соотечественники в Украйне западной. Воспитанник Иезуитов, слуга Яна Казимира, Польский шляхтич, трудно поверить, чтоб он не принял папизма. Если его мать Мария была игуменьей Греко-российского монастыря, то это еще не доказывает, чтоб он не был единоверец; родная сестра его носила им Янели; такого имени у Русских нет; она жила в Польше; он вызвал ее и выдал за Мировича.