Франсина Доминик Лиштенан - Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других Страница 8

Европейские властители предпочли сохранять существующие порядки; таким образом, имперский статус России оставался спорным вплоть до елизаветинской эпохи. Судьба имперских притязаний Петра продолжала зависеть от международной политики, здесь требовались дипломатические гарантии. Причину отказа видели в том, что Россия — страна «молодая», да к тому же хоть и христианская, по прилежащая не к Риму, а к Византии. Этот «генеалогический» казус наотмашь ударил по интересам маленькой Елизаветы, чье положение царевны также оказывалось под вопросом, из чего логически следовало, что выбор женихов для нее ограничен.

Петр не воспринимал этого так: пользуясь позицией силы, которую он занял после заключения в 1721 году Ништадтского мирного договора, он рассчитывал на успешное продвижение своих матримониальных прожектов. Кампредон вновь был призван своим кабинетом; опять зашла речь о Людовике XV, намечаемом в мужья второй дочери русской императорской четы. Снова вспомнили и о возможности ее брака с герцогом Шартрским или герцогом де Шароле, имея в виду намерение завладеть Польшей. Версаль, однако, отверг эту идею, ссылаясь на то, что Август II еще жив. Что до Людовика, препятствий к такому союзу находилось чем дальше, тем больше.

Кардинал Дюбуа, ведавший иностранными делами, не преминул оказать через своего посланца (Кампредона) некоторое давление. Мол, прежде чем заговаривать о браке, России надлежит пересмотреть как свои экономические отношения с Францией, так и свою политику на севере{53}. Заключив в этот период (1720-е годы) союз с Англией, Франция пеклась об усилении влияния последней в странах Центральной и Северной Европы, то есть в Дании, Ганновере (курфюршестве Георга I) и недавно выступившей на мировую арену Пруссии. Царь же благодаря своим победам ставил палки в колеса британской торговле на Балтийском море и активно вмешивался в германские дела: он выдал своих племянниц за герцогов Мекленбургского и Курляндского и приготовился защищать право голштейнского герцога на Шлезвиг, в то время как Англия и Франция в этом споре поддерживали Данию. Людовик XV (то есть в данном случае регент) и кардинал Дюбуа не могли испортить добрые отношения с Лондоном в угоду этой обнаглевшей России, претендующей на не подобающий ей статус и территориальные преимущества. Пусть царь сначала поладит с Англией! Это было столь немыслимое предварительное условие, выдвинутое Дюбуа, что Сен-Симон без колебаний охарактеризовал его как «непоправимое разорение», ибо торговым сношениям Франции и России этот поворот событий наносил долговременный ущерб{54}. Проекту династического брака Версаль, таким образом, противопоставил соображения глобальной политики, основанные на интересах союзников, пусть не слишком надежных, но служащих ему в ту пору единственной опорой в противостоянии извечному врагу — Австрии Габсбургов.

Что до безумных мечтаний Петра Великого, позволительно спросить себя: возможно ли, чтобы он всерьез замышлял породниться с католиком Бурбоном? Выбор столь блестящего жениха, вероятность, а точнее, неизбежность отказа — не пряталось ли за этим диковинным сватовством потаенное желание, чтобы дочь осталась с ним? Елизавета, без сомнения, была осведомлена обо всех этих переговорах, в которых ее мать принимала самое энергичное участие. В свои двенадцать лет она жила беспечно, как свойственно этому возрасту, и, разумеется, в мыслях не имела покинуть свою страну ради этой далекой Франции, о которой она не знала ничего, кроме отголосков модных веяний, долетавших до Санкт-Петербурга.

Для своей старшей дочери Анны царь выбирал партии поскромнее, но расчетливости при этом проявлял не меньше. В 1713 году семейство герцогов Готторпов обратилось к Петру с просьбой защитить его земли в Шлезвиг-Голштейне, куда вторглись датчане. Поначалу этот их демарш не вызвал никаких последствий. Но несколько лет спустя Карл Фридрих, герцог Голштейн-Готторпский, племянник покойного Карла XII, решился воззвать к царю о помощи в надежде отстоять свои права на шведский престол пли на худой конец хотя бы получить обратно часть своих владений; а он взамен женится на Анне Петровне. Царь пригласил герцога в Санкт-Петербург в январе 1721 года, когда Ништадтские мирные переговоры еще только-только начинались. Прибытие в Россию законного претендента па стокгольмский трон давало Петру мощный козырь в переговорах со шведами: это позволяло русским дипломатам прибегнуть к особенно сильному нажиму, чтобы добиться мира на выгодных условиях. Карл Фридрих быстро понял, что он не более чем марионетка в руках гостеприимных хозяев, но без их помощи у него не было ни малейшего шанса вернуть свои отторгнутые земли. Итак, он решил остаться в русской столице. Несмотря на прискорбное экономическое состояние его земель, само их расположение представляло стратегический интерес. Киль являл собой решающий этап торгового пути к западным ганзейским городам, позволяющий избежать провоза российских товаров через Эресунн и сопряженной с ним высокой пошлины. Петр ловко использовал ситуацию: группировка семейства фон Голштейн (в России именуемого Голштейнским) прибрала к рукам земли, бывшие в ведении стокгольмского риксдага, и права Карла Фридриха на корону вскорости были признаны. Наконец в феврале 1724 года царь заключил со шведами оборонительный союз; согласно одному из параграфов договора, предполагалась реституция Шлезвига его немецкому правопреемнику. Чтобы обеспечить гарантии мира, Петр сделал наилучшую уступку: официально пообещал герцогу Голштейн-Готторпскому руку своей дочери Анны. Брачный контракт был подписан 5 декабря 1724 года; он обусловливал для герцога покровительство России{55}. Старшая из царевен Романовых в отдельном пункте договора отказывалась от наследства своих предков. Свадьбу наметили на будущее лето.

