Яков Гордин - Кавказская Атлантида. 300 лет войны Страница 85

Ужасающее положение оставшихся на Кавказе черкесов так поразило вовсе не сентиментального генерала Фадеева, что он постоянно возвращается к этому сюжету в своей записке:

«Горцы до такой степени запуганы последними событиями, что не оказывают сопротивления никому и никогда, что бы с ними ни делали. Казаки же не великодушны, и с черкесами сбывается басня об умирающем льве; всякий их топчет. От безнаказанных убийств до мелких оскорблений, побоев, захватов отведенной им земли им пришлось много вытерпеть. Как казаки вне дома вооружены, а горцы безоружны, то первым легко позволить себе насилие; побить без причины горца для многих составляет забаву. Когда горец приходит в станицу для продажи своих произведений, казак дает ему, что хочет, половину, четверть того, что он требует, и затем гонит его вон… Захваты земли производятся также без зазрения совести не только казаками, но войсками, которые выкашивают у горцев покосы, как сделал ставропольский полк и многие станицы по Кубани и Лабе, или даже хлеба, отданные им начальством, как сделал крымский полк… Бывают насилия и покрупнее. Я слышал о многих случаях убийства и разбоя, совершенных казаками над горцами»[163].

Фадеев, повторяю, был непреклонным имперским идеологом, необходимость и закономерность завоевания Кавказа не вызывали у него ни малейшего сомнения. Его невозможно заподозрить в желании «очернить» имперскую власть и казачество. Но он был при этом человеком благородным и порядочным.

В отдельных местах его записки прорывается сдерживаемое возмущение против самой власти:

«Если правительству угодно изгнать остатки черкесского населения, то на это есть другие средства, без нарушения справедливости… Но если правительство не имеет в виду побуждать остальных черкесов к переселению, то необходимо оградить их на будущее время от притеснений соседнего населения»[164].

Есть в записке Фадеева и сведения, ставящие под сомнение точку зрения Венюкова о благородном поведении власти в экономическом отношении:

«Для прочного устройства абадзехов нужно еще несколько лет; они вышли из гор в таком состоянии нищеты, что половина их и теперь еще ходят почти нагие и не имеют никакого орудия, ни топора, ни лопаты для работы»[165].

Как мы знаем — при выселении аулы были ограблены…

Фадеев явно не был сторонником тотального изгнания черкесов и старается исподволь внушить высшей власти идею полезности горцев:

«Поведение всего закубанского народа, принявшего покорность, примерно… Общий голос без изъятия свидетельствует о хорошем поведении горцев».

И далее:

«Если же правительство не имеет в виду систематического изгнания всех горцев, то ему нужно сказать только одно слово своим местным агентам, и движение остановится… Они (черкесы. — Я. Г.) представляют теперь не воинственные племена, а рабочие руки, которых Россия не имеет в таком изобилии, чтобы без самой крайней надобности добровольно обращать возделанные и населенные земли в пустыни… Объезжая черкесские племена, я везде говорил горцам, что по русскому закону им всегда обеспечен в их нуждах доступ к Е. И. Высоч. и самому Государю Императору. Если б они могли в этом убедиться, то, без всякого сомнения, истерзанные остатки адыгского народа очень скоро стали бы полезными и мирными подданными русской державы»[166].

Фадеев объезжал покоренные области сразу по завершении военных действий и добросовестно заблуждался относительно реальной позиции генерала Евдокимова, концепция которого стала определяющей. Власть предпочла обратить «возделанные и населенные земли в пустыни»…

Был ли возможен иной вариант? Был ли возможен на каком-то этапе противоборства компромисс, который позволил бы сохранить Черкесию в ее органичном виде, компромисс, который заменил бы катастрофу закономерной эволюцией и постепенным сближением культур?

Теоретически такой вариант был реален. Нужна была всего лишь трезвая оценка ситуации обеими сторонами, то есть именно то, что так редко случается в острых конфликтах между народами и государствами.

Здесь нет возможности представить сложную и обширную картину дипломатических контактов горских лидеров и русских генералов. Тем более что эта тема требует еще тщательного исследования.

Ограничимся несколькими эпизодами, касающимися именно Черкесии.

