Александр Жабинский - Другая история литературы. От самого начала до наших дней Страница 110

Такие простенькие, наивные стихи как раз свойственны эпохе. Но тут же, в сборниках европейских и византийских произведений XII века, опубликованы масштабные литературные полотна, воспевающие античных героев, выполненные в классическом стиле, иногда содержащие прямые обращения к древним авторам. Даже одна лишь разностильность этих работ может вызвать у непредвзятого читателя недоумение, нас же, предлагающих свою хронологию и объясняющих механизм построения традиционной истории, особенно волнует несовпадение стиля с нашей синусоидой.

Для «греческих» работ возможный выход мы показали в предыдущей главе: они должны быть датированы по «византийской» волне синусоиды. Теперь мы покажем, что не только греческие, но и многие латинские произведения XII века нужно отнести к XIV–XV векам; так все приходит в норму: ведь в этих веках мы в изобилии встречаем и сходные литературные приемы, и склонность к антике! Приходится признать, что многих латинских авторов, в том числе и национальных авторов Европы (англичан, французов) следует датировать по «византийской» волне.

В детские годы, когда еще были пухом покрытыМальчика щеки, когда на лице не курчавился волос,С Марсом поспорить он не был готов, но всем своим сердцемРвался к оружью: слыхал он не раз, что должны быть подвластныЗемли Пеласгов отцу, но их, подчинив себе, ДарийДержит под игом; и мальчик, разгневан, вскричал, негодуя:«О, как медлительно время течет! Когда же удастсяМне, в смертельном бою, взмахнув мечом засверкавшим,Сбросить персов ярмо? Когда мне удастся, тирануМедленный бег колесницы пресечь нападением быстрым,Войско повергнуть в смятенье? Когда же львенок подниметЗнамя свое? И когда же, увенчанный шлемом, он сможетС мощным сразиться врагом? И разве в своей колыбелиНе был младенцем Алкид, когда двух змей кровожадныхОн, задушив, умертвил? А разве бы я не решилсяПодвиг такой же свершить, когда б до сих пор не внушалоМне ребяческий страх Аристотеля славное имя?В возраст двенадцатилетний – пусть тело еще не окрепло —Доблесть души велика; возмещают цветущая юность,Пылкий задор недостаток годов! И доколь меня будутСыном считать Нектанеба? Нет, выродком я не останусь!»Так он сам с собой говорил в негодующем сердце…

Можно ли здесь говорить о «варварском простодушии», столь свойственном XII веку, – если судить о нем по произведениям изобразительного искусства этого же времени? Ни в коем случае. Мы привыкли прилагать слово «гуманизм» к XV–XVI векам, но оказывается, что в XI–XII веках жили и творили сплошь гуманисты. Они пишут на античные сюжеты и одновременно проявляют светское вольномыслие, свойственное ее возрождению, хотя в то время, которому их приписывают, следовало бы ожидать церковного догматизма. Смешивается все, и это смешение не дает увидеть цельной картины.

Далее приведем произведение того же автора, относимое к жанру «поэзия вагантов». Об этого сорта работах литературоведы говорят: «…удивленная Европа увидела, что мрачное Средневековье умело не только молиться, но и веселиться, и не только на народных языках, но и на ученой латыни». Это – произведение реального XIV века.

Обличить намерен я лжи природу волчью:Часто, медом потчуя, нас питают желчью,Часто сердце медное златом прикрывают,Род ослиный львиную шкуру надевает.

С голубиной внешностью дух в разладе волчий:Губы в меде плавают, ум же полон желчи.Не всегда-то сладостно то, что с медом схоже:Часто подлость кроется под атласной кожей.

Замыслы порочные скрыты речью нежной,Сердца грязь прикрашена мазью белоснежной.Поражая голову, боль разит все тело;Корень высох – высохнуть и ветвям приспело.

Возглавлять вселенную призван Рим, но скверныПолон он, и скверною все полно безмерной —Ибо заразительно веянье порока,И от почвы гнилостной быть не может прока.

Рим и всех и каждого грабит безобразно;Пресвятая курия – это рынок грязный!Там права сенаторов продают открыто,Там всего добьешься ты при мошне набитой.

Кто у них в судилище защищает дело,Тот одну лишь истину пусть запомнит смело:Хочешь дело выиграть – выложи монету:Нету справедливости, коли денег нету.

Есть у римлян правило, всем оно известно:Бедного просителя просьба неуместна.Лишь истцу дающему в свой черед дается —Как тобой посеяно, так же и пожнется.

Лишь подарком вскроется путь твоим прошеньям.Если хочешь действовать – действуй подношеньем.В этом – наступление, в этом – оборона:Деньги ведь речистее даже Цицерона.

Деньги в этой курии всякому по нравуВесом и чеканкою и сверканьем сплава.В Риме перед золотом клонятся поклоныИ уж, разумеется, все молчат законы.

