Мирослав Попович - Кровавый век Страница 41

Тот факт, что Болгария избрала себе династию из такой провинциальной династии Кобургов, как правило расценивается как выбор немецкой ориентации. В других случаях династические связи игнорируются, как, например, немецкие связи российской императорской семьи.

Монаршие дома жили двойной – реальной семейной и модальной чисто семантической – жизнью, поскольку функцией королей и императоров было освящение властных институтов харизмой власти, якобы спущенной от Бога. Но всегда была и реальная жизнь со сложными внутрисемейными отношениями. Правящий монарх – глава монаршей патриархальной семьи – занимался и тем и другим, и политикой в пределах, принятых в его государстве, и регуляцией внутрисемейных взаимоотношений, которые имели тоже свою высокую семантику.

Какое значение в действительности имели в XX веке династические связи?

Семья европейских монархов была сверхгосударственной группой, которая имела свои собственные интересы и негосударственные, но полностью очерченные и формальные отношения.

Невозможно представить себе Гитлера, Черчилля, Муссолини, Сталина, Чемберлена, Даладье, Рузвельта и других мировых лидеров, которые собираются в имении у кого-то из них, в окружении многочисленных кузин, дедушек и тетушек, все между собой на «ты», по имени или семейным кличкам – Фрэнки, Ади, Сосо, Винни и тому подобное, – играют в гольф, ездят вместе верхом, а затем отправляются в свои страны будто на работу, где ведут совсем другую жизнь и обсуждают со своими министрами и генералами планы войны против Сосо или против Ади. Король Великобритании Георг V и правда был кузеном кайзера Вильгельма II, Вильгельм II был для Николая II кузеном Вилли, а царь для него – кузеном Ники. Рассказы о Первой мировой войне временами начинаются с описания встречи монархов на похоронах английского короля Эдварда, которого называли «дядей Европы». Когда Вильгельм II обозвал своего английского дядю сатаной, это было выражение политических, а не семейных отношений между ними; однако и личные семейные отношения вряд ли можно считать несущественными и чисто декоративными.

Семья европейских монархов. В центре внизу – английская королева Виктория. Внизу слева – кайзер Вильгельм, над ним – царь Николай и его жена Александра. 1894

Макросемейство королей, царей и императоров Европы является примером аристократической, феодальной службы. В России потомки дворян, приглашенных на службу из-за границы, записывались в престижную четвертую книгу и были чуть ли не так же уважаемы, как столбовые дворяне шестой книги. Вообще настоящая аристократия имеет иные понятия родины и патриотизма, чем простые граждане. Она идет на службу, прежде всего военную, и преданна сюзерену так, как должен быть предан рыцарь, для которого главная моральная и политическая категория – честь. Члены одной семьи могут служить разным государям, могут даже воевать между собой, – это совместимо с нравственностью честной службы, хотя плохо увязывается с представлениями типа «Родина превыше всего», “Deutschland über alles”.

Здесь что-то не так, в чем-то искреннее, а в чем-то элемент игры. В действительности же, большинство феодальных воинов и бюрократов давно потеряли заграничные связи, глубоко культурно и религиозно ассимилированы нацией и сохранили разве что чужеземные фамилии. Но были и старинные аристократические роды, внутри которых поддерживались связи по разные стороны границ, и к этим родам принадлежали в первую очередь династии. Мы не можем, собственно говоря, определить их национальное происхождение; они имеют только то, что называется «политической национальностью».

Серьезно ли разделяли государственные границы эти династические семьи? Или, может, государственная политика оставалась для Ники и Вилли захватывающей, но все-таки игрой? Ведь, в конечном итоге, все окончилось тем, что на старости Вилли, уже эмигрант, женил своего внука-кронпринца на эмигрантке – племяннице убитого большевиками Ники, кузине румынского, английского, греческого и шведского королей.

Семейный характер отношений европейских монархов никогда не определял мировой политики. Их личные взгляды и убеждения по этой причине можно было бы, казалось, и проигнорировать. Однако по крайней мере одно обстоятельство все же оставалось существенным для государственной идеологии европейских монархий.

