Норман Лебрехт - Кто убил классическую музыку? Страница 30

Контора Верта ежедневно с одиннадцати до пяти была открыта для любых прослушиваний. Он приветствовал «заявки от композиторов, желающих, чтобы их произведения были изданы и представлены публике»[193], и собрал вокруг себя огромное количество ничтожеств. К моменту смерти Верта в 1905 году его фирма «Верт и Симкинс» поставляла массу исполнителей в музыкальные клубы и общества страны. Перси Грейнджер, один из немногих настоящих артистов в списках фирмы, называл ее «судьбоносным посредником»[194]. Единственной звездой мирового уровня у Верта был Сергей Рахманинов.

Верт оставил фирму своим племянникам Педро и Джону Тиллетам. Последний увеличил капитал, вступив в партнерские отношения с Р. Ли Иббсом. Компания «Иббс и Тиллет» установила английский кодекс чести, принятый остальными представителями музыкального бизнеса. «Иббс и Тиллет никогда не заключали письменных контрактов с артистами. Если отношения не складывались, артист был волен уйти от них, куда ему заблагорассудится»[195], — рассказывал хранитель архивов компании Уилфрид Стифф. «Их слово было не менее надежным, чем контракт»[196], — говорил скрипач Генри Темянка. Честность явно окупалась, поскольку Иббс олицетворял собой стабильность, в то время как горячий Пауэлл попадал из одного кризиса в другой, в чем ему немало способствовал его расточительный дирижер, сэр Томас Бичем.

Пауэлл и Бичем были родственными душами: близкие по возрасту, оба они родились в богатых семьях и упорно старались навязать иностранную культуру невосприимчивым бриттам. Бичем, наследник фирмы по производству слабительных, оттачивал свой легендарный юмор, описывая творческие потуги соотечественников. «Британская музыка, — говорил он, растягивая слова, — находится в состоянии вечного обещания. Можно сказать, что она представляет собой одну длинную обещающую ноту». Осаждаемый кредиторами Бичем знал цену обещающим нотам лучше, чем другие музыканты. Впрочем, какой бы ни была британская музыка, он торопился приложить к ней руку. В 1929 году, после того, как обе созданные им оперные компании разорились и закрылись, он стал искать себе какой-нибудь оркестр и с помощью Пауэлла, действовавшего в качестве посредника, чуть было не отхватил Лондонский симфонический оркестр. В то время ЛСО, тяжело переносивший Великую депрессию и наступление субсидируемого государством радиовещания, находился в состоянии шока. После четвертьвековой гордой независимости лучшие музыканты подвергались искушению еженедельными выплатами в новом симфоническом оркестре Би-би-си. Творческий дух и исполнительское мастерство упали до рекордно низкой отметки. Бичем, решив действовать соблазном, предложил ЛСО участвовать в своих оперных сезонах в Ковент-Гарден; Пауэлл молниеносно договорился о записях на две тысячи фунтов.

У обоих деятелей имелись причины ненавидеть Би-би-си. Пауэлл понимал, что возможность домашнего прослушивания концертов уменьшает его аудиторию, а Бичем называл радиовещание «самым большим несчастьем в мире». Это не помешало ему, даже после того как он заставил ЛСО дважды переписать устав в соответствии со своими автократическими установками, привести в действие все доступные рычаги, чтобы заставить Би-би-си сделать его главным дирижером оркестра. Бичем был самым популярным дирижером королевства. Однако перспектива работы с капризным маэстро и его агентом в качестве руководителей музыкального вещания национального радио не прельщала руководство Би-би-си. Оно предпочло незаметного, абсолютно надежного Адриана Боулта, а Бичем узнал о своем поражении из газет. ЛСО, поняв, что он вел двойную игру, прервал переговоры. Бичем остался с носом.

В 1931 году Пауэлл потерпел серию финансовых неудач. Самой страшной из них стали гастроли Падеревского, обернувшиеся потерей четырех тысяч фунтов; на ужине после последнего концерта пианист, узнав об убытках, выписал агенту чек на всю сумму. В январе 1932 года, во время очередной попытки поставить Бичема во главе ЛСО, Пауэлл внезапно умер в возрасте пятидесяти четырех лет. Половину жизни он занимал центральное место в музыкальной жизни страны, но оказалось, что никто ничего о нем не знал. Через несколько дней после его смерти был назначен официальный управляющий имуществом. Агент, некогда хвалившийся тем, что ежегодно выплачивает гонораров на сто двадцать тысяч фунтов, умер нищим, задолжав всему свету.

