Нина Эптон - Любовь и французы Страница 16

Прошло еще два года. В 1207 году папа убедил Филиппа снова попытаться провести ночь с несчастной датчанкой. Королю советовали молиться и делать пожертвования, чтобы «эксперимент» прошел удачно, но Филипп продолжал протестовать, утверждая, что на нем лежит магическое заклятие. Папа постепенно смягчился, поскольку был заинтересован в союзе с Филиппом против Иоанна Английского. А Филипп начинал подумывать, что для борьбы с Англией поддержка его разгневанного шурина, датского короля, могла бы очень пригодиться. В 1213 году он неожиданно явился к Ингебёрг, которая все еще томилась в монастырской келье. Несчастная королева пробыла в заточении двадцать лет. И вот теперь она была фактически восстановлена в своих правах в Лувре — судьба наконец-то вознаградила ее за долготерпение.

Какими бы ни были политические мотивы, двигавшие Филиппом, но в последние годы жизни он успокоился. Рассказывая Ингебёрг о государственных заботах, король обнаружил, что она наделена проницательным умом. Он уже не испытывал физической боязни в ее присутствии. В 1214 году Филипп одержал славную победу над англичанами при Бовине и после этого до самой своей смерти в 1223 году вел себя — хотя и с опозданием — как любящий муж. Его последними словами на смертном одре, обращенными к сыну, были: «Заботься о королеве... Я причинил ей много горя». Ингебёрг пережила его на десять лет, живя в маленьком замке далеко от двора.

Истории о преданности жен и испытаниях твердости, милые сердцу многих авторов средневековых романов, такие, например, как история Энид, рассказанная Кретьеном де Труа, не кажутся столь уж надуманными, когда мы читаем рассказы о действительно выходящих из ряда вон вещах, происходивших на самом деле. Ингебёрг заслуживает того, чтобы поставить ее рядом со средневековыми литературными героинями,— они не столь уж нереальны, как кажется нам с расстояния в восемьсот лет.

Не только монархи были непокорными любовниками. Священники тоже доставляли много хлопот, шла настоящая борьба за то, чтобы заставить их блюсти свой обет целомудрия. Некоторые провинции — особенно Бретань и Нормандия —имели большую независимость, чем другие, и местное духовенство содержало в домах наложниц вплоть до шестнадцатого столетия. Священники открыто женились, и их сыновья наследовали отцовские бенефиции. Таким образом, Кемперской епархией владели три поколения — дед, отец и сын. Жен епископов Реннского, Ваннского и Нантского титуловали графинями. Совсем иначе обстояли дела в столице. Всем известно, на какие жертвы ради церковной карьеры возлюбленного шла Элоиза; тот факт, что у Абеляра есть любовница и незаконный сын, не помешал бы его продвижению по служебной лестнице, но вступить в законный брак означало для него навсегда отрезать себе все пути наверх.

Ну и расчетливым же любовником он был! В Письме к другу (которое, по-видимому, представляет собой первый пример французской литературной исповеди) Абеляр объясняет, как он, решив испытать любовь и не желая ни опускаться до разврата, ни становиться альфонсом (хотя этот «термин» тогда еще не вошел в употребление), решил искусить Элоизу, известную своим очарованием и интеллектом (она была, гордо добавляет он, единственной в стране женщиной, знавшей древнееврейский, греческий и латынь). Поэтому Абеляр снял комнату в том же доме недалеко от собора Парижской Богоматери, где вместе со своим дядей-священником жила девушка. Бедная Элоиза сдалась очень скоро, поскольку, как она патетически писала ему, когда они оба принялись резюмировать прошлое еще до того, как их переписка стала чисто духовной: «Вы обладали двумя талантами, дававшими Вам возможность соблазнять женщин,— талантами певца и поэта; я не думаю, чтобы какой-либо философ до Вас обладал этими талантами в такой же степени. Благодаря этому Вы сложили много любовных песен, которые разошлись по миру, заставив вздыхать о Вас многочисленных женщин и во многих краях прославив мое имя».

