Неизвестен Автор - Севастополь (сборник) Страница 88

— Пойдемте через эту гору, — сказала Лида. — Там безлюдно.

— Куда мы?

— На Корабельную. В нашем доме сохранилась комнатка. Из-за развалин ее с улицы не видно, там я вас и устрою.

Тихо беседуя, они поднялись на гору и скрылись в развалинах дома № 4 на Комсомольской улице.

Обстановка в городе была крайне тяжелой. Немцы уже проводили регистрацию всего населения. По домам шныряли жандармы, полицаи и шпионы, вылавливали советский актив и не успевших эвакуироваться военных, за укрытие которых населению грозил расстрел. Несмотря на это, Лида ни за что не хотела оставлять Ревякина одного и осталась жить вместе с ним. Полутемная, узкая, длинная комната с разбитым окном и поломанной дверью, скрытая в развалинах, казалась Лиде самым безопасным убежищем.

А Ревякин, как назло, в это время тяжело заболел желтухой и брюшным тифом, лежал в бреду и рвался на улицу. Не будь при нем Лиды, он бы, конечно, тогда же погиб.

Благодаря заботливости Лиды Ревякин начал постепенно поправляться. Положение его по-прежнему оставалось рискованным. Он подвергал не только себя, но и девушку и ее семью смертельной опасности. Он и Лида ломали голову, где найти документ, по которому он мог бы пожить до ухода к партизанам.

— Знаешь что, Лида, — сказал Ревякин, — есть такая поговорка: "Чем больше прячешься, тем скорее поймаешься". Я решил сам пойти в полицию за паспортом.

— Ты с ума сошел! — только и могла сказать Лида.

— Не волнуйся, — успокоил ее Ревякин. — Я все обдумал. Подам заявление в полицию, что я Ревякин Александр Дмитриевич, — видишь, я меняю только свое имя, — житель города Севастополя, по профессии преподаватель химии. Все мои документы сгорели вместе с квартирой, и я прошу выдать новый паспорт. Дом укажу такой, чтобы немцы не могли проверить мое заявление.

— А если они тебя арестуют?

— За что же меня арестовывать? — спокойно улыбнулся Ревякин. — Ведь я сам к ним иду. Но, конечно, придется указать свое сегодняшнее местожительство.

— Если ты так решил, укажи наш дом. Скажи, что недавно женился и живешь в доме жены, — идя навстречу ревякинскому замыслу и включая самое себя в опасный ход его, сказала Лида. Это было ее объяснением в любви, и Ревякин понял, что отныне у него с Лидой одна жизнь и одна судьба. — Я сама схожу в полицию и все разузнаю, — предложила Лида.

Полицейский участок находился недалеко от дома Нефедовых. От людей, толпившихся в полиции, она узнала, что для получения нового паспорта требуется поручение трех местных жителей, подтверждающих личность утерявшего документы.

В тот же день Лида подыскала нужных поручителей. В числе их была и Анастасия Павловна.

В заявлении Ревякин указал: "Учитель, находился на броне, в армии не служил, болен туберкулезом и ревматизмом"… Он получил временный вид на жительство, прописался по всем полицейским правилам в домовой книге, зарегистрировался на бирже труда как преподаватель химии и получил на руки биржевую карточку.

С этого времени Ревякин стал легальным жителем Севастополя — Александром Дмитриевичем, а для близких — Сашей.

В сентябре 1942 года Ревякин решил выйти за город, ознакомиться с дорогой в лес и узнать что-нибудь о партизанах. Он получил пропуск в немецкой комендатуре на выезд в деревню за продуктами, достал тележку, положил на нее кое-какие вещи "для обмена" и вместе с Толей отправился в путь…

Партизаны, действительно, были в этом районе. Но оккупанты бросили против них войска, карательные отряды, вели крупный прочес леса.

Ревякин вернулся домой угнетенным.

В тот же день он начал вести дневник, тщательно укрывая его в надежных местах.

"Гитлеровские мерзавцы решили стереть с лица земли город-герой. Куда ни глянешь — везде одна и та же жуткая картина: искалеченные коробки домов без крыш, с зияющими пробоинами вместо окон. Из развалин несет тяжелым трупным запахом. Полностью уничтожены школы, техникумы, библиотеки, клубы, театры. Разрушен Дом Военно-Морского Флота и музей… Владимирский собор — место погребения адмиралов Лазарева, Корнилова, Нахимова, Истомина — полуразрушен и загажен.

Яростью наполняется сердце, когда смотришь на уничтоженный памятник любимому Ильичу, на разрушенное здание знаменитой Панорамы…

С особой, звериной жестокостью фашистские варвары уничтожают севастопольцев. Они тысячами истребляют наших людей в лагере военнопленных. 12 июля они согнали на стадион «Динамо» несколько тысяч мирных жителей и потом расстреляли их вместе с детьми в четырех километрах от города.

