Сергей Цветков - Александр Первый Страница 81

Александр признавался, что Царское Село ему больше по душе, нежели столица: "Бог даровал мне это место для моего успокоения и наслаждения Его богатыми милостями и дарами природы. Здесь я удален от шума столицы, и здесь я успеваю сделать в один день столько, сколько мне не удастся сделать в городе за всю неделю".

Он вел почти монашеский образ жизни, отказывая себе из религиозных соображений во всех наслаждениях. Прежде всего это сказалось на его отношениях с женщинами. От прежнего платонического кокетничанья не осталось и следа. Графиня Шуазель-Гуфье пишет, что в это время в его речи с женщинами "преобладал дружеский тон и истинная благосклонность, но не прежняя любезность, скажу даже, кокетство. Не было более беспрерывного целования рук, нежных взглядов, пленительных улыбок". Теперь царь придерживался строгого целомудрия и искренне удивлялся, как это французский король в свои шестьдесят с лишним лет еще имеет фаворитку. Сам он порвал с Нарышкиной. Это привело в восторг г-жу Крюднер, которая однажды высокопарно похвалила государя за то, что он отказался от шестнадцатилетней связи. Один из слушателей на это заметил со вздохом: "Увы, иногда легче отказаться от шестнадцатилетней связи, чем от шестнадцатидневной!" Первой на это замечание расхохоталась великосветская пророчица. Впрочем, г-жа Крюднер и сама в 1816 году получила отставку. Видимо, она просто надоела Александру, как и все его прежние увлечения. К тому же баронесса имела неосторожность попросить места для своего зятя, а после подобных просьб царь, даже если удовлетворял их, терял уважение к человеку. Г-жа Крюднер продолжала жить в Петербурге и переписываться с Александром, но их задушевные свидания прекратились.

В конце июля 1817 года Александр предпринял новую поездку по России, которая продолжалась до конца 1818 года. Вначале царь посетил Могилев, Бобруйск и Киев. В это время его начал занимать вопрос о престолонаследии. В Белой Церкви, когда разговор за обедом коснулся обязанностей различных сословий, Александр заговорил об обязанностях монархов и неожиданно твердым голосом сказал:

— Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого государства, как наше, он должен в момент опасности первым становиться лицом к лицу с нею. Но он должен оставаться на своем месте лишь до тех пор, пока его физические силы будут ему позволять это, или, чтобы сказать одним словом, до тех пор, пока он будет в состоянии садиться на лошадь. После этого — он должен удалиться. — При этих словах он улыбнулся и докончил: — Что касается меня, то в настоящее время я прекрасно чувствую себя, но через десять или пятнадцать лет, когда мне будет пятьдесят, тогда…

Тут его прервали сразу несколько протестующих голосов, уверявших, что и в шестьдесят лет он будет здоров и свеж. Александр заговорил на другую тему, но было видно, что предыдущие слова были сказаны им не в шутку…

Царь побывал также в Полтаве и Харькове. При въезде в Курск его неприятно поразило открывшееся его взгляду зрелище: улица, по которой он должен был проехать, была полна народу, который стоял на коленях и протягивал ему прошения. В Орле губернатору был сделан строгий выговор за нечистоту улиц.

В Москве ожидали прибытия государя, чтобы приступить к закладке храма Христа Спасителя. Из множества предложенных проектов царь еще два года назад остановил свой выбор на проекте Карла Лаврентьевича Витберга. "Вы заставили камни говорить", — сказал он счастливому архитектору. По замыслу Витберга, храм должен был олицетворять человека, состоящего из трех ипостасей: тела, души и духа, каковым составным частям соответствовали Рождество, Преображение и Воскресение Господне. Первый ярус храма должен был символизировать тело человека и посвящался Рождеству Сына Божия, принявшего на Себя смертную телесную оболочку; средний ярус олицетворял Преображение тела, просветленного волей души; верхний — Воскресение и победу духа над плотью. Барельефы нижнего храма, раскинувшегося почти на полкилометра, должны были изображать важнейшие эпизоды Отечественной войны и заграничных походов; на пяти башнях Витберг предполагал разместить 48 колоколов. Вообще, это строение должно было превзойти по размерам все древние и современные сооружения человечества.

12 октября 1817 года, в годовщину ухода французов из Москвы, состоялась закладка храма в присутствии Александра, обеих императриц и архиепископа Августина. Парад и литургия увенчали торжество. Царь, потрясенный размахом строительства, жаловался Витбергу: "К сожалению, я не могу надеяться увидеть что-либо при своей жизни".

