Генрик Сенкевич - Нет пророка в своем отечестве Страница 8

– Ничего не скажу, сударь. Я ведь помню, что говорю с отцом семейства.

Тут Вильк встал и вышел из комнаты. В гостиной была госпожа Хлодно, которая как-то неприветливо попрощалась с ним, но он не обратил на это внимания.

По пути домой он весело размахивал палкой, сбивая придорожную траву.

Светил месяц, воздух был тих, как обычно в погожую летнюю ночь. Вдруг Вильку послышался треск ломающихся сучьев. Он остановился и прислушался. Так и есть – кто-то рубил фруктовые деревья, которыми Вильк обсадил дорогу. Кровь ударила ему в голову.

– Кто там? – крикнул он громовым голосом.

Какая-то белая фигура побежала изо всех сил к дороге. Как молния бросился Вильк вслед за ней и вмиг догнал ее. Здоровенный крестьянин, видя, что ему не убежать, грозно обернулся, держа топор в руке.

– Ты что, баринок? Думаешь, я тебя испугался?..

Он не успел договорить и охнул. Одним взмахом своей железной руки Вильк свалил его на землю и, придавив ему грудь коленом, прорычал:

– Подлец!

– Ой, барин, смилуйся! Жена, дети... Смилуйся... Побойся бога! Мне заплатили, чтобы я это сделал!

Вильк отпустил его и поднял, как ребенка, за ворот.

– Кто тебе заплатил?

– Стрончек, ваша милость... будь он неладен! У меня жена, дети. Говорит он мне: «Иди, Бартек, поломай у Вилька деревья, получишь по злотому за штуку». Вот я и пошел. Говорит: «Деревца молодые, сломать их легко», а они, ваша милость, черт их дери, как камень, без топора не одолеешь.

– Откуда ты?

– Я из людей Гошинских.

– Скажи, Бартек, обидел я тебя когда-нибудь?

– Нет.

– Так чего же ты меня обижаешь?

– А злотый за штуку, ваша милость? Больше не хотел он дать...

– Так пойдешь ты, Бартек, под суд, накажут тебя строго, и сам святый боже тебе не поможет. А Стрончек заплатит мне по-иному.

Тут начались мольбы, заклинания, просьбы о прощении, но все напрасно... Вильк не принадлежал к идеальной школе почитателей добродетельных мужичков, а может, и кротости ему не хватало – словом, пошел бедняга Бартек под суд.

Назавтра Вильк самолично помчался к Стрончеку и Гошинским, и кто знает, чем бы это кончилось, но, к счастью, он никого из них не застал дома. Ну, не сегодня, так завтра! Дело пошло в местный суд, и Вильк выиграл, хотя никак не мог добиться того приговора, которого хотел: он бы желал упечь Стрончека под арест, но того присудили лишь к денежному штрафу, который Вильк решил употребить на расширение читальни.

Приговор был вынесен заочно. Узнав о нем, Стрончек велел передать Вильку в ответ лишь одно слово:

– Ладно.

Все же герою нашему было нехорошо, тем более что с этого времени посыпались на него неудачи одна за другой. В полях снова было несколько потрав, ему вытаптывали люцерну, у него крали пчел. Да и в городе пришлось ему испытать тысячу самых разнообразных неприятностей. Трудно сказать, упрекал ли он себя за это, или нет. Одно лишь достоверно – с каждым препятствием все больше и устойчивее развивался в нем дух сопротивления.

«Я с этим справлюсь, – писал он своему другу. – Покупая Мжинек, я предвидел, что придется много трудностей мне побороть. И все же кровь во мне кипит и терпение иссякает. Слишком уж нагло становятся мне поперек дороги, и они могут поплатиться за это дороже, чем полагают. Не так мучит меня, однако, эта травля, как ничтожество, лежащее в ее основе. Идет глухая борьба в потемках, но я выведу ее на дневной свет. Духом я все же не падаю. Мысль о том, что среди окружающей темноты и глупости есть и у меня крылатый заступник, ангел-хранитель, – эта мысль придает мне сил и успокаивает меня. Говорю о Люци. Не пиши мне о ней язвительно, не отвечай намеками. Я люблю ее и верю ей. Наши отношения стали такими, что я считаю своим долгом возможно скорее просить ее руки. Вся горечь исчезнет, и я готов буду всем все простить, если только она выслушает меня. А я в этом уверен совершенно. Не сегодня, так завтра решится моя судьба».

И ему не пришлось долго ждать. Через несколько дней после этого письма, выйдя посмотреть, где ему снова навредили, он встретил господ Хлодно на прогулке. Родители шли пешком с учительницей и Богуней, а Люци гарцевала на коне по полям и дорогам, примерно на полверсты впереди них. Заметив Вилька, она поднесла хлыст к шляпке в знак приветствия. Рука ее скользнула вниз по платью, ища руки Вилька.

– Ах, как это хорошо, что я вас встретила. Пойдемте немного вперед – вы покажете мне свое королевство. Bonjour, bonjour[62].

