Постмодерн в раю. О творчестве Ольги Седаковой - Ксения Голубович Страница 15

буду создан как то, чего на свете нет, и ты мученья чистый свет прочтешь по мне, как я по звездам! — И вырывался он из мрака к другим и новым небесам из тьмы, рычащей, как собака, и эта тьма была — он сам. 10. Ночь (Тристан и Изольда встречают в лесу отшельника) Любовь, охотница сердец, натягивает лук. Как часто мне казалось, что мир — короткий звук: похожий на мешок худой, набитый огненной крупой, и на прицельный круг… Сквозь изгородь из роз просовывая руку, прекраснейший рассказ воспитывает муку, которой слаще нет: огромный альмандин по листьям катится, один и не один. Что более всего наш разум восхищает? Что обещает то, что разум запрещает: душа себя бежит, она нашла пример в тебе, из веси в весь бегущий Агасфер… Скрываясь от своей единственной отрады, от крови на шипах таинственной ограды, не сласти я хочу: мой ум ее бежит, другого требуя, как этот Вечный жид… Но есть у нас рассказ, где мука роковая шумит-волнуется, как липа вековая. Смерть — госпожу свою ветвями осеня, их ночь огромная из сердцевины дня растет и говорит, что жизни не хватает, что жизни мало жить. Она себя хватает над самой пропастью — но, разлетясь в куски, срастется наконец под действием тоски. Итак, они в лесу друг друга обнимают. Пес охраняет их, а голод подгоняет к концу. И в том лесу, где гнал их страх ревнивый, отшельник обитал, как жаворонок над нивой. Он их кореньями и медом угостил и с подаянием чудесным отпустил — как погорельцев двух, сбиравших на пожар. И занялся собой. Имел он странный дар: ему являлся вдруг в сердечной высоте Владыка Радости, висящий на Кресте. 11. Мельница шумит О счастье, ты простая, простая колыбель, ты лыковая люлька, раскачанная ель. И если мы погибнем, ты будешь наша цель. Как каждому в мире,           мне светит досель под дверью закрытой           горящая щель. О, жизнь ничего не значит. О, разум, как сердце, болит. Вдали ребенок плачет и мельница шумит. То слуха власяница и тонкий хлебный прах. Зерно кричит, как птица, в тяжелых жерновах. И голос один, одинокий, простой, беседует с Веспером, первой звездой. — О Господи мой Боже, прости меня, прости. И, если можно, сердце на волю отпусти — забытым и никчемным, не нужным никому, по лестницам огромным спускаться в широкую тьму и бросить жизнь, как шар золотой, невидимый уму. Где можно исчезнуть, где светит досель под дверью закрытой горящая щель. Скажи, моя отрада, зачем на свете жить? — услышать плач ребенка и звездам послужить. И звезды смотрят из своих пещер или пучин: должно быть, это царский сын, он тоже ждет, и он один, он, как они, один. И некая странная сила, как подо льдом вода, глядела сквозь светила, глядящие сюда.