На бирже труда отбирают паспорта у молодых и здоровых людей и гонят их насильственно в Германию. Вчера со станции Севастополь было отправлено еще два эшелона по шестьдесят вагонов в каждом и по пятьдесят пять человек в вагоне. Окна вагонов закрыты и переплетены колючей проволокой. Двери также закрыты на запоры. Охрана никого не подпускала близко. Слышны были душераздирающие крики узников. Люди травятся, калечатся, чтобы спастись от фашистской каторги. Для устрашения севастопольцев варвары XX века поставили на площади Пушкина виселицу. Повешены трое юношей, среди которых Толя узнал своего соседа Колю Лялина. Так выглядит Севастополь. Город окутан мраком фашистского террора…"

Ревякин не заметил, как Лида, заглядывая через его плечо, прочла что он написал. Она читала и плакала.

— Что же будет, Саша? — почти с отчаянием спросила она. — Что делать?

— Что-то делать нужно, что — не знаю еще, но бездействовать нельзя.

— Что же мы можем?

— Я уверен, — сказал Ревякин, впервые вслух высказывая то, что уже давно таилось в душе, — севастопольцы не примирились с оккупантами. Но люди замкнулись в себе, они разобщены и подавлены несчастьем. Ненависть у каждого в сердце, как у нас с тобой. Нужно поднять гордый дух севастопольцев… Нужно выпустить воззвание к населению, — добавил он, уже ясно чувствуя, что нашел что-то верное.

— Какое воззвание? — спросила она, недоумевая.

— Увидишь!

Он просидел, не разгибаясь, целую ночь. Хотелось написать коротко, просто, на бумаге же выходило растянуто, туманно. Он писал страницу за страницей, уничтожал написанное, вновь писал и снова рвал.

Лида, молча наблюдая за мужем, волновалась страшно и сжигала в печке черновики. Настало утро, а он все еще сидел за столом.

— Кончил! — Ревякин разогнул спину и обеими руками потер уставшее лицо. Прочту тебе, хотя, должен признаться, и это меня не удовлетворяет.

— Читай!

— Сверху лозунг. Только наш, местный: "Трудящиеся Севастополя, объединяйтесь на борьбу с гитлеризмом!" Под лозунгом будет заголовок: "Воззвание к трудящимся города Севастополя".

Он начал читать, волнуясь:

"Дорогие братья, сестры, отцы, матери, трудящиеся города Севастополя!

К вам обращаемся мы, ваши товарищи по классу и оружию, по совместной борьбе с нашими поработителями.

Мы с вами оказались под лапой фашистских извергов. Мы на собственном опыте испытали всю тяжесть этих «освободителей». Мы ясно видим, чего хотят немецкие оккупанты. Они хотят рабства и унижения других народов и в первую голову нас с вами, советских людей. Но этому никогда не бывать! Не верьте немецким хвастунам, что будто бы Красная Армия разбита и будто бы немцы захватили Москву и Ленинград. Брешут они. В мире нет такой силы, которая могла бы победить советский народ.

Севастопольцы! Мы полны ненависти к нашим палачам, но мы здесь, в городе, пока не можем выступать против них открыто с оружием в руках. Тем не менее мы можем сделать врагу немало неприятностей. Помните указания Сталина, всеми мерами срывайте работу на вражескую армию.

Не давайте угонять себя на фашистскую каторгу.

Наше дело правое, и мы победим!

Севастопольцы! Поднимайтесь на борьбу за нашу советскую родину, за наш родной истерзанный город!

Помогайте Красной Армии громить врага. Всеми силами ускоряйте час, когда красное знамя снова будет развеваться над нашим городом русской славы Севастополем!

Да здравствует Красная Армия!

Смерть немецким оккупантам!"

— Как, по-твоему? Вышло что-нибудь?

— Хорошо! — сквозь слезы прошептала Лида.

— Ничего, сойдет на первый раз. А главное, по-моему, дело сейчас не в словах, а в самом факте появления в городе нашей листовки. Под воззванием Ревякин написал крупно «КПОВТН».

— Это что значит?

— Это значит "Коммунистическая подпольная организация в тылу немцев".

В течение всего дня Ревякин возился во дворе по хозяйству, а Лида размножала воззвание. Писать листовки от руки печатными буквами было трудно. Работа подвигалась медленно. За день она приготовила всего двадцать пять экземпляров.

На следующую ночь Ревякин, Лида и Анастасия Павловна распространили листовку по городу, а утром Толя отнес несколько воззваний в лагерь военнопленных и передал их с продуктами своим друзьям.