Единственным человеком, который мог оплатить эти долги, был бывший партнер Пауэлла, адвокат родом из Южной Африки, поссорившийся с ним в 1929 году и лишь недавно вновь объявившийся. Судьба одарила Гаролда Холта состоянием в виде алмазных приисков, еврейской матерью, проживавшей в «Клэридже», и двумя высокомерными сестрицами — старыми девами, мисс Мэтти и мисс Хильдой. За улыбкой этого низенького, толстенького и чистенького человечка скрывалась железная решимость. Вняв сотрудникам Пауэлла, умолявшим замять скандал, он ринулся в бой, оплатил текущие расходы и осуществил почти незаметный перевод дела в другие руки. Единственным признаком, по которому публика могла о чем-то догадаться, стала программа концерта Берлинского филармонического оркестра на 7 февраля, в которой содержался лишь один анонс будущих концертов Пауэлла. К концу месяца фамилия Пауэлла исчезла с концертной сцены, а фирма возродилась под названием «Гаролд Холт лимитед».

Холт сумел разрешить ситуацию с оркестром с помощью одного жесткого письма. В июле 1932 года он написал ЛСО, что прекращает переговоры, поскольку, «по мнению совета фирмы, ЛСО практически утратил прежний престиж и больше не пользуется доверием публики»[197]. Через три месяца он создал для Бичема Лондонский филармонический оркестр на той же самой оперной и записывающей базе. ЛСО чудесным образом удалось выжить. Бичем был раз и навсегда изгнан из-за его пульта вместе со своим сообщником Малколмом Сарджентом, но Холт проникся к оркестру невольным уважением и в 1936 году снова начал с ним переговоры. Сразу после войны, когда Бичем создал очередной оркестр, именно Холт спас ЛСО от банкротства, обеспечив ему трехлетний абонемент прибыльных дневных воскресных концертов.

Тактичный, наделенный воображением, добрый по природе Холт мог вести дела с кем угодно. Даже нацисты отправляли к нему оркестры, прекрасно зная, что он организует концерты в фонд помощи «невинным жертвам преследований» в Германии. Он продвигал Мариан Андерсон и Пола Робсона, когда им практически не давали выступать в США, и представил хор казаков из Советского Союза[198]* антикоммунистической эмиграции. Чтобы успокоить Бичема, он создал небольшую компанию, занимавшуюся только его концертами, причем деньги на это давала многострадальная любовница дирижера, леди Кунард. Не особенно стесняясь Бичема, Холт поддерживал дружеские отношения с его соперниками, Генри Вудом и Джоном Барбиролли, которых Бичем постоянно поносил. Кроме того, Холт относился к английским музыкантам лучше, чем Пауэлл, особенно после начала войны и закрытия всех портов; правда, он так и не сумел до конца искоренить мнение о том, что эти музыканты все-таки не дотягивают до мирового уровня. Молодой Бенджамин Бриттен, узнав, что Холт пренебрежительно отзывается о его музыке, перешел к Иббсу и Тиллету. Англичане, объяснял Холт, «никогда не относились с большим доверием к продуктам домашнего производства»[199].

Среди иностранных клиентов Холта можно назвать Горовица и Менухина, Мильштейна и Шнабеля, Беньямино Джильи и Юсси Бьёрлинга. Ему редко приходилось отправляться на поиски артистов — восходящих звезд обычно сразу направляли в его агентство. Тринадцатилетняя скрипачка Ида Гендель взволнованно ожидала результатов прослушивания. Не тратя время на банальности, Холт сказал ей: «Думаю, что теперь, когда ты становишься моей артисткой, я буду называть тебя моей маленькой сестричкой»[200]. Мало кто мог устоять перед таким теплым приветствием, и Гендель на всю жизнь перешла в собственность Холта. Он жестоко эксплуатировал ее; по контракту она получала от него зарплату и должна была играть там и тогда, когда он требовал. Позже Гендель обнаружила, что агент удерживал с нее не десять, а пятнадцать процентов комиссионных. За очаровательным обхождением скрывалась постоянная забота о собственной финансовой выгоде.

По вечерам Холта чаще всего можно было застать за кулисами Куинз-холла, а после концертов он, как некогда Верт, восседал за угловым столиком в «Кафе Руаяль», ублажая своих гостей забавными историями и хорошим вином. Люди его типа, ведшие ночной образ жизни, редко обзаводились семьями, хотя Холт и испытывал слабость к дамам определенного класса, из которых он никого не смог бы представить матушке. С годами склонность к чревоугодию и умеренному разврату наложила опечаток на его внешность; Диана Менухин вспоминала о том, как на ее свадьбе с Иегуди в 1947 году появился «милый старый повеса Гаролд Холт с лицом цвета красной капусты».