Гровер Ферр - Оболганный сталинизм. Клевета XX съезда Страница 77

Эйхе упоминает слова Сталина о том, что «каждый член ЦК имеет право знакомиться с особой папкой П[олит]Б[юро]». Возможно, далеко не все члены ЦК 1956 года знали, что собой представляли «особые папки». Поэтому наверняка бы возник вопрос, наделены ли они сами таким правом?

Хрущёв не смог бы отказать членам ЦК, если бы те, зная, что их требования правомочны, захотели изучить архивно-следственные материалы на тех или иных лиц. Можно с уверенностью говорить о жёстких ограничениях, наложенных на доступ к особым папкам, поскольку даже таким членам Политбюро, как Молотов и Каганович, не удалось воспользоваться сведениями из уголовных дел. Очень может быть, что инициатива запретительных мер исходила от самого Хрущёва. В противном случае трудно понять, как именно Хрущёву и хрущёвцам удалось избежать разоблачения лживых обвинений, выдвинутых ими против «антипартийной группы» в 1957 году.

В общем, письмо Эйхе, если рассматривать его во всей полноте, могло стать весьма опасным средством для противодействия замыслам Хрущёва. По содержанию оно, скорее, оправдывает Сталина и Берию и подтверждает наличие масштабного заговора с участием по меньшей мере некоторых членов ЦК, но не только. Хрущёв решился процитировать вырванные из контекста выдержки из документа, лишь когда удостоверился, что кроме него самого и его сторонников больше никто не имеет доступа к делу Эйхе.

Анализ справок и других реабилитационных материалов позволяет сформулировать выводы, которые важны для проделанного в предыдущих главах исследования «закрытого доклада» Хрущёва.

Значительное часть материалов против репрессированных лиц оставлена в реабилитационных справках без внимания.

Ни один из фактов, подтверждающих виновность членов ЦК, названных в хрущёвском докладе, не стал предметом пристального изучения. Зато обнаружение малейших противоречий давало повод для отклонения любых из свидетельств.

Без ознакомления с архивно-следственными делами нельзя установить, что же произошло в действительности. Но для наших нынешних целей это не так уж необходимо. Имеющихся сведений вполне достаточно, чтобы утверждать:

Реабилитационные справки не устанавливают невиновность тех, кому они посвящены.

Такие справки вообще не ставили перед собой задачу поиска истины. Вся их роль сводилась к подготовке «документального обеспечения» для последующего объявления тех или иных лиц «невиновными».

У нас теперь есть возможность познакомиться с тем, чем пользовался Хрущёв и что имел в своём распоряжении Поспелов, а также узнать, какими сведениями их подпитывал Руденко. Анализ доступных материалов так или иначе приводит нас к выводу: Хрущёв отдавал приказания Руденко, чтобы тот состряпал «оправдательные» бумаги – более или менее похожие на правду реабилитационные справки, посредством которых репрессированные лица могли быть провозглашены невиновными.

При сопоставлении того, что мы знаем об обвинениях осуждённых, следует отдать предпочтение не «реабилитационным» справкам на Постышева, Косарева и Рудзутака, а научному анализу всех имеющихся свидетельств. Этот вывод хорошо согласуется с тем, что Хрущёв говорил неправду во многих частях своего «закрытого доклада», что, я надеюсь, теперь можно считать доказанным.

Источники

«27 октября 1939 г.

Совершенно секретно

Секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину

25 октября с. г. мне объявили об окончании следствия по моему делу и дали возможность ознакомиться с следственным материалом. Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хотя одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Всё моё дело – это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности. О том, что против меня ведётся какая-то гнусная провокация, я узнал ещё в сентябре или в октябре 1937 года. В протоколах допроса обвиняемых, присланных из Красноярского края в порядке обмена другим краям, в том числе и Новосибирскому НКВД (в протоколе обвиняемого Ширшова или Орлова), был записан следующий явно провокационный вопрос: «не слышали ли Вы об отношении Эйхе к заговорщической организации?» и ответ: «мне сказал вербовщик, что ты ещё молодой член контррев[олюционной]. организации и об этом узнаешь потом».

Эта гнусная провокационная выходка мне показалась настолько глупой и нелепой, что я даже не считал нужным об этом писать в ЦК ВКП(б) и Вам, но если я был бы враг, ведь из этой глупой провокации я же смог бы построить неплохую маскировку для себя. Значение в моём деле этой провокации мне стало ясно только задолго после моего ареста, о чём я писал народному комиссару Л. П. Берия.

