Чарльз Данн - Традиционная Япония. Быт, религия, культура Страница 29

Хотя адептам некоторых ветвей секты «чистой земли» дозволялось вступление в брак, подавляющее большинство священнослужителей придерживалось целибата; они были вегетарианцами, избегали сакэ и сильно пахнущих трав. Монахи имели разряды, или ранги, которые присваивались им по мере обучения, эта система существовала в великих храмах, выполняющих важную роль семинарий.

Рис. 52. Две лавки с буддийскими принадлежностями. Та, что справа, «Хакура-я», по-видимому, специализируется на четках, в то время как в «Абура-я» продаются не только четки, но и похоронные таблички (на полках слева). Монахи в «Абура-я» с надетыми оплечьями кэса

Не существовало никакой территориальной системы, похожей на епархии в христианской церкви. Буддийский священнослужитель опирался на руководство семинарии, где обучался и от которой мог зависеть его храм. При правлении сёгунов Токугава, по крайней мере в самом начале их правления, в большинстве храмов служили монахи секты дзэн. Нельзя считать, что они проводили все свое время в медитации и бились над решением неразрешимых загадок – ведь они были заняты управлением своими храмами и присматривали за паствой; в частности, созывали людей, чтобы исполнить похоронный обряд, если умирал прихожанин.

Буддизм всегда был связан с вопросами о смерти. Этот мир в конце концов всего лишь ступенька в череде существований, и прощание с ним, естественно, сопровождалось буддийскими обрядами. Существовал относительно небольшой слой населения, который не имел никакого отношения к буддизму, но был приверженцем только синтоистской религии, и для этого существовал синтоистский похоронный обряд, очень напоминающий тот, что совершали немногочисленные семейства, которые придерживались исключительно конфуцианства, и состоящий в захоронении тела, а не кремации. Буддийские обряды, однако, почти всегда требовали сожжения, и дымок погребальных костров на огромных площадях, отведенных для кремации в больших городах, символизировал скоротечность жизни. В сельских районах приверженцев буддийской веры могли предать земле, хотя на протяжении всей эпохи Токугава все шире распространялась кремация. Даже умерших императоров хоронили по буддийскому обряду, как и большинство сёгунов, за исключением первого, Иэясу, чьи останки, перенесенные с места упокоения в Сидзуоке, были преданы земле в великом и богато украшенном святилище в Никко.

Когда человек умирал, из храма звали монаха, он приходил и пел несколько подходящих случаю строк из буддийских священных сутр, представлявших собой перевод оригиналов на китайский язык; пение могло перемежаться ударами в колокольчик (не той формы, что обычно бывает у колокольчиков на Западе, а больше похожего на шар) на раздутом кольце для многократного повторения звука или иногда ударами по деревянному барабану, по форме напоминающему тыкву. После отпевания волосы с трупа сбривали, а тело обмывали, облачали в белый хлопковый саван и клали в гроб обычно в форме бочонка. Тело помещали в гроб, как правило, в сидячем положении. Крышку плотно закрывали, и до следующего утра длилось бдение с горящими свечами и курящимися благовониями, а также прилежное чтение сутр священных книг. На следующий день гроб в сопровождении скорбящих родственников и монахов, произносящих сутры, несли на носилках к месту захоронения или кремации. Пышность церемонии, естественно, зависела от благосостояния семьи: бедный крестьянин не мог позволить погребальный костер, и уголок своего земельного надела он оставлял для места захоронения.

После кремации пепел обычно собирали и клали под могильный камень на кладбище, примыкающем к храму, или в Киото, в одном из мест, что с древних времен предназначалось для таких целей. Лаковая табличка с написанным буддийским посмертным именем умершего – каймё помещалась на буддийский алтарь, существовавший в большинстве домов, а также, возможно, в храме, прихожанами которого была семья.

Особые обряды, требующие чтения сутр и молитв, отправлялись в определенные дни. Семь раз через каждые семь дней после смерти (то есть до сорок девятого дня) возносились особые молитвы по покойному, поскольку считалось, что в эти дни, а особенно на семнадцатый, тридцать четвертый и сорок девятый, принимается решение о той жизни, которую усопшему предстоит прожить, поэтому ему особенно нужна помощь в эти дни от тех, кого он оставил в бренном мире. Если умерший был особенно добродетелен или греховен, его будущее решается без промедления, но в большинстве случаев требовалось рассмотрение его достоинств, и благовония, поднимающиеся из мира живых, могли оказать благоприятное влияние на дальнейшую судьбу покойного. Другие поминовения происходили в годовщину смерти, и также определенные даты имели большее значение, чем все остальные: первая, третья, седьмая, тринадцатая, семнадцатая и так далее до пятидесятой, а после этого через каждые пятьдесят лет. По такому случаю благочестивое семейство обычно посещало храм и заказывало чтение молитв, свечи для вожжений и воскурение фимиама. Исполнение таких услуг было постоянным занятием монаха и стабильным источником его дохода.

