Нина Молева - Тайны Федора Рокотова Страница 24

Воспитатель и учителя Павла собирались за его столом ежедневно, не делая в своих беседах никаких скидок на возраст своего питомца. Они рассуждали о „политических материях“, отличиях различных государственных систем, о проблемах математики, вопросах судостроения и навигации, о новинках литературы и театральных спектаклях, на которых доводилось бывать чуть ли не каждый день — что-то Павел понимал, о другом начинал расспрашивать — дневник его прямого воспитателя С. А. Порошина сохранил мельчайшие подробности не только дворцовой жизни тех лет, но и любопытную характеристику панинского окружения. И не могло быть случайностью, что именно этот круг панинских единомышленников пишет в первые годы правления Екатерины II Федор Рокотов.

Автор дневника — С. А. Порошин… Написанный Рокотовым его портрет был гравирован П. Ф. Бертонье для первого издания „Записок“ в 1844 году. Находящийся в настоящее время в Музее М. В. Ломоносова Академии наук холст искусствоведы склонны отнести к числу работ неизвестных художников круга Рокотова. Но не говоря о временных утратах, которые понесла эта живопись, это могло быть обычное для Рокотова повторение оригинала, заказанное для родительской семьи. На такой вывод наводит подробная надпись на обороте холста: „сей портрет полковника семена андреевича порошина, писан в санкт петер бурге. прислан родителям ево приписме от 30 апреля 1764 года с капитаном скалевым. получон в барнаульском заводе тогож года августа 26 дня“.

Отец Порошина, генерал-поручик Андрей Иванович, состоял начальником Колывано-Воскресенских заводов.

Насмешливое лицо уверенного в себе С. А. Порошина неуловимо напоминает один из лучших рокотовских портретов — В. И. Майкова. Подобно ему, Порошин в жизни превосходный собеседник, острый на язык, широко эрудированный, одинаково хорошо знакомый с сочинениями Платона и Макиавелли, Буало и Свифта, французских энциклопедистов и современных русских литераторов. „Ум иронический, тонкий и чувство долга удивительное“, — отзовется о Порошине один из современников. Еще более почтительно упомянет о нем Н. И. Новиков в своем словаре литераторов: „Порошин Семен — будучи от армии полковником, умер в 1770 году. Сей был человек просвещенный и писал стихи, из коих некоторые, весьма изрядные, напечатаны в ежемесячном сочинении „Праздное время 1760 года“. „Он же перевел с великим успехом первые две части „Аглинского философа“ и другие некоторые книжки“.

В прошлом флигель-адъютант Петра III, Порошин назначается Екатериной к Павлу главным образом для того, чтобы смягчить тяжелое впечатление от исчезновения императора, к тому же на самую безобидную, казалось бы, должность учителя арифметики и геометрии. Но, подобно Н. И. Панину, С. А. Порошин сам совсем иначе определяет круг собственных обязанностей. Он не изменяет своим литературным увлечениям, и в „Ежемесячных сочинениях“ появляются, между прочим, его интересные педагогические рассуждения — „Письма о порядке обучения наук“. Порошин — знаток театра, и его мысли очень интересны для понимания тех изменений, которые в это время происходили в русском театральном искусстве.

Человек XVIII века — ироничный к самому себе, скептичный в отношении ко всему, что не проверено опытом и натурой, увлеченный возможностями человеческого разума и начинающий верить в силу и сложность человеческого чувства, — все это живо ощущается в порошинском портрете и встает во весь рост в портрете И. Л. Голенищева-Кутузова, еще одного лица из окружения маленького Павла.

Шестьдесят лет деятельной, целеустремленной службы, великое множество по-настоящему полезных дел. Есть удивительная внутренняя бережность, с которой Федор Рокотов пишет этот портрет. Голенищев-Кутузов еще только вступает в ту полосу своей жизни, о которой станут рассказывать энциклопедические справочники и историки русского флота. За его плечами семь лет плавания на Балтике, где И. Л. Голенищев-Кутузов вел топографическую съемку Финского залива и географическое описание берегов, участие в кампании — экспедиции 1753–1754 годов из Кронштадта в Архипелаг, и долгая лестница собственным трудом, без протекций и покровителей, пройденных чинов — от гардемарина до капитана-лейтенанта. Возникшая после шестнадцати лет службы на флоте болезнь вынуждает его остаться на берегу. Голенищев-Кутузов назначается директором Морского корпуса и одновременно наставником Павла по морскому делу. Художник пишет его еще не оправившимся от болезни, только что приступившим к исполнению новых обязанностей.

