Даниил Мельников - Империя смерти Страница 9

«На Кантштрассе отряд СА мучил и христиан и евреев. Жертвы, у которых были деньги, чтобы откупиться, ускользали. Однако те, кто, искалеченные, возвращались на волю, не осмеливались произнести ни слова… И на Фюрстенфельдштрассе существовала своя «камера пыток», «ходы», которые в нее вели, мы узнали только после того, как нам рассказали о них заключенные с Хедеманштрассе — их утаскивали сперва туда… Преступления совершались в разных частях города. Самым неприступным логовом оказался Колумбиахауз, жертвы пыток в нем были почище, чем в «пещерах» СА. Полновластными хозяевами в Колумбиахауз являлись эсэсовцы. По иронии судьбы «начальником» там был Тойфль[19] (Черт. — Авт.). Свое ведущее положение он завоевал исключительно усердием и садизмом. Невзирая на чины и звания, в этих «адских кухнях» заправляли те, кто разделывался с жертвами наиболее жестоко и отличался абсолютной беспардонностью, что особо ценилось». Дело не ограничивалось «дикими» концлагерями. Время от времени штурмовики совершали рейды, устраивали уличные побоища — прообразы будущих погромов и облав. Такой акцией были «кеппенингские убийства» — резня коммунистов в рабочем пригороде тогдашнего Берлина Кеппенинге. Вот что пишет об этом Дильс:

«Там заставляли коммунистов и членов «Рейхсбаннера» — социал-демократов — пить серную кислоту, одну из жертв поджарили на открытом огне, других зверски избивали плетьми, а потом приставляли к стенке».

В Кеппенинге было убито 30 антифашистов.

Невероятно жестокие расправы с коммунистами, социал-демократами, профсоюзными вожаками, прогрессивно настроенными трудящимися и левыми интеллигентами, казалось, должны были бы заставить содрогнуться весь цивилизованный мир. Однако не только военные и промышленные главари Германии, но и многие власть имущие на Западе хранили гробовое молчание. Правдивые рассказы политических эмигрантов-антифашистов наталкивались на стойкое недоверие официальных кругов в Западной Европе и США. Их обвиняли в «тенденциозности», «преувеличениях», «недостоверности». О горькой судьбе антифашистов, беглецов из Германии, достаточно хорошо известно из книг Анны Зегерс, Ремарка, Фейхтвангера. Лучше не напишешь!

Довольно скоро наступило время, когда и те, кто привели Гитлера к власти, заволновались. Монополисты и военные стремились к единовластию в стране, а получили хаос, при котором разные шайки сражались друг с другом. Кроме того, после фактического сведения на нет «нормального» буржуазного судопроизводства, после фактической отмены всех конституционных прав и законов ни один человек — отнюдь не только коммунист, социал-демократ или левый интеллигент, но и архиреакционный промышленник или прусский юнкер, барон «фон» и «цу», — не мог чувствовать себя в безопасности. Получив соответствующий «мандат», скажем, от Геринга, казалось бы обезопасив себя, он не был гарантирован от того, что Рем не вздумает поставить его к стенке.

Да и в самом карательном аппарате не было необходимого властям порядка. Став неподвластными официальным правительственным органам, карательные организации превратились, по выражению Гизевиуса, в «разбойничьи притоны».

Воспроизведем несколько соответствующих сценок.

Сценка первая. Рассказ того же Дильса о чрезвычайном происшествии в стенах подведомственного ему учреждения, то есть гестапа. К нему влетел один из его помощников и сообщил: только что звонил Небе[20] — шеф уголовной полиции — и сказал, что в его отдел ворвался группенфюрер СА Эрнст и накинулся на одного из полицейских чиновников.

«Я шел по коридору огромного здания, — пишет Дильс, — и издалека услышал хамский голос группенфюрера СА, кричавшего что есть мочи. Эрнст в сопровождении вооруженной свиты, которая постоянно следовала за ним, проник в служебное помещение и хлыстом избивал одного из чиновников. Когда я вошел в комнату, Эрнст орал на Небе, который пытался защитить своего подчиненного, увещевая Эрнста весьма почтительно и робко. «Я вас выпорю как собаку, — кричал в ответ Эрнст. — Я знаю все ваши уловки. Подлец, от злости вы аж пожелтели». Обращаясь ко мне, Эрнст продолжал: «Пусть этот хитрец Небе пожалуется на меня идиоту Далюге! (шеф прусской полиции. — Авт.). Ведь Далюге — его покровитель».

