Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни Страница 19

Что же понадобилось менять коренным образом в полицейской системе Российской империи в середине XIX в.? Ответ на этот вопрос следует искать как в архивах МВД, так и в публицистике того времени. Министерские документы свидетельствуют о взглядах правительства и чиновников высшего звена на проведение полицейской реформы. Журнально-газетные публикации на данную тему пусть не в полной мере, но отражают общественное мнение, тем более что с началом царствования Александра II была провозглашена эпоха Гласности.

Эти группы источников сами по себе указывают на еще одну особенность процесса реформирования полиции: два информационных потока не соприкасались. В верхних эшелонах власти разрабатывались проекты преобразования полиции, шло их обсуждение, но в печать поступали уже готовые законы. Мнения общества бюрократия не спрашивала. В свою очередь печать, обсуждая «полицейскую» тему, варилась в собственном соку — ни одна из статей не получила официального отклика. По свидетельствам современников, это было связано с тем, что служащие полиции были вынуждены молчать, опасаясь вызвать гнев начальства. Впрочем, существовала и другая ярко выраженная тенденция: редакторы демократических изданий по принципиальным соображениям (из-за неприязни к полиции как таковой) отказывались публиковать статьи, авторами которых были полицейские. Типичным примером служит судьба С. С. Громеки, полицейского офицера с большим стажем, знавшего не понаслышке проблемы своего ведомства. Серия его очерков, опубликованных в журнале «Русский вестник» на протяжении 1857–1858 гг., вызвала немалый резонанс (отчего новоявленный публицист был вынужден подать в отставку). Когда же стало известно о его службе в полиции, то двери многих редакций перед ним захлопнулись.

Начал С. С. Громека с рассуждений об отношении русского общества к полицейским. В статье «Два слова о полиции» он писал:

«Все согласны в том, что главная слабость нашей полиции (мы будем говорить только о земских и градских полициях в губерниях, с которыми имели возможность ближе познакомиться) заключается в отсутствии тех качеств, которые могли бы поставить всех чиновников ее на степень общественного уважения».

Идеалом для Громеки представлялась правоохранительная система Англии, где закон возведен в абсолют, его служитель — полисмен — пользуется непререкаемым авторитетом и исполняет свой долг, невзирая на социальное положение граждан. В России же совершенно иная ситуация:

«Законы!.. Странно как-то звучит это слово в наших ушах. «Вот вздумал подводить законы! экой законник!» Такие фразы всего чаще услышите вы, если станете говорить о законах так называемым порядочным молодым людям. Попробуйте нарушить законы моды, этикета или светских приличий — и вы человек пропащий, вы скомпрометировали себя, и нет вам доступа в общество. Но если вы нарушите законы христианские или гражданств, если вы обидите незнакомого нахальным взглядом и дерзко-остроумною речью, если вы прогоните кредитора вашего за дверь, если вы наговорите грубостей полицейскому чиновнику, напомнившему вам о законе, если, наконец, вы обманете хорошенькую женщину, — в глазах товарищей достоинство ваше нисколько не уменьшится от этого, и вас — чего доброго! — назовут еще молодцом. Обществу же до этого дела нет: оно знает вас как милого шалуна и охотно простит вам все эти проказы, лишь бы вы никогда не ошиблись во французском языке.»

Мало того, что в глазах общества русский полицейский являлся неуважаемым представителем неуважаемого закона. Наряду с этим ему прилюдно приходилось играть незавидную роль слуги собственного начальства с обязанностью «… торчать у подъезда губернатора, когда он дает бал или обед». И только от воли начальника зависело: будет ли полицейский награжден или в одночасье лишен своей должности, как следствие сиюминутного гнева, а то и по необходимости пристроить на должность своего человека.

