Андрей Михайлов - Средневековые легенды и западноевропейские литературы Страница 27

Это, во-первых, безусловная инициатива Изольды в ее отношениях с Тристаном, воздержание юноши, упреки «смелой водой». Во-вторых, это отсутствие «второй» Изольды. В-третьих, последовательность смерти любовников: Изольда умирает здесь первой, обманутая Марком, и плывет на корабле не Изольда, а Тристан. То, что эти три специфических особенности нашей легенды в ее «островной» форме действительно присутствовали в гипотетическом «прототипе», подтверждается и сохранившимися фрагментами валлийских текстов, донесшими до нас вариант легенды, как ее рассказывали средневековые барды Уэльса.

Но здесь мы переходим от источников легенды о Тристане и Изольде и от гипотетических реконструкций к длинной череде ее литературных воплощений.

4. Эволюция

Итак, первый этап эволюции нашей легенды – валлийский. Отдельные мотивы легенды, закрепленные затем в письменных памятниках, долгое время бытовали лишь в устной передаче. В устной, ибо у кельтов довольно долго существовал запрет на запись легенд и мифов. Поэтому от валлийских памятников до нас дошли лишь фрагменты. Континентальные тексты также сохранились далеко не полностью. И тут есть значительные утраты. О них мы скажем ниже. Эволюция нашей легенды, особенно на континенте, была уже не раз подробнейшим образом изучена[174]. Поэтому дадим по возможности ее самую суммарную оценку.

Относящиеся к XII или XIII вв. валлийские «Триады» зафиксировали в очень сжатой форме те предания и мифы, которые на протяжении многих веков эволюционировали в устной традиции. Частое упоминание в «Триадах» героев легенды о Тристане и Изольде говорит с неопровержимостью о ее прочном укоренении в валлийском фольклоре, но из-за своей крайней отрывочности, фрагментарности этот текст не позволяет судить о структурных компонентах сказания на его наиболее ранней стадии. Из «Триад» мы узнаем лишь, что Тристан (Дрёстан) был великим воителем, побеждающим всех противников, с кем ему приходилось сразиться. В одном из фрагментов он назван «сыном» Марка, причем, это можно рассматривать и как ошибку, и как указание на духовное родство героев: Марк оказывается «названным» отцом юноши. Наиболее подробно разработан в «Триадах» чуждый нашей легенде мотив Тристана-свинопаса. Думается, это указывает на древность валлийских легенд: мотив присмотра за скотом, его похищения и т. д. встречается довольно часто и в ирландских сагах (ср. «Повесть о свинье Мак-Дато»[175]). Но главная тема легенды – любовь героя к жене дяди – в «Триадах» проведена последовательно и уверенно. Это говорит о том, что такая любовь изначально была основой нашего сюжета.

Это подтверждается и другим валлийским текстом – «Повестью о Тристане»[176]. И здесь перед нами фрагмент несохранившегося целого. Кроме того, в тексте, возможно, есть лакуны. Важно отметить, что эта «Повесть о Тристане» не зависима, как полагают ученые[177], ни от французских версий легенды, ни от гипотетической кельтской «Друстансаги». Тем не менее, основной мотив сказания в «Повести» сохранен. В дошедшем до нас отрывке перед нами – важнейший эпизод легенды: бегство любовников в лес, где им приходится жить в простом шалаше. Но разрешение эпизода совсем иное, чем в популярных версиях. Король Артур и рыцарь Гвальхмейн (Говен) вмешиваются в конфликт дяди и племянника, пытаясь их примирить[178], но Тристан сначала с оружием в руках отстаивает возлюбленную. Но затем все приходят к мирному соглашению: один из претендентов будет владеть Изольдой все то время, что деревья покрыты листвой, другой – остальную часть года. Марк выбирает второе. Но Изольда указывает на породы деревьев, которые никогда не сбрасывают листвы. Тем самым она будет принадлежать любимому всегда.

