Рудольф Пихоя - Записки археографа Страница 9

В последнее время гипотеза болгарского происхождения этого памятника подвергается критике. Возражая сторонникам этой гипотезы, чешский историк И. Вашица указал на неправомерность отождествления 1-й главы Закона Судного с историческими условиями распространения христианства в Болгарии. «В первой главе (ЗСЛ) нет ничего, напоминающего сопротивление языческой аристократии князю Борису. Это модификация Юстинианских законов из Кодекса»[45].

Большие возражения вызывает и то объяснение, которое В. Ганев даёт термину «мѣстник», и, естественно, те выводы, которые историк делает из этого объяснения. Термин «мѣстник» встречается в 19-й главе ЗСЛ, явившейся переводом Эклоги (XVII, 5). В греческом тексте употребляется термин έκδικος[46].

Е. Э. Липшиц объясняет έκδικος – экдик, как мелкий чиновник, обладающий правом суда по небольшим случаям, судебный исполнитель[47]. В Законе Судном мы сталкиваемся с испорченным переводом этого термина, έκδικος был переведён здесь как несущий возмездие, мстящий[48]. Отсюда «мѣстник» Закона Судного. Таким образом изменялся и сам смысл заимствованной из Эклоги статьи. Главной виной преступника по ЗСЛ является действие из мести, в то время, когда Эклога наказывает за присвоение преступником функций экдика[49]. Отсюда видно, что предположение В. Ганева о том, что «мѣстник» ЗСЛ – это наместник, основано на недоразумении.

Основное содержание 19-й статьи ЗСЛ направлено против мести как средства разрешения конфликтов – мотив, очень характерный для церковного документа. Как уже отмечалось выше, сторонник гипотезы о византийском происхождении памятника С. Троицкий и болгарские историки отстаивают мнение о том, что ЗСЛ был документом светского права. С этим мнением трудно согласиться. Тщательная подборка статей в ЗСЛ свидетельствует о решительной борьбе за внедрение в общество, в котором происходило развитие феодальных отношений, феодальной идеологии, христианской морали против пережитков язычества. На церковный характер документа указывает отсутствие в нём наказаний за убийство.

Юрисдикция церкви вплоть до середины XIII в. не распространялась на дела об убийствах, она ограничивалась вопросами борьбы за христианскую нравственность, отдельными вопросами гражданского права – заключением и расторжением брака, а также борьбой против ересей. Все эти вопросы прекрасно отражены в ЗСЛ. Другим ярким свидетельством церковного характера памятника могут служить многочисленные епитимии, наказания церковного характера, присутствующие в тексте. Болгарские историки, указывавшие на участие в суде светских людей как на доказательство светского характера документа, не точны в своём утверждении. Участие светских лиц в церковном суде в славянских странах известно из истории Великого Новгорода. А. Никитский в своём исследовании об истории новгородской церкви приводил большое количество свидетельств об участии мирских людей во владычном суде, рассматривая это даже как общее правило[50].

Уже в конце прошлого века Н. С. Суворов обратил внимание на западные черты, свойственные католической церкви, в содержании этого документа[51]. Замечания Н. С. Суворова вызвали длительную полемику с крупнейшим дореволюционным специалистом по каноническому праву Древней Руси А. С. Павловым[52]. Однако А. С. Павлову, стремившемуся примирить ЗСЛ с византийским православием, не удалось убедительно объяснить западные черты в содержании памятника. Наиболее ярко они проявились в установлении ответственности за брак между крёстным отцом и крёстной матерью[53]. Это положение отсутствует в византийском каноническом праве. 53-е правило Трулльского собора, узаконявшее духовное родство, запрещает крёстному отцу жениться только на воспринятой дочери и её плотской матери; ограничения браков крёстного отца и крёстной матери отсутствуют. Для объяснения этого противоречия болгарские историки связывают элементы западного влияния в ЗСЛ с посланием папы Николая I болгарскому князю Борису. Однако между посланием и ЗСЛ имеются и различия: послание значительно терпимее к еретикам и язычникам, чем ЗСЛ[54]. Случаи сходства между этими документами могут носить чисто внешний характер и объясняться наличием общих источников – Библии и Эклоги[55].