Тускло мерцает позумент строгого форменного мундира.

Широким мазком ложится у ворота камзола кружевное жабо. И отсвет золота словно оживает в мягких редеющих волосах моряка, легко тронутых пудрой. В оживленном внимательным взглядом лице Голенищева-Кутузова читается и тень недуга, и следы усталости, и сосредоточенная сдержанность человека, умеющего командовать, но способного и слушать. Это ему был обязан Морской корпус появлением штата тщательно подобранных просвещенных „ротных обер-офицеров“ — воспитателей, значительным расширением учебных программ, пополненных, по его специальному ходатайству, рядом теоретических дисциплин и астрономией. Есть в голенищевском портрете и черты, роднящие его с портретом С. А. Порошина, — спокойная сосредоточенная уверенность в себе людей „не случайных“, опирающихся на собственную профессию, знания, личные действительные заслуги, не зависящих в своей внутренней значимости от удачного или неудачного для них поворота фортуны.

Федор Рокотов вернется к портрету И. Л. Голенищева-Кутузова и несколькими годами позже, выполнив одновременно портрет его жены, Авдотьи Ильиничны, урожденной Бибиковой, известный по гравюрам П. А. Антипьева. Лист с портретом самого Ивана Логиновича несет знаменательную надпись: „В знак благодарности за полученные руководством его превосходительства в художестве успехи вырезал Петр Антипьев“. Деятельное вмешательство Голенищева-Кутузова решило судьбу гравера, в прошлом дворового человека Шереметева, и позволило ему получить образование в Академии художеств. Бывшего капитана вообще отличал интерес к искусству и литературе — характерная черта всех воспитанников Сухопутного шляхетного корпуса, который ему довелось кончить, как и С. А. Порошину.

Жена Голенищева-Кутузова была пользовавшейся известностью певицей и музыкантшей. Московский дом Бибиковых славился концертами и спектаклями, а о брате Авдотьи Ильиничны писал в своих „Записках“ А. Т. Болотов: „В особливости щеголял музыкою генерал Гаврило Ильич Бибиков“. Дирижером его крепостной капеллы был „соловей русских песен“, „любимец граждан московских“, по выражению современников, композитор Д. Н. Кашин. В семейных анналах сохранилась память о том, что Рокотов писал второго брата А. И. Голенищевой-Кутузовой, Василия, удостоившегося особенно подробной статьи в новиковском словаре: „Бибиков Василий Ильич — двора ее императорского величества камергер и придворного российского театра директор, сочинил в 5 действиях комедию „Лихоимец“ именуемую, которая многократно на российском придворном театре была представлена со успехом и всегда принимана с особливою похвалою; но она еще не напечатана. Впрочем, надлежит засвидетельствовать справедливую похвалу сочинителю сей комедии: ибо он, держась театральных правил, сочинил ее точно в наших нравах; характеры всех лиц его комедии выдержаны порядочно и свойственно их подлинникам; завязка и предложение естественны и кажущиеся подлинными, и игры довольно; наконец, сказать должно, что комедия сия почитается за одну из лучших в российском театре“.

Но ведь к той же литературной среде Петербурга надо отнести и неудавшегося фаворита Елизаветы Н. А. Бекетова. После рокового вмешательства Мавры Шуваловой в его судьбу ему пришлось немало пережить. Действующая армия. Сражения при Гросс-Егерсдорфе и Кенигсберге. Затянувшийся на годы плен после неудачной битвы под Цорндорфом. Далеко не почетное возвращение на родину, когда для него не находится ни должности, ни дел. И, наконец, производство сразу в генерал-майоры. При всей ограниченности своих дипломатических способностей Петр III понимал, что именно Никиту Бекетова следует противопоставить его счастливому сопернику И. И. Шувалову. В этом новом качестве замеченного императором придворного Бекетов и позирует Рокотову.

В энергичном, почти суровом лице молодого генерала невозможно угадать черты кадета, поразившего своей девичьей внешностью Елизавету Петровну и фарфоровым румянцем щек вызывавшего зависть придворных красавиц. Огрубевшие черты, заплывшие до щелочек глаза, выступившие скулы, жесткий оценивающий взгляд говорят о все еще живых честолюбивых надеждах. Когда-то двадцатилетний Никита Бекетов, увлеченный своим успехом, настолько „возгордился, начал представлять из себя вельможу и принимать других вельмож и старых придворных в шлафроке“. Теперь у него появится другая возможность ощутить свое могущество, но только в далекой Астрахани ее губернатором.