1837 год был насыщен попытками переговоров и на Восточном, и на Западном Кавказе. В сентябре разгромленный и потерявший большинство своих сторонников Шамиль вступил в переговоры с командующим войсками в Северном Дагестане генералом Клюки-фон-Клюгенау и морочил прямому и доверчивому Клюгенау голову до тех пор, пока снова не собрался с силами.

За несколько месяцев до этого, в мае, в Черкесии происходили события более важные и характерные для ситуации в этой области Кавказа.

Готовился визит императора Николая I на Кавказ. Предварительно в Черкесию был отправлен, как уже говорилось, флигель-адъютант гвардии полковник Хан-Гирей, а кавказские генералы вели, так сказать, подготовительную работу.

Генерал Филипсон вспоминал:

«На другой день по нашем приходе в Геленджик нам дали знать, что пятеро горских старшин приехали к аванпостам для переговоров с г. Вельяминовым. Это были пять стариков очень почтенной наружности, хорошо вооруженные и без всякой свиты. Они назвались уполномоченными от натухайцев и шапсугов. Вельяминов принял их с некоторой торжественностью, окруженный всем своим штабом. В этот только раз я видел на нем кроме шашки кинжал: предосторожность далеко не лишняя после примеров фанатизма, жертвами которого сделались князь Цицианов, Греков, Лисаневич, князь Гагарин и многие другие.

Эта сцена была для меня новостью. Мне казалось, что тут решается судьба народа, который тысячи лет прожил в дикой и неограниченной свободе. В сущности это была не более, чем пустая болтовня. Депутаты горцев начали с того, что отвергли право султана уступать их земли России, так как султан никогда их землею не владел; потом объявили, что весь народ единодушно предложил драться с русскими на жизнь и на смерть, пока не выгонит русских из своей земли; хвалились своим могуществом, искусством в горной войне, меткой стрельбой и кончили предложением возвратиться за Кубань и жить в добром соседстве… Старик Вельяминов на длинную речь депутатов отвечал коротко и просто, что идет туда, куда велел Государь, что, если они будут сопротивляться, то сами на себя должны пенять за бедствия войны, и что если наши солдаты стреляют вдесятеро хуже горцев, то зато мы на каждый их выстрел будем отвечать сотней выстрелов. Тем конференция и кончилась»[167].

Филипсон, конечно же, был не прав. В декларации горских старейшин был глубокий и роковой смысл. Из нее явствует, что в 1837 году черкесы очень смутно представляли себе возможности Российской империи и не были готовы даже к подобию компромисса. Со своей стороны кавказский генералитет вряд ли предполагал, что война продлится еще без малого тридцать лет, поглотит огромное число человеческих жертв и финансов. А потому еще менее, чем горцы, готовы были к серьезным переговорам.

Ситуация менялась постепенно — в зависимости от боевой обстановки. В среде генералитета постоянно боролись две тенденции — «ломить стеною», не считаясь с потерями, постоянно демонстрировать горцам силу русского оружия или искать пути сближения — прежде всего экономического, доказывая горцам выгоду мирного сосуществования, а затем и вхождения в состав империи на взаимоприемлемых условиях.

В том же 1837 году, когда Вельяминов отмел любую возможность компромисса с горцами, генерал Симборский, командовавший одним из отрядов на Черноморской линии, обратился к племени убыхов — воинственному и чрезвычайно авторитетному в Черкесии — с предложениями, утвержденными лично императором. Но этим условиям предшествовало послание самого Симборского — ясный образец психологического давления и поисков мирного пути замирения черкесов:

«Добровольное признание над собою власти Государя Императора сопрягается с неисчислимыми для вас выгодами и пользами, которые по милосердию и великодушию Его Императорского Величества польются на вас в той же степени, как на все благоденствующие под Его Державою народы. В жилищах ваших водворится мир и спокойствие, взаимные ссоры ваши и распри прекратятся, и благосостояние каждого будет умножаться произведениями труда его. Свободная торговля с Россиею нужными для вас товарами учредится по всему протяжению земли вашей, и в службе Государя Императора откроется обширное для вас поприще к приобретению богатства, почестей и славы».