Когда дядя Элоизы обнаружил, что она enceinte[56], он отомстил на жестокий средневековый манер — по его приказу Абеляра схватили и оскопили,— философ оплакивал лишь свой собственный горький жребий и злобно вынудил Элоизу стать монахиней до того, как самому принести обет. Единственное, в чем когда-либо упрекала его Элоиза, кроме упоминаний о его последующем молчании, это «недостаток доверия» с его стороны. У нее не было призвания к монашеской жизни, и она говорила ему искренне: «Я не жду от Бога никакого вознаграждения, я еще ничего для Него не совершила». Ей хотелось знать, правда ли, будто он испытывал к ней лишь плотское влечение. Его ответ не оставлял никаких сомнений: «Моя любовь была лишь вожделением и не заслуживает называться таковой. Я истратил всю свою жалкую страсть на вас». Сладострастный образ преследовал его даже во время торжественных месс. Однако Абеляр согласился стать духовником ее обители и отвечать на множество теологических вопросов, которые задавала ему аббатиса —его бывшая возлюбленная и незаконная жена, которой, в конце концов, после его смерти было вверено его тело. Такая роль, возможно, удовлетворяла его эго. Читатель, вероятно, хотел бы знать, что стало с сыном Абеляра, Астролабом. Кажется, из них двоих одна лишь Элоиза, как можно судить по ее письму к приору монастыря Абеляра, думала о будущем ребенка; она старалась, чтобы ее сын сделал карьеру, приняв духовное звание. Элоиза — великая святая любви, возможно величайшая. Она гораздо более заслуживала того, чтобы Вагнер избрал ее героиней своей оперы, нежели самовлюбленная вымышленная Изольда, которую связывает с Тристаном действие магического любовного зелья, а не дарованная по доброй воле любовь.

Глава 10. Мужья и жены

Одним из первых авторов, восхвалявших брак, был учитель Данте, Брунетто Латини{43}. Его доводы в пользу брака, которые он изложил в своей Livre dou tresor[57], написанной по-французски в 1230 году, были довольно необычными. В случае, если нареченные не связаны друг с другом родством и если брак заключен с целью продолжения рода, это установление свято и угодно Господу. Вступать в брак рекомендуется, «поскольку брак установлен Господом в раю, и Адам и Ева были свободны от греха в момент заключения брачного союза; потому что брак существует испокон веков, и Господь поддерживал институт брака в Ковчеге, и Дева Мария была замужем, а Иисус Христос присутствовал на свадьбе вместе со Своей Матерью и учениками, и претворил воду в вино, дабы доказать выгоды, проистекающие от брака; ради детей, рождающихся в браке, из-за грехов, от которых брак предохраняет людей, и по множеству других причин...»

Брунетто советовал молодым людям вступать в брак с партнерами одного с ними происхождения, телосложения и возраста — эта короткая, безобидная с виду фраза, вероятно, показалась революционной в те времена, когда девушек часто выдавали замуж за мужчин, которые были старше их вдвое-втрое.

Тогдашние брачные обычаи не поощряли постоянство. Показательный пример того, какой игрой случая был брак для женщин — вдов или девиц,— которых их братья или отцы выдавали замуж, сообразуясь со своими феодальными или финансовыми интересами, мы видим в следующем отрывке из романа Garin It Lorain[58]. Два брата приезжают к себе в замок с компанией рыцарей, и один из них, Бодуэн, зовет сестру-вдову. Как только она появляется, гости встают, все как один любуются ее красотой и аристократическим изяществом ее фигуры. Затем Бодуэн берет сестру за руку и отводит в сторону. «Моя прекрасная и дражайшая сестра,— говорит он,— мне нужно сказать тебе пару слов с глазу на глаз. Кстати, как ты поживаешь?» — «Благодарение Богу, весьма неплохо».— «Прекрасно. Что ж, завтра у тебя будет новый муж».— «Что ты говоришь, брат? Я только что потеряла моего господина; всего месяц, как тело его предано земле, и у меня от него прелестный малыш, который, дай-то Бог, станет когда-нибудь богатым человеком. Мне надлежит думать о том, как приумножить его наследство. Что скажут люди, если я выйду за другого барона так скоро?» — «Ты сделаешь это, милая сестра. Муж, которого я привез тебе, богаче первого, а кроме того молод и хорош собой». Когда же Бодуэн называет сестре имя ее жениха — Фроман (по-видимому, этот рыцарь пользуется хорошей репутацией), дама начинает колебаться: «Мессир брат,— отвечает она,— я сделаю так, как ты захочешь».

По-видимому, дамы эпохи феодализма были приучены исполнять роль пешек в корыстных играх мужчин. Большинство из них в течение жизни имели нескольких мужей, с женами по самому пустячному поводу расходились, а следовательно, безнадежно запутанные вопросы разделения и приумножения имений и наследств были причиной непрекращавшихся сражений и судебных процессов. С учетом этих обстоятельств тот факт, что сердца многих красавиц были «склонны к измене» и они были рады обзавестись кавалером, представляется вовсе не удивительным. Общество, в котором жили эти женщины, толкало их на поиски любви и сентиментального утешения вне семьи.