Владимир Кутырев - Последнее целование. Человек как традиция Страница 33

Такая философия должна быть ориентирована не вообще, слепо против прогресса, но как говорил А. Печчеи, против слепого прогресса. Видя, и открыто признавая его противоречивый, в главных тенденциях теперь трагический для Homo vitae sapiens характер. Ища в нём тенденции, держась которых можно было бы продлиться. В современных условиях она может быть только археоавангардной, т. е. консервативной и одновременно опирающейся на возможности сохранения человека во взаимодействии с этими новыми постчеловеческими мирами. Притом динамически консервативной, или другими словами, речь должна идти о таком развитии, когда развивающаяся система сохраняла бы свою устойчивость, т. е. себя. Это и есть «устойчивое развитие», которое, провозгласив, извращают до противоположности, утверждая, что надо стремиться к максимально быстрому, «новационному» развитию или «прогрессивному динамизму». А идеал трансновационизма – когда всё существует для того, чтобы скорее исчезнуть, замениться чем-то новым. И опять транс, опять новым – в дурную бесконечность. Иногда, правда, ее «останавливают», превращая в некие «бесконечные информационные поля» или «разумные ландшафты», где прогресс ус-пока(о)ивается[55]. (А говорили: «не остановишь»). Как видим, останавливают, лишь бы не на человеке и его феноменологическом мире. К тому же, если всё информация и разум (бессмертные?), то это – Бог, если всё поля и ландшафты, то это – Материя. Вечное возвращение. Только по-научному: потеряв человека.

Итак, констатация исторически свершающихся фактов (очевидных, ничего личного): нано-микро и мега-космо миры, искусственное и виртуальное захватывают Землю, заставляя их творцов и представителей, особенно технологистов, работать над собственной смертью и про(ис)поведовать ее. Парадигмальным становится мировоззрение «пост» и «транс», переступающее через людей, оставляя их за бортом бытия. Исчезнуть – такова, по сути деятельности, глобальная цель современного человечества. Ее носители, (само)убийцы человека демонстрируют возрастающую агрессивность.

Что делать?

Хотя бы каждому на своем месте, а гуманитарным философам – в философии.

Да Бог им, технократам и потребителям, этой про(транс)грессирующей цивилизации, её идеологии и философии, Судья. Они ее жертвы, не ведают, что творят. Но не все. Есть и те, кто пытается бороться. Что всё сущее конечно – да, но и всё – проявление бесконечной вечности. Ответственные (и) думающие люди должны выступать за у(под) держание своей формы сущего, спасая хотя бы честь и достоинство человека как Мыслящего на Земле Существа. Чтобы можно сказать: Разум на ней возможен, долгое время был, и в принципе, как природа в «Красной книге» – сохраняется. Однако теперь настало время экологии человеческого Разума. Окончательно этот подход можно резюмировать напоминанием притчи о двух, попавших в горшок с молоком лягушках: одна сложила лапки и утонула, другая, оптимистка, билась и получила масло. Она выпрыгнула. Человечество попало в положение отдельного индивида, который знает о своей смертности и несмотря на это, противостоит ей. «По бытию» (не редуцируя его к одной из своих сублимированных форм – знанию), мы, кто продолжает чувствовать себя живым, должны быть консерваторами («биоконами»), жить и смеяться как дети, посетители аптек, тренажерных залов и косметических салонов. Вопреки перспективе.

4. Нужна философия сопротивления

На трудном пути человечества к расцвету и самоотрицанию (падение всегда начинается с вершины) с большей или меньшей определенностью можно усмотреть 5 этапов, 5 «де»: демифологизация, детеизация, деантропоморфизация, десубъектизация и, наконец, деантропологизация. Их не следует уподоблять отработанным, а потом сгоревшим в плотных слоях прогресса ступеням ракеты – все они есть и сейчас, тем не менее, в этой последовательности выражается вектор сублимации чувственно-непосредственного отношения человека к миру в опосредованно-информационное, вытеснение материального виртуальным, бытия сознанием. Дойдя до пункта, с которого явственно виден обрыв пути развития традиционного человека, важно в этом признаться самим себе и искать спасительные направления приложения усилий к самосохранению. «Возвратиться к истокам», призывал М. Хайдеггер, первым, как никто, почувствовавший близость конца человеческой истории. Этот призыв много и с удовольствием повторяют, но главный, вытекающий отсюда вывод делать опасаются: согласившись с его правотой, надо соглашаться с необходимостью великого консервативного поворота всей идеологии и философии при условии, что она ещё хочет оставаться собственно человеческой.