Сохранился также короткий стихотворный фрагмент, разрабатывающий побочный эпизод взаимоотношений Бранжьены и Каэрдина. Но он слишком отрывочен и темен для понимания, чтобы судить о когда-то существовавшем целом. Заметим лишь, что он свидетельствует о популярности легенды в валлийской среде. Между валлийскими текстами и первыми французскими памятниками, посвященными легенде, – пустота, провал. Можно лишь гадать, какими путями легенда из Корнуэльса шагнула на континент. Точная дата этой трансплантации также не ясна. Топонимический и ономастический анализ, проведенный Ж. Бедье[179], выявил по крайней мере пять пластов, отложившихся в легенде: артуровский и во многом уже интернациональный, общекельтский (армориканский или кимрский), англский, бретонский, французский. Ж. Бедье считал, что первыми перелагателями легенды были бретонские жонглеры, среди которых был широко распространен билингвизм. Ж. Бедье относил первые французские фиксации легенды к таким областям Бретани, как Доль, Сен-Мало, Сен-Бриенк и т. д. В замках англо-нормандских баронов по обе стороны пролива легенда о Тристане и Изольде могла находить внимательных слушателей, которых не смущали ни кельтские мотивы сказания, ни постепенно проникающий в него французский элемент. Таким образом, легенда путешествовала. Это несомненно. Вызывали споры несколько обстоятельств, в частности, где и кем легенда была впервые обработана на континенте. Спорным, например, является существование некоего Брери, на которого ссылается Тома. Ему подыскивали реальные исторические эквиваленты. В документах эпохи упоминается некий Bledhericus famosus ille fabulator. Его отождествляли с Бледри ап Кадифор[180], рыцарем-поэтом, которых было трудно встретить в англо-нормандской среде, но которых было немало в аквитанских землях. Произведений его не сохранилось (если они действительно существовали). Поэтому вопрос о том, был ли этот некий Брери-Бледри автором первой французской версии легенды о Тристане, остается открытым. Точнее, он попросту неразрешим. Однако мы можем условно говорить о «стадии Брери», когда в легенду были внесены существенные изменения. Во-первых, легенда прочно вплелась в артуровский цикл (в валлийской «Повести о Тристане» это могло быть поздней интерполяцией): король Артур становится верховным судьей в конфликте Тристана и Марка. Во-вторых, на этой стадии появилась вторая Изольда, и Тристан стал «сопротивляющимся любовником» по отношению к ней. Вместе с мотивом женитьбы Тристана в легенду был привнесен тот авантюрный элемент (серия рыцарских подвигов, слабо связанных с основным стержневым сюжетом), который возобладает в поздних прозаических версиях, когда трагический любовный треугольник (или четырехугольник) окажется совершенно затушеванным цепью рыцарских авантюр, в которых будут принимать участие многие рыцари Круглого Стола.

Спорным остается также и знакомство с нашей легендой в окситанской (т. е. провансальской) литературной среде. Известный трубадур Серкамон (первая треть XII в.) упоминает Тристана, и это дало повод предположить распространенность нашей легенды уже в это время[181]. М. Дельбуй[182], напротив, считал, что Серкамон употреблял имя «Тристан» как этимологически прозрачную кличку (senhal), не будучи знакомым с сюжетом легенды. Поэтому окситанской стадии легенды о Тристане и Изольде, о чем писал Р. Беццола[183], по-видимому, трудно найти подтверждение. Родившись на севере, легенда не проделала столь сложного пути через южнофранцузские земли. Это не исключает знакомства с нею в окружении Альеноры Аквитанской, при дворе которой (после ее второго брака с Генрихом II Плантагенетом) соприкасались провансальская и англо-нормандская литературные традиции. «Второе» поколение трубадуров, например, Бернарт де Вентадорн, уже хорошо знало содержание легенды, постоянно ссылаясь на печальную судьбу Тристана и его прекрасной возлюбленной. Важно также отметить, что при дворе Альеноры весьма в чести были артуровские сюжеты, и трувер Вас переложил для королевы французскими восьмисложниками латинские баснословия Гальфрида Монмутского. На литературную фиксацию легенды о Тристане книга Васа оказала несомненное влияние, не вытеснив, тем не менее, из сказания содержащихся в нем более ранних элементов.

Если книга Брери и провансальский «Тристан», видимо, не существовали, то с большей вероятностью можно говорить о произведениях некоего Ла Шьевра и знаменитого Кретьена де Труа, которые также отдали дань увлечению нашей легендой. Но их обработки сказания не сохранились (к отношению Кретьена к легенде мы еще вернемся).

Предполагалось, что первоначально легенда имела хождение в виде отдельных автономных песен («лэ»), посвященных тому или иному ее эпизоду, и песни эти стали затем объединяться в циклы. Подобная точка зрения, имеющая под собой некоторое основание (и отразившая в известной мере «теорию кантилен»), большинством медиевистов в настоящее время не разделяется. Наличие в сохранившихся памятниках не менее сорока одинаковых мотивов и, главное, почти идентичная последовательность их с неоспоримой убедительностью говорят о том, что в основе всех известных нам произведений лежал один архетип. Если и можно говорить о «стадии лэ», то есть разрозненных произведений, то между ними и известными нам романами и поэмами было единое переходное звено. Это мнение было высказано рядом ученых; с наибольшей убедительностью и наиболее подробно вопрос об архетипе был рассмотрен Ж. Бедье в его уже не раз упоминавшейся капитальной работе. Последующие многочисленные исследования[184], споря кое в чем с Бедье, лишь уточнили и подтвердили точку зрения французского ученого. Приблизительная реконструкция этого французского архетипа, проведенная Бедье, также остается неоспоримой.