Мирослав Попович - Кровавый век Страница 40

Война как возможность стоит за каждым действием в политическом пространстве. Блеф или реальная угроза? – такова игровая семантика всей политики: никто не должен угадать заранее, не блефует ли политик временами. Дипломатия – это тоже война, но всего лишь война нервов. И временами политики должны повоевать – хоть немножко – только для того, чтобы не оказалось, что они блефуют.

В жизни мировой цивилизации рядом с реальными событиями словно бы разворачивается модальная, возможная жизнь – жизнь через фантомные военные конфликты, которые произойдут, хотя, возможно, так и не произойдут, так и останутся в истории потерянными возможностями, не реализованными, но полностью серьезными и реалистичными намерениями и планами очень серьезных и ответственных господ из генеральных штабов и министерств иностранных дел.

Цель есть что-то существенно субъективное. Как намерение или мотив, она живет в конкретных человеческих душах, мыслях, переживаниях и воле индивидов, а не в весомой сотворимой материальности «объективных значений». Более-менее выразительной, но все же достаточно условной репрезентацией цели могут служить ее закрепления в официальных решениях и документах ответственных государственных институций. И уж совсем малоадекватной – реальные последствия действий: ведь чаще всего они не отвечают намерениям.

Неадекватность разных попыток определить смысл исторических акций через их последствия коренится в том, что исследователи стремятся зримо и материально представлять такую неуловимую вещь, как цель, – то ли через ее ощутимые последствия, то ли через конструирование больших социальных групп, которым эти цели якобы должны объективно служить.

Репрезентация цели социального действия через новые возможности, которые это действие открывает, тоже останется не более чем репрезентацией и, следовательно, будет неполной и односторонней. Цель связана с действием и явлением как целостностью. В точных науках, которые используют математический аппарат, мы только учимся учитывать фактор целостности. Социальный анализ может остаться качественным, но, как минимум, нужно осознание ограниченности попыток свести цель и целостность к причинно-следственным звеньям, к объективным измерениям через следствия действия, к репрезентации целого вещественной совокупностью его составляющих.

Мировой социально-политический порядок можно представить, в первую очередь, как определенное стабильное соотношение сил и его юридическое закрепление в системе договоров и международных организаций. Однако это не совсем и так. Можно исходить из структур – договоров, институций, обычаев и норм, которые должны регулировать жизнедеятельность народов. А можно, напротив, исходить из реальной жизнедеятельности людей. И тогда окажется, что некоторые структуры существуют только на бумаге, а реально никогда не функционируют; в некоторых областях структуры вообще просто не существуют, но в ходе «игры без правил» как-то достигаются компромиссы. Важны не сами по себе структуры – важно, как структуры используются при решении реальных конфликтов.

Международный, мировой порядок – это и структура, и целое. Это значит, что каждый из дискретных участков мира человека, его культурно-политического поля отображает в себе всю систему человеческого знания, человеческих норм деятельности и человеческого чувственного опыта. Каждое государство как целое, как субъект мирового порядка будто точка в силовом поле государств, монада «без окон», источник сил, которые распространяются на все мировое поле. Оно пытается занять как можно более высокую позицию, изменить свои координаты в военно-политическом пространстве, и для этого использует отдаленные территории, экономическую конкуренцию, открытия в математике, победы в футболе и так далее – все, что угодно. Усиление влияния одного государства за счет другого в любой точке планеты означает изменение мирового порядка.

Геополитика пытается охарактеризовать соревнование в силовом поле государств через понятие «контроль над территорией». При этом геополитика абстрагируется от ценностного смысла тех национально-государственных целостностей, вокруг которых формируются большие сферы государственных интересов. Например, с геополитической точки зрения несущественно, складывались ли Антанта и Центральный блок государств вокруг каких-то политических и моральных ценностей. Скорее, геополитики будут относиться к подобным ценностям иронически, как к идеологическим декларациям, которые имеют целью укрепить позиции государственной структуры в мире. Не будем так уж циничны. Признаем лишь, что описываемый геополитикой механизм повышения ранга государства в мировом порядке от скромных политических амбиций вплоть до борьбы за мировую гегемонию существует.

Одним из проявлений символического характера мировой политики есть ее двойная география – действительная география политических конфликтов и модальная география их смыслов, в первую очередь военных.

Создается впечатление, что такая разница в важности возникает на мировой периферии – в Марокко, на Ближнем Востоке, в верховьях Нила, в Сараево и так далее – и там, на периферии, конфликт должен развязаться. В действительности обострение франко-немецкого конфликта в Марокко началось с того, что Вильгельму дали кусок земли в Конго. Если кусок Марокко эквивалентен куску Конго, значит, каждый из них в отдельности равняется чему-то третьему, и дело совсем не в них.

Глобальная география конфликтов создает впечатление, что войной непримиримых интересов охвачен весь мир. В действительности конфликт оставался европейским, и военных разрешений его искали на европейской территории, потому что именно там «соотносились силы». Правительства выражали недовольство ситуацией где-то в тропических болотах бассейна реки Конго, а угрожали войной на полях Шампани и в долине Рейна, в Украине и в Придунавье.

Жизнь крутого и самонадеянного австро-немецкого националиста – эрцгерцога Франца Фердинанда и его милой жены были приравнены к чему-то гигантскому и всемирно-историческому, по сравнению с чем почти никакого значения не имеет жизнь их мальчишки-убийцы, который незаметно для мира умер от туберкулеза в тюрьме, пока государства определяли цену его выстрелов.

Мировая периферия – пространство, где словно отражается энергия цивилизационных центров. А происходит все здесь, в центрах, и получает от них свой смысл. Политические события на европейской периферии, в пустынях и болотах Африки, в водах Тихого океана вблизи экзотичных азиатских берегов, таких далеких от Европы, имели военную семантику на территориях основных больших государств.

Мировая война в сущности оставалась европейской. Это хорошо видно на данных о ее жертвах: потери народов Европы составляли 86,7 % всех погибших.[113] Военные действия на мировой колониальной периферии были вспомогательными акциями, следствием планетарного расширения геополитического влияния Европы, ее глобального контроля над отдаленными территориями мира.

Вся внешняя политика больших государств начала XX века скорее напоминала ходы в огромной шахматной партии, где будто ничего особенного на доске не происходило, но фигуры создавали одну отдаленную угрозу за другой. С той существенной разницей, что каждый ход стоил миллионных денег и угрожал, как оказалось, совсем не теми последствиями, которые любой игрок мог предусмотреть.

Монархи и политические группы, или О реальных целях реальных людей

С точки зрения конкретных межчеловеческих отношений довоенная политическая реальность имела черты, которые уже никогда не повторятся в истории. Почти все европейские государства, за исключением, конечно, республиканской Франции, возглавлялись монархами, принадлежавшими к одной большой семье.

Браки членов царствующих семей могли быть или династическими, то есть осуществляться внутри этой огромной европейской фамилии, или морганатическими, – если и признанными церковью, то все же несовместимыми с правилами престолонаследия. Существенный резерв для таких браков составляла Германия, которая сохранила со времен раздробленности большое число семей бывших мелких государей, которые годились только на то, чтобы поставлять принцев и принцесс для полноценных династических браков.

Тот факт, что Болгария избрала себе династию из такой провинциальной династии Кобургов, как правило расценивается как выбор немецкой ориентации. В других случаях династические связи игнорируются, как, например, немецкие связи российской императорской семьи.