Нина Молева - Тайны Федора Рокотова Страница 26

В старой столице

Не токмо у стола знатных господ, или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который дал мне смысл, пока разве отнимет.

Никто никого и ни в чем не мог обвинить. Строптивый художник, оставивший Академию художеств. Без объяснений — письменных, во всяком случае (архивы их не сохранили). Без серьезной причины — разве не в порядке вещей быть на службе обойденным чином, вниманием начальства! Да, он работал при дворе. Но двор сменился, неуловимо, день ото дня становился иным. И, по всей вероятности, Рокотова связывали с ним не простые заказы на портреты, а более тесные личные связи. Никакой случайностью не объяснишь перемены, происходившие прежде всего в окружении цесаревича. Как же не доверяла ему Екатерина, как боялась!

В 1765 году при достаточно неясных обстоятельствах увольняется С. А. Порошин. Распространялись слухи, будто императрица узнала о дневнике, который он вел и который заключал в себе слишком важные для государства имена и обстоятельства. Слухи были выгодны и необходимы для вразумительного объяснения неожиданной опалы. К ним добавлялись исходившие от непосредственного окружения императрицы разговоры о неуместном сватовстве Порошина к богатейшей невесте Российской империи Варваре Шереметевой, о браке с которой думал Никита Панин. Понятные любому результаты соперничества, хотя в действительности Панин терял чрезвычайно ему нужного и преданного человека.

Итак, отношения Панина с Порошиным остались неизменными. Для объяснений по поводу дневника автора никто не приглашал, и рукопись впоследствии увидела свет без малейших сокращений и поправок. Тем не менее С. А. Порошин получил назначение командиром полка в достаточно удаленный от столицы Старый Оскол. Тем самым на половине цесаревича прекращаются те открытые столы, которые собирали сторонников Н. И. Панина.

В 1765 году не стало М. В. Ломоносова, положение которого в Академии наук резко осложнилось с отъездом в апреле 1763 года за границу И. И. Шувалова. В том же 1765 году уходит из Академии художеств глубоко оскорбленный Е. П. Чемесов. Его, одного из основоположников академической системы, потерявшего в академических стенах здоровье, не включают в совет директоров. Больше того. На торжестве „заложения нового для Академии художеств строения“, собравшем едва ли не весь Петербург, для него не находится пригласительного билета. Все в „храме на Васильевском острову“ перестраивалось так, будто Академия трех знатнейших художеств создавалась заново. История сохранила как бы две даты ее открытия: 1757 и 1763 годы. Шуваловский период пришлось восстанавливать историкам.

На этот главный стержень нанизывалось еще множество иных обстоятельств, каждое из которых имело большее или меньшее значение для положения Федора Рокотова. В 1764 году умер Б. А. Куракин, и вся куракинская деятельная семья предпочла дальнейшую жизнь в Москве. В 1766 году умер поддерживавший художника А. П. Бестужев-Рюмин. Наконец, в 1767 году был уволен и уехал в Москву канцлер М. И. Воронцов, в последнее время близко сошедшийся с И. И. Шуваловым и взявший на себя хлопоты по многим шуваловским поручениям и делам. Может быть, мелочи, но мелочи, поддержавшие решение порвать с Академией, порвать с Петербургом. Темперамент художника и темперамент человека редко расходятся между собой. Рокотов не представлял исключения. Та напряженная взволнованность, которая заставляет его переживать появление каждого словно рождающегося заново на его полотнах человека, не изменяет художнику и в событиях личной жизни. Он открывает душевную значимость в каждом, кого ему приходится писать, но он сознает ее и в себе. Перед этим гордым чувством собственного достоинства, без которого Сумароков не представлял себе человеческой личности, отступало всякое тщеславие и такая понятная в художнике жажда славы, тем более уже приобретенной, испытанной, от которой приходилось отказаться.

Через считаные годы в академических стенах откроется первая в России художественная выставка для работ прежде всего членов Академии. Но не прославленный мастер Ф. С. Рокотов, а еще никому не известный „вольный малороссиянин“ Дмитрий Левицкий показывает на ней свои портреты, и притом не один, не два, как пристало впервые заявляющему о себе перед балованной столичной публикой художнику, а целых шесть, впрочем, уже раскупленных, уже составляющих собственность государственных учреждений и частных лиц. Рокотов не отзовется ни на это и ни на какое другое приглашение Академии. Отныне Петербург перестает для него существовать. Искать протекции, поддержки, ограничиться уходом из Академии не в его характере.