В этих условиях совсем уж утопией выглядело повеление верховной власти: «Полиция приводит всякого к исполнению предписанного законами, несмотря ни на какое лицо». В давно сложившихся реальных условиях России полицейским мог быть только тот, кому вовремя удалось избавиться от иллюзий и твердо усвоить, что он служит сильным мира. По мнению Громеки, изменить устоявшийся порядок вещей было невозможно, поэтому оставалось одно — извлечь из него материальную выгоду:

«Предоставляем судить всякому: много ли общественного участия возбудит к себе тот чиновник, который вздумает исполнить свою обязанность, несмотря ни на какое лицо?.. Нет, гораздо благоразумнее с его стороны следовать давно заведенному порядку, вошедшему в законную силу: вытягиваться в струнку перед сильными и знатными, не мечтая о человеческом достоинстве, по пословице: знай, сверчок, свой шесток; не без почтения изъявлять всегдашнюю готовность на проволочку и смягчение дела, к коему прикосновен сильный или знатный; растолкать толпу и очистить для него место на публичном зрелище, похлопотать об его экипаже; а в вознаграждение себя за эти посильные труды на службе отечеству маленько поприжать купца или промышленника, сделать уступочку при производстве следствия хорошему человеку, способному к чувствам благодарности, и мало-помалу, при заступничестве и защите вышеозначенных благодетелей, не забывающих прежних услуг, составить себе доброе имя и где-нибудь в глуши, в деревеньке, до конца дней своих пользоваться плодами трудов благоразумных».

Иначе говоря, каждый, кто становился полицейским, попадал в замкнутый круг. В обществе он, в силу своей профессии, не пользовался уважением. В нем видели безропотного исполнителя воли начальства, в случае необходимости легко попирающего законы. Но если он вдруг пытался требовать от окружающих соблюдать Закон, невзирая на чины и звания, то сам оказывался разрушителем общественных устоев и подвергался всеобщему осуждению. Единственное, что оставалось бедному полицейскому, — пользуясь служебным положением, стать богатым и, выйдя в отставку, уже вне службы приобрести подлинное уважение в обществе.

Второй по значимости проблемой для полиции, на взгляд С. С. Громеки, было обилие бумажной работы:

«Полицейскому чиновнику недостаточно все видеть, все знать, все добро охранять, все незаконное останавливать, всех нарушителей порядка задерживать; он должен, во-первых, всякое действие свое облечь в письменную форму для отчетности перед начальством, то есть: виденное записать, подписать, и пригласить к тому посторонних свидетелей; все слышанное исследовать (произвести формальное следствие), и, наконец, если нарушение маловажно, должен сам учинить суд и потом привести свое собственное решение в исполнение с надлежащим, разумеется, прописанием всех сих действий в различные журналы, протоколы, акты».

Кроме того, что писание бумаг отнимало много сил и времени, полицейским приходилось строго придерживаться установленного порядка оборота документов, пусть даже это приводило к абсурду. В качестве типичного примера Громека указал на реальный случай из практики: «… разыскивалась девка Семенова, разыскание прошло первую и вторую части и готово уже было перейти в третью, когда вдруг какой-то писец, знавший лично Семенову, доложил письмоводителю, что девка сия умерла в 1847 году от холеры. Письмоводитель стал в тупик: что ему делать? Неужели возвратить переписку в полицию, когда она еще не была в остальных четырех частях? Нет, это невозможно; это значило бы произвести беспорядок, а письмоводитель, слава богу, не революционер какой-нибудь! И вот он пишет: «Девка Семенова умерла в 1847 году от холеры, а потому переписка передается в следующую часть». И дело о разыскании Семеновой, совершив законный путь, возвратилось в полицию при следующем донесении пристава шестой части: «Девки Семеновой, умершей в 1847 году от холеры, на жительстве и временном пребывании по разыскании нигде не оказалось».

Засуетилась вся дружина благочиния! Усердие ее доходит до того, что хватают и совершенно здоровую бабу, стоявшую по соседству с заболевшим. (кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.)

Характерно, что вопрос о сокращении переписки, как одной из мер улучшения работы полиции, был поставлен еще в 1851 г. самим императором. По распоряжению из Петербурга генерал-губернатор Закревский приказал старшему полицмейстеру полковнику Давыдову: «…приступить по указаниям опыта, сообразно местным обстоятельствам и необходимости к составлению проекта положения для Московской полиции с присоединением к оному всех тех форм книг, журналов, записок и исходящих бумаг, которые послужат сокращению переписки, упрощению и улучшению делопроизводства, и за тем к изготовлению новых штатов для Московской полиции сообразно кругу действий, пространству и народонаселению столицы и денежным средствам»[34].