Харизма монархической власти требует, чтобы рядовой гражданин осознавал свою преданность государству как личную преданность монарху, которому он служит. А сам монарх не служит кому-то лично или чему-то, воспринимаемому чувственно и наглядно. Он – последняя ступень персонификации национальной государственности и служит государству, нации или родине, уже как абстрактной идее.

Отсюда возможность построения таких абстрактных и заоблачных «национальных интересов», которые не требуют никакого обоснования и ни одной экспликации в реальности. Если власть монарха надежно контролируется парламентским всенародным представительством, это обстоятельство реализуется только в абстрактной форме, которую приобретают провозглашаемые государством цели и мотивы. Если же монарх имеет возможность активно влиять на ход событий, его личные представления об абстрактных национальных целях и интересах могут стать опасной политической реальностью.

Отсюда и другое обстоятельство, которое оказывается тем сильнее, чем меньше контролируется обществом власть монарха: монарх естественно чувствует себя отцом своих подданных и должен в русле патерналистской тенденции заботиться об этих подданных во все более обширных областях их жизни. В XX веке в Европе осталась одна монархия, которая почти не знала препятствий такой тенденции, – российское самодержавие; однако и в других странах время от времени энергия царствующего дома прорывает дамбы.

Король Эдуард в действительности не был сатаной для Германии – его племянник Вилли, enfent terrible европейского монаршего семейства, неугомонный, безгранично самовлюбленный авантюрист, преувеличивал роль дяди, потому что мерял все своей прусско-немецкой меркой. Король Великобритании и Ирландии благодаря своим связям с другими европейськими монархами мог активно заниматься дипломатической деятельностью, если имел соответствующую натуру. Эдуард такую натуру имел. Но реально проблемами войны и мира занимались в Англии другие люди: политики из консервативной и либеральной партий, профессиональные военные и бюрократы – руководители Адмиралтейства, высший генералитет, разведчики и дипломаты, в конечном итоге, весь состав парламента, без решения которого невозможен был выбор между войной и миром.

И здесь существовала в начале века сложная иерархия неформальных структур, которые оказывали давление на политику. Во-первых, в Англии это была пресса и разные общественные организации типа Лиги Военно-морского флота Великобритании, которые влияли на формирование общественного мнения и через него – на действия парламента. Во-вторых, это – вплоть до второй половины XX ст. – были клубы, закрытые неформальные группы лично близких политиков и их друзей, где во время вечерних обедов вызревали важные решения. Наконец, среди таких клубов не последнюю роль играли масонские ложи, и интересно, что Великим магистром английской ложи был в Викторианскую эпоху, при жизни своей матери, будущий король Эдуард. Через масонские ложи политики Англии могли находить личные каналы, чтобы общаться с политиками-масонами Франции, Италии, а благодаря деятельности украино-русского либерала, известного социолога М. М. Ковалевского, который возродил уничтоженную царями российскую масонскую ложу, – также и с некоторыми либеральными политиками России.

Король Англии Георг V и кайзер Вильгельм II. 1913

Иначе была построена властная структура Германии. Юридически император здесь мог и не вмешиваться в подготовку и принятие высших политических решений, поскольку он хотя и оставался главнокомандующим, но при Генеральном штабе, который мог быть фактически всесильным, потому что имел на то достаточно полномочий. Политический вес решениям, которые принимались на ответственных совещаниях, придавало уже присутствие на них императора, хотя он мог сидеть там молча. В Японии, которая скопировала всю властную и военную систему у Германии, император так и делал – в случаях, когда его приглашали на совещание, он молчал. Зато он и не брал на себя ответственности. Что же касается Вильгельма II, то его характер не позволял ему промолчать. Он принимал самые главные решения сам – в рамках больших полномочий, которые предоставляла ему конституция империи. Руководители правительства и министерства иностранных дел, назначенные им из среды своих коллег по студенческим годам, несколько прежних буршей, что были с ним на «ты», не могли сопротивляться его воле. Единственной силой, которая имела собственные взгляды и могла сопротивляться монаршей воле, была армия, представленная Генеральным штабом, и флот в лице морского министра.