Альберт Шпеер - Воспоминания Страница 85

Выпуск для военной техники особенно важных шарикоподшипников калибра от 6,4 см до 24 см сократился на 38% (16).

Несмотря на большую уязвимость Швейнфурта, нам пришлось налаживать производство шарикоподшипников там же. Эвакуация привела бы к полной остановке производства на три-четыре месяца. Наше тяжелое положение не позволяло переместить производство шарикоподшипников с заводов в Берлин-Эркнере, Кантштате или Штейре, хотя противнику было известно их местоположение.

В июне 1946 г. Генеральный штаб британского Королевского воздушного флота запросил моего мнения о возможных последствиях налетов на шарикоподшипниковые заводы. Я ответил следующим образом: "Производство военной продукции снизилось бы в последующие два месяца и было бы полностью парализовано в четыре при условии:

1. если бы удар был нанесен одновременно по всем заводам шарикоподшипников (Швейнфурт, Штейр, Эркнер, Канштат, а также во Франции и Италии);

2. если бы налеты, независимо от фотосъемок результатов бомбардировки, были бы повторены три-четыре раза с интервалом в две недели;

3. если бы после этого каждые два месяца на протяжении полугода массированными налетами были бы исключены всякие восстановительные работы". (17)

После нанесенного нам первого удара мы смогли справиться с величайшими трудностями только потому, что мы пустили в ход запасы шарикоподшипников со складов вермахта, хранившиеся там для ремонта техники. Кроме того, мы использовали шарикоподшипники, проходившие обкатку. После обкатки, требующей шестивосьми недель, скудная продукция, нередко даже просто в рюкзаках, доставлялась на сборочные заводы. Не додумался ли противник, спрашивали мы себя с тревогой в те дни, до такой стратегии, которая позволила бы ему периодическими разрушениями всего каких-то пяти-шести довольно небольших объектов парализовать тысячи заводов вооружений?

Второй удар последовал лишь спустя два месяца. 14 октября 1943 г. мы обсуждали с Гитлером проблемы производства вооружений в его восточнопрусской ставке, когда нас прервал Шауб: « С Вами хочет срочно переговорить рейхсмаршал. У него на этот раз радостная весть!» Как нам тут же передал Гитлер, новый налет на Швейнфурт закончился большой победой нашей противовоздушной обороны (18). Вся местность усыпана американскими бомбардировщиками. Обеспокоенный, я попросил у Гитлера разрешения прервать совещание, чтобы я сам мог немедленно же позвонить в Швейнфурт. Но все линии были повреждены, не отвечал ни один завод. С помощью полиции мне все же удалось связаться с мастером одного из предприятий. Все заводы, сказал он мне, потерпели тяжелые разрушения. Масляные ванны вызвали сильные пожары в цехах. Поэтому ущерб много больше, чем от первой бомбардировки. На тот раз мы потеряли от нашего шарикоподшипникового производства (калибра 6,4 см и до 24 см) 67%.

Первым, что я после этого второго налета сделал, было назначение одного из моих самых энергичных сотрудников, генерального директора Кесслера уполномоченным по производству шарикоподшипников. Резервы наши были опустошены. Попытки закупить подшипники в Швеции и Швейцарии оказались малоуспешными. И все же нам удалось избегнуть полной катастрофы тем, что мы стали, где это только было возможно, применять подшипники скольжения (19). Ну, и не в последнюю очередь благодаря тому, что противник снова, к нашему недоумению, приостановил свои налеты на заводы шарикоподшипников (20).

23 декабря сильные разрушения были причинены предприятию в Эркнере, но мы так и не смогли решить, была ли это нацеленная акция — ведь Берлин подвергался массированным бомбардировкам по площади. Только в феврале 1944 г. картина изменилась. На протяжении четырех суток по два раза подверглись налетам Швейнфурт, Штейр и Канштат. Затем снова — Эркнер, Швейнфурт и опять Штейр. Всего за шесть недель наше производство шарикоподшипников калибра 6,4 см упало до 29% прежнего объема (21).

Но с начала 1944 г. налеты на объекты шарикоподшипникового производства снова неожиданно прекратились. Из-за своей непоследовательности неприятель опять выпустил успех из своих рук. Если бы в марте — апреле он продолжил свои бомбардировки с той же интенсивностью, нам очень скоро пришел бы конец (22). А так ни один танк, ни один самолет, ни какое-либо иное изделие промышленности вооружений не выпало из производства, хотя объем нашей продукции с июля 1943 г. по апрель 1944 г. возрос на 17% (23). В нашей области, казалось, находил себе подтверждение тезис Гитлера, что можно сделать невозможное и что все мрачные прогнозы и опасения слишком преувеличены.

