Тверская улица в домах и лицах - Александр Анатольевич Васькин Страница 80

Тверской бульвар. 1900‑е гг.

На этих цепях я, со всей детской Москвой прошлой, сущей, будущей, качалась – не подозревая, на чем. Это были очень низкие качели, очень твердые, очень железные. – «Ампир»? – Ампир. – Empire – Николая I‑го Империя, Но с цепями и с камнями – чудный памятник. Памятник свободе – неволе – стихии – судьбе – и конечной победе гения: Пушкину, восставшему из цепей». Так писала о памятнике Марина Цветаева в очерке «Мой Пушкин».

Не мог не откликнуться и Сергей Есенин, чье имя мы уже встречали в истории площади, «Пушкину» (1924 г.):

Мечтая о могучем даре

Того, кто русской стал судьбой,

Стою я на Тверском бульваре,

Стою и говорю с собой.

Блондинистый, почти белесый,

В легендах ставший как туман,

О, Александр! Ты был повеса,

Как я сегодня хулиган.

Но эти милые забавы

Не затемнили образ твой,

И в бронзе выкованной славы

Трясешь ты гордой головой.

А я стою, как пред причастьем,

И говорю в ответ тебе:

Я умер бы сейчас от счастья,

Сподобленный такой судьбе.

Но, обреченный на гоненье,

Еще я долго буду петь…

Чтоб и мое степное пенье

Сумело бронзой прозвенеть.

Сюда же в 1925 г. принесли гроб с телом Есенина, обнеся его вокруг памятника Пушкину, траурная процессия направилась затем на Ваганьково. Таким образом пересеклись посмертные судьбы двух русских поэтов. Сегодня на Тверском бульваре стоит и памятник Есенину.

Близкий к Есенину поэт Иван Приблудный (расстрелян в 1937 г.) в своем стихотворении от 1929 г. «Трамвай № 15» так отозвался о памятнике:

Бронзовый Пушкин, высокий и мудрый,

Но равнодушный к волнению вокруг,

Легкому ветру открыв свои кудри,

«Медного всадника» шепчет не вслух.

А вот еще один поэт с не менее экзотической фамилией Антон Пришелец написал «Москве»:

Москва моя!

Как дорога мне

Твоя бессмертная краса:

И потемневший мох на камне,

И стройки новые в лесах,

И Кремль,

И древнее Зарядье,

И Минин с поднятой рукой,

И грустный Гоголь на Арбате,

И гордый Пушкин на Тверской.

Заметьте, что стихи, писавшиеся в момент реконструкции улицы Горького, содержат в себе упоминание именно о Тверской. Сомнительны лишь слова о бессмертной красе Москвы: о каком же бессмертии можно было говорить, если в этот момент эта красота уничтожалась. Может быть, поэт имел в виду вечную память о былой красе…

От всего перечисленного в стихотворении ничего и не осталось. Древнее Зарядье снесли для постройки высотного дома, так там и не появившегося; памятник Гоголю, пришедшийся не ко двору, переехал во дворик (видимо, предчувствовал, потому и погрустнел); да и Пушкин с Мининым стоят сегодня не на тех местах, куда их определили поначалу.

Вернемся, однако, к недоброй памяти 1937 г. Тогда на постаменте памятника произошли некоторые изменения. Вместо строк Василия Жуковского:

И долго буду тем народу я любезен,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что прелестью живой стихов я был полезен… –

на пьедестале были высечены слова Пушкина:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

Во время Великой Отечественной войны многие памятники в Москве были замаскированы, но памятник Пушкину оставался нетронутым, что имело большое моральное значение для жителей Москвы. В 1942 г. поэт Василий Захарченко написал на эту тему воодушевленные стихи:

Словно врублен силуэтом гордым

В небо предрассветное Москвы,

Бронзовую глыбу головы

Поднял он

над затемненным городом…

Пушкин!

Я не знал его таким.

В дни войны он здесь,

он вместе с нами,

Стоя над ослепшими домами,

Над любимым городом моим.

Перед ним

на дальний гром орудий

Вдоль по Ленинградскому шоссе

День и ночь идут на битву люди

К фронтовой гудящей полосе.

Пушкин провожает их на бой

Молча,

с обнаженной головой…

Если б вдруг пришла такая сила,

Чтоб немую бронзу растопила, –

Он такие бы нашел слова,

Что их стоя слушала б Москва!

Дай же голосу такую силу,

Чтоб оглох от силы слова бой,

Чтоб слово сердце возносило

И вело

к победе

за собой!..

Бронзовому Пушкину во время бомбежек Москвы в 1941 г. повезло – его не тронула ни одна фашистская бомба, а вот его соседу на другом конце Тверского бульвара – каменному Тимирязеву оторвало при взрыве голову.

Перенос памятника Пушкина в 1950 г. на место, которое он сегодня занимает, стоит в ряду тех же событий, что и переезд бронзового Гоголя с одноименного бульвара. Но если в первом случае ограничились простым перемещением скульптуры, то во втором все оказалось гораздо хуже – андреевского Гоголя, установленного также по народной подписке, в 1952 г. задвинули так далеко (двор дома 7 по Никитскому бульвару), что, кажется, он еще больше согнулся. А на его месте ныне другой Гоголь, «от советского правительства», работы Н.В. Томского.

А переехал бронзовый Александр Сергеевич весьма просто (большевики целые дома перевозили по улице Горького, а тут какой‑то памятник!). И ведь число‑то какое выбрали – 13 августа, день прославления Страстной иконы Божией Матери! Интересно, это было простое совпадение или сознательное предпочтение?

О том, какую реакцию москвичей вызвал переезд памятника, свидетельствует рассекреченный документ от 27 июля 1950 г. – «Об откликах трудящихся в связи с переносом памятника Пушкину А.С. на площадь». Текст весьма интересный:

«В связи с перестановкой памятника А.С. Пушкину на площадь, около него на бульваре собираются группы трудящихся 5–20–100 человек, и вокруг этого памятника ведутся оживленные разговоры. Днем и вечером в течение 25, 26, 27 июля можно было услышать следующие разговоры. Один средних лет мужчина с седыми волосами заявил:

«Правильно делают руководители, что переставляют памятник на площадь: москвичи это одобряют. На новом месте среди зелени памятник будет выглядеть значительно лучше и красивее. Открытие сквера и памятника на площади явится праздником для москвичей; наверное,