Второй источник провокации – это новосибирская тюрьма, где при отсутствии изоляции сидели разоблачённые враги, арестованные с моей санкции, которые в озлоблении строили планы и открыто сговаривались, что «надо теперь посадить тех, кто нас сажает». По словам Горбача, начальника Управления НКВД, это выражение Ваньяна, ареста которого я активно добивался в НКПС. Имеющиеся в следственном моём деле обличающие меня показания не только нелепые, но содержат по ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации, проведёнными по моему предложению. Это имеется в показаниях Принцева, Лященко, Нелюбина, Левица и других, причём следствие имело полную возможность на месте с документами и фактами установить провокационный характер этой клеветы.

Наиболее ярко это видно из показаний о моём якобы вредительстве в колхозном строительстве, выразившемся в том, что я пропагандировал на краевых конференциях и пленумах крайкома ВКП(б) создание колхозов-гигантов. Все эти выступления мои стенографировали и опубликованы, но в обвинении не приводится ни один конкретный факт и ни одна цитата, и это никто никогда доказать не может, так как за всё время своей работы в Сибири я решительно и беспощадно проводил линию партии. Колхозы в Зап[адной]. Сибири были крепкими и по сравнению с другими зерновыми районами Союза лучшими колхозами.

Вам и ЦК ВКП(б) известно, как Сырцов и его оставшиеся в Сибири кадры вели борьбу против меня, создав в 1930 г. группу, которую ЦК ВКП(б) разгромил и осудил как беспринципную групповщину, но в обвинении мне приписывается поддержка этой группы и после отъезда из Сибири Сырцова руководство этой группы. Особо поразительный материал о создании мною к[онтр].р[еволюционной]. латышской нац[ионалистической]. организации с Сибири. Один из основных обвинителей меня не латыш, а литовец (сколько я знаю, не умеющий по-латышски ни читать, ни говорить) Турло, прибывший в Сибирь на работу в 1935 году, но показания о существовании к[онтр].р[еволюционной]. националистической организации Турло даёт, начиная с 1924 года (это очень важно для того, чтобы видеть, какими провокационными методами велось следствие по моему делу), причём Турло даже не указывает, от кого он слышал о существовании лат[ышской]. нац[ионалистической]. контрреволюционной организации с 1924 года. По протоколу Турло, он, литовец, вошёл в латышскую национ[ионалистическую]. к[онтр].р[еволюционную]. организацию с целью отторжения от СССР территории и присоединения к Латвии. В показаниях Турло, Тредзена говорится, что латышская газета в Сибири восхваляла буржуазную Латвию, но не приводится ни одной цитаты и не указывают ни на один номер. Отдельно я должен сказать об обвинении меня в связи с германским консулом и в шпионаже.

Показания о банкетах у консула и якобы разложении актива даёт обвиняемый Ваганов, прибывший в Сибирь в 1932 году или в 1933 году, и начинает с 1923 года (это результат той же провокации, что и в показаниях Турло) описание банкетомании, разложения и т. д., причём опять без указания, от кого он это знает. Правда заключается в том, что когда я был председателем крайисполкома и в Сибири представителя НКИД не было, я два раза в году (в день принятия Веймарской конституции и в день подписания Рапалльского договора) бывал на приёмах у консула, но это я делал по предложению Наркоминдела. Ответных банкетов я не устраивал, и мне было даже указано на неправильность и некорректность такого поведения. Никогда ни на охоту с консулом я не ездил и разложения актива не допускал. Правильность моих слов может подтвердить и домработница, жившая у нас, и служащие хоз[яйственного]. отдела крайисполкома, и шофера, ездившие со мной на машине. Нелепость этих обвинений видна ещё из того, что если я был германский шпион, то германская разведка для сохранения меня должна была категорически запретить афиширование такой близости моей с консулом, но ни к[онтр].р[еволюционером]., ни шпионом я никогда не был. Каждый шпион, естественно, должен стремиться ознакомиться с наиболее секретными решениями и директивами. Вы неоднократно в моём присутствии говорили членам ЦК, что каждый член ЦК имеет право знакомиться с особой папкой П. Б., но я никогда не знакомился с особой папкой, и это может подтвердить Поскрёбышев.