Только после войны я узнал, чем объяснялось странное поведение противника: в штабах ВВС полагали, что в гитлеровском авторитарном государстве все важнейшие виды производств были незамедлительно и с величайшей энергией перебазированы из городов, подвергавшихся наибольшей угрозе. Харрис (нужен комментарий — В.И.) 20 декабря 1943 г. с убежденностью писал о том, что «на нынешней стадии войны немцы уже давно приложили все мыслимые усилия для рассредоточения столь жизненно важной продукции как шарикоподшипники». Он существенно переоценил эффективность внешне столь монолитной авторитарной системы. Правда, еще 19 декабря 1942 г., т.е. за восемь месяцев до первого налета на Швейнфурт, я специальной директивой для всех предприятий оборонной промышленности приказал: «Нарастающая сила воздушных налетов противника вынуждает нас принять неотложные меры для передислокации производств, имеющих особо важное значение для выпуска вооружений». Но этому сопротивлялись со всех сторон. Гауляйтеры противились размещению в их городках производств, опасаясь нарушения их почти мирного покоя, руководители моих самых ответственных видов производства, со своей стороны, не хотели подвергать себя каким-либо неудобствам политического свойства. Так что почти ничего не было сделано.

После второго налета на Швейнфурт 14 октября 1943 г. снова было решено часть подлежащих восстановлению производственных цехов, участков рассредоточить по близлежащим деревням, другую часть — в еще пока безопасные города на востоке Германии (24). Это были меры предосторожности на будущее, но упорство, с которым со всех сторон сопротивлялись этим планам, оказалось неожиданно сильным. Затем в январе 1944 г. обсуждался вопрос о размещении подшипникового производства в пещерах (25), а в августе мой уполномоченный по подшипникам сетовал, что столкнулся с «трудностями при пробивании строительства для перемещения производства подшипников» (26).

Вместо того, чтобы стремиться парализовать сквозные производственно-технические связи и зависимости, Королевские ВВС повели воздушную войну против Берлина. 22 ноября, когда я проводил в своем кабинете совещание, примерно в 19.30 была объявлена тревога. Когда звенья самолетов появились над Потсдамом, я прервал совещание, чтобы поспешить в расположенную поблизости башню с зенитной батареей, с площадки которой я, как это чаще всего и бывало, наблюдал за налетом. Едва я поднялся наверх, как пришлось тут же искать укрытия, потому что мощные взрывы, несмотря на толщину стен, сотрясали башню. На меня сверху напирали контуженные зенитчики, которых взрывной волной швырнуло на стены, многие были ранены. В течение двадцати минут разрыв шел за разрывом. В помещении башни сверху сквозь клубы бетонной пыли, сыпавшейся со стен, была видна плотно сбившаяся толпа людей. Когда бомбовый град миновал, я отважился снова выбраться на площадку — находящееся совсем рядом, мое министерство превратилось в один сплошной колоссальный пожар. Я сразу же поехал туда. Несколько секретарш со шлемами на головах, чем-то напоминая амазонок, пытались спасти папки с бумагами, а поблизости то и дело взрывались бомбы замедленного действия. Там, где был мой кабинет, я увидел только огромную воронку.

Огонь распространялся очень быстро, спасти ничего было нельзя. К нашему зданию почти примыкало восьмиэтажное здание Управления по вооружениям сухопутных сил. Огонь грозил переброситься и на него, и мы, охваченные после пережитого нервной жаждой деятельности, проникли в него, чтобы спасти хотя бы драгоценные телефонные аппараты спецсвязи. Мы срывали их с проводов и сваливали в кучу в надежном месте, в подвале здания. На следующее утро ко мне пришел начальник этого Управления генерал Лееб: «Пожар в здании удалось потушить еще рано утром, — сообщил он мне с ухмылкой, — но мы совершенно не можем работать: кто-то посрывал ночью все аппараты со стен».

Когда Геринг в своем поместье Каринхалль услышал о моем ночном посещении башни, он тотчас же отдал тамошним офицерам приказ не пускать меня больше на площадку. Но у меня еще до этого сложились с ними отношения, которые оказались посильнее, чем приказ Геринга. Мои приходы продолжались.

Налеты на Берлин, увиденные с этой площадки, являли собой незабываемое зрелище. И нужно было все время помнить о жестокой реальности, чтобы совсем не очароваться им: иллюминация осветительных парашютов, прозванных берлинцами «рождественскими елками»; затем вспышки взрывов, исчезавшие в клубах и пламени пожаров; волнующая игра несчетных прожекторов, бороздящих небо: вот они высветили самолет, а тот пытается вырваться из слепящего плена, секундная вспышка, если в него удавалось попасть… Этот апокалипсис развертывался как грандиозное представление.