Наличие западных особенностей в содержании статей, в покаянных правилах[56], в языке текста (исследования В. Прохазки, И. Вашицы) позволяют связать возникновение ЗСЛ со славянскими странами, испытавшими на себе влияние католической церкви, с Великой Моравией.

Закон Судный возник в славянской среде, испытывавшей на себе влияние западной, Римско-католической церкви. Однако незавершённость процесса отделения западной и восточной церквей препятствует установлению места возникновения ЗСЛ, не даёт точных сведений для решения вопроса о месте возникновения этого документа. Окончательному решению вопроса препятствует также сама незавершённость процесса образования государств славян южной и центральной Европы. Закон Судный людем является ценнейшим документом церковного права славян в условиях перехода к феодальному обществу; ЗСЛ отразил стремление господствующего класса укрепить роль церкви в условиях борьбы с пережитками язычества – идеологией неклассового общества.

Именно соответствие этого документа с переходными условиями от язычества к христианству, происходившее в условиях раннефеодального государства, обусловило популярность этого документа в стране, ставшей второй родиной ЗСЛ, – на Руси, где ЗСЛ помещался в Кормчих книгах и где были созданы сводная и пространная редакции этого памятника.

1970 г.

Возникновение памятников покаянной дисциплины Древней Руси в XI веке[57]

Обычные трудности, связанные с изучением памятников русского средневековья – анонимность и псевдонимность сочинений, отсутствие списков, современных изучаемому времени, – особенно ощутимы для XI в. Поэтому исследователю приходится искать следы упоминаний о епитимийниках XI в. в более поздних памятниках.

Чрезвычайную ценность для восстановления истории древнерусского церковного права представляет знаменитое Вопрошание Кириково, как сокращённо, хотя и не совсем точно, называют канонические ответы новгородского епископа Нифонта на вопросы Кирика, Ильи и Саввы[58]. В этом уникальном документе XII в., являющемся одновременно хрестоматией предшествовавшего периода развития церковного права и энциклопедией церковной жизни Новгорода XII в., содержится ссылка на какое-то сочинение митрополита Георгия (ок. 1070 г.). Процитируем те статьи Вопрошания Кирикова, в которых содержатся эти ссылки. Их три. Совершенно ясное упоминание о митрополите Георгии находится в ст. 101 Вопрошания:

нигдѣже…»[59].

Вторая ссылка на митрополита и Феодоса содержится в ст. 57, где зафиксировано запрещение быть с женой в Великий пост:

творити…»[60]

Третья ссылка содержится в ст. 20 Вопрошания:

помолча»[61].

Все три статьи – диалог между иеромонахом и доместником Антониева монастыря Кириком и новгородским епископом Нифонтом. Собеседники занимают в этом разговоре различные позиции: Кирик цитирует сочинение, автором которого считает митрополита Георгия русского, епископ Нифонт, возражая против положений, выдвинутых Кириком со ссылкой на авторитет митрополита Георгия, отрицает сам факт существования сочинений Георгия – «а нету того нигдеже».

Эти споры, зародившиеся в Новгороде в XII в. и проявившиеся с такой остротой в Вопрошании, породили противоположные мнения среди исследователей.

Первым историком, попытавшимся установить первоначальный состав сочинения митрополита Георгия, разыскать его среди огромного количества древнерусских епитимийников, был Е. Голубинский. Он писал: «Странную судьбу имело сочинение митрополита Георгия в период домонгольский. Как написанное митрополитом, оно, по-видимому, должно было получить всеобщую распространенность и стать до некоторой степени как бы официальным уставом Русской церкви. Однако этого вовсе не случилось. Спустя 50 лет после смерти митрополита Георгия, а может быть, и менее, о существовании его сочинения вовсе не знали епископы, и оно было известно только некоторым»[62]. По мнению исследователя, митрополиту Георгию принадлежала «Заповедь святых отец ко исповедающимся сыном и дщерем» (далее – ЗИСД)[63].