А вот недавний покровитель Ф. С. Рокотова — И. И. Шувалов до конца разделял иллюзии всех „случайных“ и доживших до конца своего „случая“ людей. Как он верил в возможность удержаться если не на былом уровне, то хотя бы при дворе, хотя бы вблизи двора. Он вовремя заболевает сразу после переворота в пользу Екатерины II и остается на положении больного все время коронационных торжеств, чтобы не присутствовать на них и не сделать неудачного шага. Он сам заявляет о своем желании удалиться за границу, но и пишет письмо Григорию Орлову, униженное, верноподданническое, рассчитанное на снисхождение: „Наконец, божеское милосердие, спасая наше отечество, даровало нам такую государыню, на какую лишь могли рассчитывать искреннейшие пожелания добрых подданных, добрых русских. Своим царствованием она обещает нам счастие, благоденствие и всевозможное добро. И в это августейшее царствование я один забыт! Вижу себя лишенным доверия, которым пользуются многие мне равные. Что сказать после этого, любезный мой господин? Что думает общество? Я не способен быть употребляем ни в какое дело, я не достоин благоволения нашей матери! По теперешнему судят и о прошедшем. Может быть, скажут, что я дурно служил усопшей императрице, что я дурно служил моему отечеству. Что делать, любезный господин мой, скажите!“

Весь расчет строится на том, что эти строки прочтет сама Екатерина, и она несомненно познакомится с ними. Но желание Ивана Ивановича Шувалова остаться в стране, тем более сохранить за собой руководство Академией, поддержки не найдет. Эта область была намечена для другого, по-особому близкого императрице человека, которому предстояло на деле осуществлять ее широко задуманные планы просветительства. Ореол просвещенной монархини — его надо было создавать, и в предстоящем спектакле места для Шувалова, как, впрочем, и шуваловских взглядов на искусство, не оставалось. Сказалось ли это на судьбе Рокотова? Несомненно…

В письмах своим доверенным корреспондентам Екатерина II будет называть нового руководителя Академии художеств капризно и почти любовно „гадким генералом“. В первые годы своего правления она едва ли не ежедневно обедает с ним, а потом остается вдвоем, и „гадкий генерал“ читает ей нотации, на которые Екатерина якобы жалуется, но которые тем не менее достаточно терпеливо выслушивает.

У И. И. Бецкого в екатерининском дворце свои, до сих пор до конца не выясненные права. Когда-то побочный сын русского вельможи И. Ю. Трубецкого от шведской графини Бецкой путешествовал по Европе, пополняя образование и просто весело проводя время. Встреча с оставившей мужа принцессой Иоганной Ангальт-Цербской произвела на обоих достаточно сильное впечатление. Молодая пара задержалась в Париже, откуда принцессе пришлось срочно выехать на родину в перспективе скорых родов. Родившаяся девочка стала со временем Екатериной II.

Когда Елизавета Петровна решает начать подыскивать для своего племянника и наследника невесту, она охотно принимает рекомендацию вернувшегося в Россию И. И. Бецкого, который указывает в качестве возможной претендентки на дочь принцессы Иоганны. Бецкому поручается привезти невесту с матерью в Россию, а после бракосочетания молодых он уже по собственной воле уезжает из России вместе с принцессой. Приход к власти Екатерины — время неожиданного расцвета Бецкого. „Гадкий генерал“, как его назовет императрица, получит невероятные для придворного права, но без высоких, бросающихся в глаза назначений и орденов. Екатерина предпочитает для Бецкого денежные и земельные подарки и передает в его руки основные просветительные учреждения. Ни для кого из придворных деятелей подобного рода поприще не представлялось соблазнительным, зато Бецкому давало формальное право постоянно встречаться с императрицей. Пребывание „гадкого генерала“ во дворце и личных апартаментах Екатерины получало свое достаточное обоснование — кто не знал, как интересовалась монархиня просвещением, как близко к сердцу принимала все его проблемы! Но при этом — иностранные дипломаты, да и собственные соглядатаи не могли не подметить любопытной особенности — на придворных торжествах и приемах Бецкому не полагалось показываться вблизи монархини. Злые языки утверждали, что слишком разительным было их сходство.