20 февраля царь освятил своим присутствием открытие памятника Минину и Пожарскому.

1 марта он выехал в Варшаву на открытие первого сейма Царства Польского. Здесь снова начались беспрерывные разводы и смотры. "Я желал бы, чтобы у меня в Петербурге и гвардия так пошла", — говорил Александр. Константин Павлович сиял от гордости.

Через две недели состоялось открытие сейма. В своей речи, произнесенной по-французски, а потом зачитанной по-польски, Александр призвал поляков доказать Европе и России, что конституционные учреждения "не суть мечта опасная", но что они "утверждают истинное благосостояние народов".

Карамзин писал, что "варшавская речь сильно отозвалась в молодых сердцах: спят и видят конституцию; судят, рядят, начинают и писать…". В дворянской среде поползли слухи о скором освобождении крестьян, отчего у многих, по словам Сперанского, сделались "припадки страха и уныния". А в народе распространялось мнение, что правительство не только хочет даровать свободу, но уже и даровало ее, да только помещики таят долгожданный указ.

Вообще же публичное подтверждение царем в той же речи своего намерения отдать Польше западные русские губернии вызвало недовольство русских. Граф И. В. Паскевич рассказывает, как он спросил Милорадовича и графа Остермана, что же из этого будет, на что последний с запальчивостью ответил: "А вот что будет: что ты через десять лет со своей дивизией будешь их штурмом брать!" Остерман ошибся всего на три года.

Но Александр не отступался от своих слов. 15 апреля на парадном обеде по случаю закрытия сейма он еще раз подтвердил:

— Поляки! Я дорожу выполнением моих намерений. Они вам известны.

Покинув 18 апреля Варшаву, царь заночевал в Пулавах — в третий, и последний, раз. Князь Адам сообщил отцу, что "радостная для нас возможность присоединения забранных провинций все более утверждается в его мыслях".

Теперь путь его лежал на юг — в Бессарабию и Крым, где государь желал осмотреть южные военные поселения. Во время поездки Михайловский-Данилевский видел, как Александр несколько раз своими руками поправлял плащ Аракчеева, сидевшего рядом в коляске.

В Одессе произошел забавный случай с губернатором Ланжероном, который славился своей рассеянностью. При встрече с Александром он долго шарил по карманам и в конце концов смущенно сказал:

— Ваше величество, я не знаю, куда я подевал свой рапорт.

Царь улыбнулся и успокаивающе пожал ему руку. Можно только гадать, как поступил бы Александр, если бы на месте Ланжерона оказался русский чиновник.

Спустя несколько минут Ланжерон допустил еще одну оплошность. Проводив государя в свой кабинет, он вышел и по привычке повернул в замке ключ. Царь был освобожден только после того, как постучал в дверь.

Устройство южных военных поселений получило высочайшее одобрение. "В мирное время военные поселения избавят меня от рекрутских наборов, — сказал Александр, — но в военное время необходимо, чтобы все шли защищать отечество".

В Николаеве он осмотрел Черноморский флот и, похвалив вице-адмирала Грейга, скромно заметил:

— Впрочем, я сужу о морском деле, как слепой о красках. Вина не моя: лучшие годы мои прошли в сухопутной войне.

В Херсоне, слушая обедню в соборе, Александр стоял на плитах, под которыми покоился прах Потемкина. Не только памятник, но даже и простой крест не обозначал того места, где лежал человек, которому Херсон был обязан своим основанием, — извечная российская ненависть к прошлому. Когда хоронили «светлейшего», над его гробом соорудили свод и лестницу, но Павел распорядился "тело его вырыть и бросить в поле на съедение птицам". К счастью, кто-то из приверженцев покойного помешал исполнению указа и, разрушив свод и лестницу, заложил могилу досками, сравняв ее с полом.

Перед обедом Александр повел приближенных в сад и долго молча стоял у абрикосового дерева, с умилением глядя на него. Поведение государя вызвало недоумение у окружающих. Наконец царь пояснил:

— Это дерево посадила императрица Екатерина. Она намеревалась основать в Херсоне столицу Южной России и часто говорила мне об этом. Она так дорожила своим завоеванием, что приказывала писать на некоторых манифестах вместе с годом своего вступления на престол год присоединения к России Таврического царства.