А королевство Вилька, залитое солнечным светом, поистине имело чудесный вид. И сам он никогда раньше не чувствовал себя настолько королем.

Рука Люци не отпускала его руку и, конечно, своим долгим и полным тайного трепета пожатием как бы говорила: «Да, мы не можем позволить себе большего, потому что на нас смотрят, но мы неразлучны».

«Сейчас или никогда», – подумал Вильк.

Какой-то странный и неведомый страх сжал его сердце. Ведь этот момент был для него так важен – от нескольких слов зависело все его будущее.

Он силился заговорить – и не мог; ему не хватало слов, как тому, кто в первый раз просит одолжить денег... Новичок!

– Что это вы сегодня так серьезны, даже печальны? – спросила Люци.

– Я только счастлив.

Еще одно пожатие руки было комментарием к этим словам.

– Быть может, вы нашли цветок папоротника или четырехлистный клевер?

– О, мой цветок во сто крат прекрасней!

– Голое ваш дрожит... Где ж ваше счастье?

– Со мной.

– Никто не слышит нас... говорите.

– Мое счастье зависит от вас.

– От меня?

– Да.

– Сожми крепче мою руку... От меня?

– Я тебя люблю.

Они склонились друг к другу, как два колоса, и будто шелест пролетел по воздуху поцелуй.

Внезапно Вильк побледнел, выпрямился во весь рост Я обнажил голову.

– Люци, дай мне руку навсегда, будь моей женой.

– Что?!

Как будто молнией ударило Вилька. Люци отъехала от него на четыре шага. Гнев и удивление изобразились на ее лице.

– Господин Вильк!

– Сударыня!

– Не забывайте, сударь, с кем говорите!

– Бога ради, что это значит?!

Люци была вне себя от негодования.

– Это значит, что вы поступили со мной недостойно, невежливо, неблагородно! Вы злоупотребляете моим доверием! Вы оскорбили меня!

Кровь волной прилила к лицу Вилька; вместо ответа он схватил коня Люци за уздечку.

– Пустите меня или я позову папу!

– Зови! Ты должна меня выслушать! Со всей любовью и во имя любви еще раз спрашиваю: что значат твои слова?

Вильк дрожал, как в лихорадке, а глаза его метали молнии. Тут Люци и вправду испугалась угрозы; ведь она первая когда-то бросилась на грудь Вильку.

– Чего вам от меня угодно?

– Объяснения. О чем вы думали, позволяя себя обнимать и целовать? Вы играли мной? Да разве вы не понимали, к чему это приведет? Понимаете ли вы теперь, что это обязывает? Сердца у вас нет или ума?

– Боже!..

– Говори! Иначе я спрошу об этом при всех.

– Разве я виновата?.. Мне так скучно было в Хлоднице...

Вильк уж больше ни о чем не спрашивал; он понял все. Бедняжка скучала в Хлоднице, вот она, pour passer le temps[63], и придумала себе забаву. А так как ей было лет двадцать, то нервы придали забаве, быть может, чересчур горячие тона. Будь ей лет восемь, а Вильку десять, это называлось бы «играть в мужа и жену». В их возрасте «в мужа и жену» никто уже не играет. Зато играют в другую игру (весьма увлекательную) – в возлюбленных, иногда говорят также в любовь. Но это только игра – не больше; Вильк принял ее слишком всерьез. Что ж думала об этом Люци? Она думала, что Вильк красивый мужчина, и чувствовала, что возбужденные нервы хорошо успокаиваются поцелуями. Тому, кто захотел бы ее в чем-либо упрекнуть, можно возразить, что поступала она так без злого умысла. А что Вильк может за это слишком дорого заплатить это ей и в голову не приходило. Ведь даже родная мать называла ее наивной. Но госпожа Хлодно не совсем ошибалась, полагаясь на рассудительность дочки и ее хорошее воспитание: перед неравным браком Люци отступила...

А теперь, читатель, выслушай краткую речь в честь наших салонов. Сколько там поцелуев запечатлевают на личиках, посыпанных розовой пудрой, это не наше дело! Но мезальянсов, однако, там не бывает. Другое дело сказать кому-нибудь: «Будем любить друг друга всю жизнь». Зато потом, когда придет для этого время, говорят:

Тебя я вечно буду... вспоминать,

Но быть твоею не могу.

Общественное мнение – как яркий свет. У кого от света глаза болят, тот заводит себе зонтик – мужа. Многих забав юности не было бы и в помине, когда б не нервы. Ах, эти несчастные нервы!

Однако все это хорошо для нас, а Вильку оно было полезным разве лишь тем, что

Ему остался в утешенье

Лишь опыт – сладкий плод мученья.

Он отпустил коня Люци. Правда, он мог бы ей сказать, что поступил, как порядочный человек; что без такой развязки, которую он придал делу, их отношения были бы попросту безнравственными; что он стремился облагородить их и т.д. И еще многое мог бы сказать, но к чему все это? Он отпустил коня Люци... и, даже не кивнув ей головой, медленно направился восвояси.