Семья также должна была соблюдать траур, продолжительность которого зависила от близости родства усопшего: от пятидесяти дней – по родителям, тридцать дней – по мужу, двадцать дней – по жене, до трех дней – по племяннику или племяннице. Этот период траура был временем, когда скорбящий должен удаляться от мира, чтобы не осквернять других; в частности, не должен был приближаться к синтоистскому святилищу, чтобы не произошло осквернения смертью, а чтобы избежать этого полностью, ему запрещалось проходить через тории – врата храма. Входить в дом через главный вход также было запрещено; свадьбы откладывались, не позволялось никакой музыки, нельзя было производить раздел имущества, пить сакэ или есть мясо, бриться или стричь волосы. Кроме всего этого, нужно было долго носить траурные одежды, максимально – тринадцать месяцев – это траур по родителям. Этот обычай относился в основном к придворным, которые носили траур, и воинам, которые надевали черное кимоно с семейным гербом (моном); особое внимание уделялось тому, чтобы голова была покрыта, пусть хотя бы бумагой, чтобы не осквернять солнце.

Буддийских монахов можно было видеть на улицах, когда они шли на похороны и поминовения, а также во время летнего праздника Бон, когда души умерших навещают землю, и по такому случаю возносились молитвы. Послушников также можно было видеть рядом с большими буддийскими школами – ведь они, одетые в белое исподнее кимоно, подпоясанное кожаным ремнем, черную куртку, соломенную шляпу и соломенные сандалии или деревянные башмаки на босу ногу, обычно каждый день выходили на улицы со своими плошками для подаяний – хати – и собирали милостыню. Одеяния авторитетных священнослужителей зависели от их ранга и секты, а также, несомненно, от средств, какими они располагали, но обычная одежда была такой же, что и у послушников, за исключением кэса – полоски ткани, перекинутой через левое плечо и опоясывающей талию справа налево. Кэса символизировала облачение, которое носили первые буддийские монахи, проповедовавшие учение Шакьямуни в Китае. Головы их были бритыми – акт посвящения в буддийские монахи символизировало ритуальное бритье головы, – и они носили четки, бусины которых можно было «пересчитывать» как молитвы, или их можно было потереть между ладонями, чтобы бусины стучали одна о другую, отпугивая злых духов и изгоняя привидения.

Монах, находящийся вдалеке от своего храма, мог посетить дом одного из прихожан, которые выполняли обет поддерживать храм как финансово, так и морально, и часто угощали храмовых служителей. Монаха можно было позвать на семейный совет, и в усадьбах даймё всегда находились монахи, которые не только следили за соблюдением буддийских ритуалов, но также были писцами, каллиграфами, распорядителями чайной церемонии. Иногда они выступали с проповедью и часто бывали единственными доступными людьми с некоторыми навыками публичных выступлений.

Кроме этих почетных занятий, некоторые монахи не чурались развлечений за пределами своих храмов, и некоторых из них почти всегда можно было увидеть в зрительных залах театров. Многие вступали в гомосексуальные связи с храмовыми прислужниками, а мальчики (этот вид проституции процветал в то время) считали их своими надежными клиентами. В то же время монах, который скрывал свою подружку в какой-нибудь тайной комнате храма, был постоянным героем популярной литературы.

Монахи, исполняющие в своих храмах религиозные обряды, обучались этому с детства. Было много и таких, кто приобщался к религии, чтобы удалиться от мира. Ими чаще всего бывали люди старшего возраста, главы семейств и их жены, даже воины высокого ранга, которые пожелали оставить управление делами и вести тихую жизнь в уединении или, возможно, стать поэтами и художниками. Женщины тоже могли стать монахинями и жить в монастырских кельях. Существовали еще и монашки другого рода или, по крайней мере, притворяющиеся таковыми, которые бродили по большим дорогам, распевая для видимости буддийские сутры, но всегда были готовы заменить их песнями менее возвышенного содержания, а также выполнением иных услуг. Они составляли часть людей на периферии буддизма, чьи занятия бывали сродни тому, что делали уличные комедианты и нищие. Они обычно танцевали, доводили себя до неистовства битьем в грудь или звоном в колокольчик и даже проповедовали на углах улиц. В те времена легкие формы сумасшествия считались забавным зрелищем, людей не совсем в своем уме обычно просили устраивать представления на потеху зрителей. Эти полунищие, развлекающие других своим фиглярством, сливались в одно сословие – парии. Буддийские монахи сами находились вне сословной системы и не вписывались ни в одну из категорий, с ними обращались скорее как с воинами (конечно же без права на самоубийство), но наказывали высылкой из их храмов или полным затворничеством там.