Петр скончался несколько недель спустя, но его вдова чтила начинания покойного, она даже в ущерб важнейшим дипломатическим интересам принимала страстное участие в деле Голштейн-Готторпов. Россия, отныне признанная сильнейшей из держав севера, вела с Францией и Великобританией оживленные переговоры, стремясь расширить недавний оборонительный договор, заключенный со Стокгольмом. Но две великие западные державы отказались лишить Данию ее части Шлезвига. Тогда позиция Петербурга ужесточилась. Остерман, российский министр иностранных дел, обратился к Австрии, ища в ней союзника в делах Голштейна; это был решающий шаг, па ближайшие десятилетия определивший направленность внешней политики России. Свадьба Анны и Карла Фридриха состоялась в контексте этой щекотливой ситуации, затрагивающей многие страны, причем дело оборачивалось так, что интересы второразрядного принца грозили нарушить равновесие сил, сложившееся в Европе. Наблюдатели обращали внимание на то, что новобрачные задержались в русской столице вместо того, чтобы отправиться в Северную Германию.

Восшествие на престол Екатерины I, воспринятое довольно кисло, ничего не уладило; впрочем, она и сама не слишком настаивала на том, чтобы за ней признали дарованный супругом титул императрицы. Мало-помалу скандальные обстоятельства были забыты. Но пора же было выдавать замуж Елизавету. Ее отца, который навязывал бы свои предпочтения и выискивал предлоги, чтобы оставить любимицу подле себя, более не было рядом. Естественно, что царица возвратилась к его первоначальному замыслу и обратила взор на Людовика XV. Она попыталась заручиться содействием Кампредона, зная его восхищение (искреннее или притворное) умом и элегантностью Елизаветы. На сей раз Версаль не пытался тянуть время. Было заявлено, что непременный переход очаровательной русской царевны в лоно католической церкви поставит в этом случае будущую королеву Франции перед трудной дилеммой, коль скоро она, будучи одновременно потенциальной наследницей своего прославленного отца, в конечном счете является опорой православной церкви{56}. Плоская увертка! Согласно секретному донесению, реальной причиной отказа явилось варварское происхождение царской дочки; дому Романовых, не знающему прав первородства и салического закона, не хватало безукоризненной легитимности, достойной первого христианского двора Европы{57}.

Слабые надежды русских рассыпались в прах при известии о скором бракосочетании Людовика с Марией Лещинской — в глазах многих придворных это был мезальянс{58}. Подобную обиду нанесли не одной Елизавете — напротив, она оказалась в великолепной компании. Самую серьезную кандидатку, испанскую инфанту, в ожидании скорой свадьбы уже поселившуюся в Париже, под фальшивым предлогом отослали к родителям. Не меньше шума вызвал отказ от кандидатуры Елизаветы Лотарингской. Как мог Филипп Орлеанский предпочесть им польку, чей отец потерял не только трон, но и уважение знати своей страны? Что до юной русской царевны, о ней во Франции никто не сожалел, общественное мнение не успело заинтересоваться ею. А ей самой, девушке, которой только сравнялось шестнадцать, и подавно не было резона грустить. Царевну сверх меры занимало другое — как понравиться окружающим ее юнцам. Она быстро выбросила Людовика из головы. К тому же большой вопрос: вправду ли «Лизочка» хотела на долгие годы покинуть родину? Выскочка, захватившая власть, она так никогда и не выезжала за границу; зато в пределах своей огромной империи, пока здоровье позволяло, постоянно затевала продолжительные путешествия. Первые годы вольного полудеревенского воспитания наложили на русскую царевну слишком глубокий отпечаток — она не могла представить себе жизни в лоне цивилизации, не похожей на ее собственную. Она усвоила из нее лишь некоторые наиболее занимательные элементы: кое-что из области культуры и искусства жить с приятностью. Салический закон, переход в католичество, этикет и вопросы ранга оставались всего лишь утомительными формальностями в глазах этой девушки, чье воспитание, разумеется, недостаточное, было для того времени очень свободным.