Ежели кто взяткою спорит против права —Что Юстиниановы все ему уставы?Здесь о судьях праведных нету и помина —Деньги в их суме – зерно, а закон – мякина.

Алчность желчная царит в Риме, как и в мире:Не о мире мыслит клир, а о жирном пире;Не алтарь в чести, а ларь там, где ждут подарка,И серебряную чтят марку вместо Марка.

К папе ты направился? Ну, так знай заране:Ты ни с чем воротишься, если пусты длани.Кто пред ним с даянием появился малым, —Взором удостоен он будет очень вялым.

Не случайно папу ведь именуют папой:Папствуя, он хапствует цапствующей лапой.Он со всяким хочет быть в пае, в пае, в пае —Помни это каждый раз, к папе приступая.

Писарь и привратники в этом с папой схожи,Свора кардинальская не честнее тоже.Если, всех обславивши, одного забудешь, —Всеми разом брошенный, горько гибнуть будешь.

Дашь тому, дашь этому, деньги в руку вложишь,Дашь, как можешь, а потом дашь и как не можешь.Нас от многоденежья славно в Риме лечат:Здесь не кровь, а золото рудометы мечут.

К кошельку набитому всем припасть охота:Раз возьмут и два возьмут, а потом без счета.Что считать на мелочи? Не моргнувши глазом,На кошель навалятся и придушат разом.

Словно печень Тития, деньги нарастают:Расточатся, явятся и опять растают.Этим-то и кормится курия бесстыдно:Сколько ни берет с тебя, все конца не видно.

В Риме все навыворот к папской их потребе:Здесь Юпитер под землей, а Плутон – на небе.В Риме муж достойнейший выглядит не лучше,Нежели жемчужина средь навозной кучи.

Здесь для богача богач всюду все устроитПо поруке круговой: рука руку моет.Здесь для всех один закон, бережно хранимый:«Ты мне дашь – тебе я дам» – вот основа Рима!

А вот следующее произведение, возможно, надо отнести не к XIV, а к XV веку. Иначе совсем непонятно, о каком разрушении Рима идет речь? Ни в XII, ни в XIV веках (по общепринятой хронологии) Рим, будь то Рим итальянский, или византийский (Константинополь) разрушен не был. А в XV веке пострадали оба.

Нет тебе равного, Рим; хотя ты почти и разрушен —Но о величье былом ты и в разрухе гласишь.Долгие годы твою низринули спесь, и твердыниЦезаря, храмы богов ныне в болоте лежат.Рухнула мощь, эта мощь, приводившая некогда в трепетГрозный Аракс, что теперь горько о ней же скорбит.Рим мечами царей, неусыпной заботой сената,Волею вышних богов мира владыкою был;Рим, над коим мечтал быть Цезарь единым владыкой,Властолюбиво поправ дружбу и узы родства;Рим, усилясь втройне, вражду, преступления, дружбуЗавоевал и пресек и, одаряя, обрел;Рим, создаваясь, храним был твердо заботами знати,Силой соседей своих, морем и местом своим.Дерево, и мастера, и деньги с севера, с югаШли, и служило стеной самое место ему.Щедрыми были к нему и вожди, и счастливые судьбы,Каждый художник, весь мир Риму дары свои нес.Град сокрушился, но в честь ему и великую славуТолько одно я хочу вымолвить: это был Рим!Но ни годов череда, ни меч, ни пламя пожараНе были в силах дотла славу его сокрушить.Рим стараньем людей воздвигнут был столь величаво,Что и старанье богов не сокрушило его.Мрамор опять собери, и богатства милостью вышнейНового пусть мастера будут стараться достичь.Но не удастся создать никогда им подобной твердыни,Даже развалин ее не восстановят они.Столько осталось еще и рухнуло столько такого,Что не сравнимо ни с чем и не воскреснет опять.Здесь даже боги богов изваяниям сами дивятсяИ походить на свои изображенья хотят.Не в состоянье была дать богам такой облик природа,В коем их дал человек на удивление всем.Лики живые у них и, взирая на них, почитаютДело художника здесь больше, чем их божество.Город счастливый, когда б у него были власти другиеИ не стыдились познать истину веры они!

В книге «Памятники средневековой латинской литературы X–XII веков» сказано: «Хильдеберт Лаварденский был тем из писателей XI и XII вв., в котором дух начинающегося средневекового гуманизма нашел наиболее чистое и ясное выражение… Из трех поэтов «овидианского предвозрождения» на Луаре Бальдерик Бургейльский, пожалуй, самый овидианский. У него нет глубины и ясности Хильдеберта, у него нет учености и достоинства Марбода, он легкомыслен, словообилен и хлопотлив, но в нем привлекательно само непосредственное простодушие, с которым он упивается новым миром, раскрывшимся перед его поколением».