Избитый чиновник в это время спрятался в толпу других напуганных чиновников, теснившихся у дверей: их привлек сюда шум, поднятый кондотьером. Я подозвал чиновника, и он коротко объяснил, в чем состоит его «преступление»: он арестовал за шантаж одного из штурмовиков из специального подразделения Эрнста. Его рассказ беспрестанно прерывался площадной бранью — Эрнст в совершенстве владел берлинским «сленгом». Мои уговоры несколько успокоили хулигана. В конце концов он вошел ко мне в кабинет: свита, которую он пригласил театральным жестом сопровождать его, заполнила всю комнату. Я объяснил Эрнсту, что застал его на месте преступления. Нельзя терпеть такие необузданные выходки, попытки запугать представителя государственной власти.

Эрнст буквально зашелся от смеха. «Государственная власть, — орал он, — это мы!» После этого он окончательно разбушевался. Кипя от злости, он решил расправиться и со мной».

Шеф гестапа Дильс и Эрнст расстались на том, что Эрнст пообещал убить Дильса: «Пуля для тебя уже отлита!»

Сценка вторая. Небе инструктирует своего подчиненного Гизевиуса, к которому явно благоволит, — учит, как тот должен ходить по зданию, где находится тайная полиция. Оказывается, сам Небе пользуется исключительно черным ходом и, спускаясь или поднимаясь по лестнице, сжимает в кармане револьвер со взведенным курком… «Сколько раз он впадал в гнев, — пишет Гизевиус в своей книге, — из-за того, что я шел по лестнице прямо, держась за перила, — таким образом меня было хорошо видно сверху. Небе же велел мне красться по стене, стараясь миновать простреливаемые участки лестницы».

Сценка третья. «Арестовывать друг друга в гестапа было очень даже принято», — пишет Гизевиус в той же книге. И далее с эпическим спокойствием повествует об одном комиссаре полиции, который придумал следующий трюк — он носил в кармане ордер на собственный арест, изготовленный им самим; «сей умудренный опытом блюститель порядка не сомневался, что рано или поздно его «заметут», невзирая на гестаповские чины. И в эту секунду он вытащит означенный ордер и объявит, будто он уже давно арестован. Эффект от его заявления, как предполагал гестаповец, продлится не менее одной-двух минут, а за это время он успеет выхватить оружие и скрыться за ближайшим углом».

Сценка четвертая. В начале ноября 1933 г. Дильса сместили за явный разбой с поста начальника гестапа и на его место посадили «старого бойца», «лучшую лошадь из конюшни Геринга», как острили в министерстве внутренних дел, некоего Пауля Хинклера. Согласно легенде, ходившей в ту пору в среде нацистов, Хинклер считался настолько глупым, что суд не стал возбуждать против него дела по обвинению в присвоении государственной собственности. Его признали «ограниченно вменяемым». Фигура эта особой роли в истории аппарата насилия не сыграла. Через 30 дней Хинклера сместили, и в гестапа опять воцарился Дильс. Однако у Хинклера не хватило ума сбежать сразу, он остался ночевать в своей служебной квартире в здании гестапа. Тем не менее, услышав среди ночи приближение бывших «соратников», он выпрыгнул из окна и помчался в ландтаг, где его признал портье — ведь он был членом ландтага от НСДАП. Но шаги послышались снова, и Хинклер в ночной сорочке побежал дальше, на сей раз он очутился в Тиргартене, где на скамейке сидели парочки. Бывший шеф гестапа стал выпрашивать у них мелкие монетки, чтобы позвонить по автомату Кубе — тогдашнему обер-президенту Берлина и Бранденбурга. В конце концов Хинклера забрали в обычный полицейский участок. И оттуда (после долгих уговоров и молений) он позвонил Герингу…

Нет, так продолжаться не могло. Анархию насилия следовало обуздать. В карательных органах навести железный порядок. Но прежде всего надо было обезглавить миллионную армию штурмовиков и «старых бойцов», которые желали воспользоваться плодами своих побед…

Описывая «ночь длинных ножей», западные историки отмечают, что «Гитлер долгое время колебался, отдавать ли ему приказ об уничтожении Рема и его штаба». Объясняют они это личными чувствами, которые связывали нацистского фюрера с Эрнстом Ремом и людьми из его окружения. Это глубоко ошибочный тезис. Гитлер просто боялся разнузданной вольницы — вооруженных до зубов формирований СА. Для нанесения решающего удара надо было выбрать подходящее время, подходящих людей (ими стали Гиммлер и Гейдрих) и подходящих союзников (ими стала верхушка генералитета).