Прямое возвращение к истокам, к «океану», из которого мы все вышли, задача очевидно утопическая, но определённое движение по боковым и обводным путям вполне возможно. Пусть вопреки течению. Особенно к этапам, близким современности, не исчерпавшим себя и при соответствующей поддержке, их потенциала хватит надолго. Тот, кто помнит своё детство и сохраняет душевную молодость, живёт дольше и здоровее. Хотя вопреки времени. Консервативный поворот нельзя произвести путем смены «де» на «ре», необходима ревизия всей истории человеческой мысли, с целью выявления в ней установок, заделов и воззрений, на которые можно опереться, исходя из принципиально новой, ставшей в конце II тысячелетия проблемы: Выживание. По многим параметрам нужна радикальная переоценка значения вклада в культуру тех или иных её творцов. Некоторые «ре» полнее осуществимы в одном отношении, другие в другом, что касается антропологизма и онтологического статуса человека, этот рубеж нельзя отдавать ни в коем случае.

Наряду с Гёте и Хайдеггером как очевидными носителями феноменолого-антропологической картины мира, в фундамент консервативного философствования надо включить, по-видимому, ницшеанство и русскую философскую традицию. Ницше сознательно ставил цель преодолеть ограниченность доминирующего в западной культуре рационализма. Его обращение к досократической философии как эпохе нерасчлененности мысли и бытия, теоретического и поэтического языка, критика истощающей роли чистого интеллекта в жизни человека («Познавший себя – собственный палач», «трусы всегда умны») дали импульс всем, кто поддерживает права живого знания и цельность человеческого духа. Другими словами, даже специалист-интеллектуал, насколько он человек, нуждается в том, чтобы жить в мире как своем Доме, его ребенок представлялся бы ему не «мешком молекул», а существом, которое он любит и которым любуется. Для этого надо защищать голубое небо жизни и культуры от его вытеснения черным космосом техники и цивилизации.

Русскую философию проблема сохранения целостности человеческого духа буквально мучила. В. Соловьев говорил о рационалистах, что они целуются с мертвыми скелетами, Свидригайлов у Ф. М. Достоевского уподобляет вечность, как она трактуется наукой, закоптелой бане с пауками по углам, П. Флоренский отмечает, что естествознание утратило масштаб, которым определяются прочие наши масштабы – самого человека. А. Ф. Лосев предпринял (раньше М. Хайдеггера) впечатляющую попытку реабилитации фундамента духовности и антропологизма – мифа, доказывая, что «все вещи нашего обыденного опыта – мифичны, и от того, что обычно называют мифом, они отличаются, может быть только несколько меньшей яркостью и меньшим интересом»[56]. Мифологична, по его мнению, и человеческая личность. Сама теоретическая наука в мировоззренческой ипостаси – миф. Продолжая эту традицию русской философии по защите человекоразмерного мира и как бы отвечая на крайности его сведения к знакам и информации, в современной литературе начали культивироваться воззрения, в которых мифом объявляется всё, в том числе – так получается, – и «знаки». Получается, что даже «пустые знаки» = биты – миф. Не мифа – нет[57].

Известно, однако, кто слишком много доказывает, тот ничего не доказывает. На основании того, что самое абстрактное и искусственное изобретение связано с людьми, говорить о его мифологичности или антропоморфности похоже на то, как считать, что поскольку люди произошли от обезьян, то они навсегда остались обезьянами или что если при создании техники используется материал природы, то она является частью природы. В чём тогда содержание антропогенеза и экологического кризиса? Всё новое имеет причину в старом, но через какое-то время оно отпадает от старого и превращается в иное, часто противоположное, враждебное его породившему. Разделяя мотивы А. Ф. Лосева насчет трактовки вещей как мифа, с ней можно согласиться не дальше чем в плане признания их антропоморфности, т. е. неизбежно образного восприятия, считать же мифом научные теории и математические модели, по-видимому, ошибочно. Они изобретены человеком, но не мифологичны и не антропоморфны. Как наука больше не отождествляется с культурой, хотя вышла из нее. Небо и лес, дом и самолёт антропоморфны, а электрон, атом, квазары и галактики не антропоморфны: потому что это уже не образы, а концепты реальности. Концепты выходят за пределы её восприятия целостным человеком. Нагружая их образностью, ибо без неё человек плохо мыслит, мы получаем виртуальные по своей природе симулякры. Реальность постнеклассического знания – реальность симулякров как форм вещей без прототипов. Наука, особенно в стадии «техно», не только не миф и всё менее антропоморфна, она всё менее субъектна и антропологична.