Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни Страница 42

Лихотин поклонился.

— Не прикажете ли стакан пуншу? — спросил Павел Борисович.

— Почту за честь».

В дальнейшем разговор принял почти дружеский характер. Когда речь зашла о розыске беглых крепостных, частный пристав не только умело ввернул словечко о своем высоком профессионализме, но и развлек собеседника анекдотом из полицейской практики:

«— Да-с, случаи побегов не редки. Мы стараемся всеми силами ловить; у меня, например, в части более суток ни одна каналья такая не проживет, непременно сцапаю и к помещику, а дабы неповадно было, второй раз попадется — деру.

— И мою драли?

— Никак нет, уважаемый Павел Борисович. Не было на сей предмета вашего полномочия, но если угодно, я с особым удовольствием, хотя жительство ваше и не во вверенной мне части.

— Нет, спасибо, зачем же? У меня это домашним образом делается, и девушек своих я наказаниям через полицейских солдат не срамлю, бабы этим заведуют.

— Весьма, сударь, похвально и сим вы обнаруживаете отеческое попечение о своих рабах. У меня вот в части дама одна живет, вдова полковница Пронова, так та ежедневно своих горничных к нам посылает, так уж и знаем. Одиножды даже такой случай был: присылает оная Пронова горничную позвать меня на именинную к себе кулебяку, ну и входит квартальный и говорит, что от полковницы де Проновой девка пришла к вашему высокоблагородию. Я пишу какую-то бумагу. «Дать, — говорю, — девке двадцать пять лозанов немедленно и отпустить, ибо знаю уж привычки госпожи Проновой».

Павел Борисович захохотал.

— И всыпали?

— И всыпали-с. После экзекуции девка входит ко мне и говорит, что барыня ее послала не за сим, а лишь звать на кулебяку. Посмеялся и сказал посланной, что это-де зачтется на будущее время. Препотешный случай-с!»

Производство телесных наказаний входило в круг официальных обязанностей полиции. Как правило, «вгонять ум через задние ворота» посредством лозы (специально вымоченных ивовых прутьев) назначали служащих пожарных команд, а сами экзекуции происходили либо в сарае для хранения инвентаря, либо на конюшне. Обиходные выражения «угодить в часть», «попасть на съезжую» могли обозначать как пребывание под арестом в полицейском частном доме, так и кратковременный визит для получения «горячих».

В связи с этим стоит пояснить, что слова «часть», «частный дом» обозначали и штаб-квартиру полицейской части, состоявшую из целого комплекса зданий. Например, на территории Пятницкого частного дома общей площадью 9915,9 м2 (между улицами Пятницкой и Кузнецкой) находилось 19 строений. Главный корпус, выходивший фасадом на Пятницкую улицу, был трехэтажным, с надстроенной пожарной каланчой. Она служила для наблюдения за окрестностями, а в случае пожара — для подачи сигнала, указывающего на часть, где произошло возгорание. Перечень и вид сигналов утверждал особым приказом обер-полицмейстер: один шар — пожар в Городской части, два шара — в Тверской, три — в Мясницкой, четыре — в Пятницкой; далее использовались сочетания шаров и крестов. Если требовался сбор всех пожарных команд, то дополнительно вывешивали красный флаг. Ночью вместо шаров и крестов на мачте поднимали белые и красные фонари. В зимнее время на каланчу с надеждой глядели учащиеся школ и гимназий: флаг палевого цвета предупреждал, что из-за сильных морозов занятия отменены.

На первом этаже главного корпуса Пятницкой части по две комнаты занимали женатые и холостые «мушкатеры», а одну комнату — кухня частного пристава. Его канцелярия (69 м2) и квартира в девять комнат (215 м2) размещались на втором этаже. На третьем этаже были квартиры надзирателя 4-го квартала (из трех комнат — 69 м2) и его помощника (три комнаты — 102 м2).

С правой стороны к главному корпусу примыкал одноэтажный каменный флигель, в котором жили семейные нижние чины, служившие в пожарной команде. В отдельно стоявшем двухэтажном флигеле на первом этаже располагались казармы пожарных-холостяков, казаков и курьеров, а также общая арестантская (одна комната — 55 м2). На втором этаже была квартира брандмейстера из пяти комнат (91 м2) и находилась секретная арестантская — пять комнат (71 м2). Последнее помещение предназначалось для содержания подследственных по политическим и важным уголовным делам. Так, обвиненный в убийстве любовницы А. В. Сухово-Кобылин в письме к императору Николаю I жаловался:

«Во 2-м часу ночи явился Тверской части частный пристав и объявил мне, что Московский военный Генерал-Губернатор приказал предать меня заключению. Немедленно был я заперт в секретный чулан Тверского частного дома, об стену с ворами, пьяною чернью и безнравственными женщинами, оглашавшими жуткими криками здание частной тюрьмы, в совершенную противность 976, 977, 1007 и 1008 ст. XV т. Св[ода]. зак[онов].; в особенности же 978, которая даже в случае подозрения на меня прямо запрещала эту меру».

Пятницкий полицейский дом (1914 г.).

Доставка арестованных в Тверскую часть, если верить В. А. Гиляровскому, для москвичей была сродни бесплатному развлечению:

«Иногда по Тверской в жаркий летний день тащится извозчичья пролетка с поднятым верхом, несмотря на хорошую погоду; из пролетки торчат шесть ног: четыре — в сапожищах со шпорами, а две — в ботинках, с брюками навыпуск.

Это привлекает внимание прохожих.

— Политика везут «под шары» в Тверскую!..

И действительно, пролетка сворачивает на площадь, во двор Тверской части, останавливается у грязного двухэтажного здания, внизу которого находится пожарный сарай, а верхний этаж занят секретной тюрьмой с камерами для политических и особо важных преступников.

Тверской полицейский дом (1914 г.).

Пролетка остановилась. Из нее, согнувшись в три погибели, выползают два жандарма, а с ними и «политик».

Его отводят в одну из камер, маленькие окна которой прямо глядят на генерал-губернаторский дом, но снаружи сквозь них ничего не видно: сверх железной решетки окна затянуты частой проволочной сеткой, заросшей пылью.

Звали эту тюрьму «клоповник».

Драматург Сухово-Кобылин, проведя несколько суток «в томительных страданиях», по прошествии времени отомстил полиции, сочинив на нее язвительную сатиру — пьесу «Дело». Другие постояльцы «клоповника» предавались литературному творчеству прямо в нем. По утверждению В. А. Гиляровского, революционер Н. А. Морозов успешно занялся поэзией: «Спичкой на закоптелой стене камеры им было написано здесь первое стихотворение, положившее начало его литературному творчеству». Не терял времени даром и П. Г. Зайчневский. Он не только умудрился сочинить прокламацию к «Молодой России», но и переправить текст на волю. Можно представить, какова была реакция власть имущих на появление листовок с таким призывом:

«Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком «Да здравствует социальная и демократическая республика Русская!» двинемся на Зимний дворец истребить живущих там. Может случиться, что все дело кончится одним истреблением императорской фамилии, то есть какой-нибудь сотни, другой людей, но может случиться, и это последнее вернее, что вся императорская партия, как один человек, встанет за государя, потому что здесь будет идти вопрос о том, существовать ей самой или нет.

В этом последнем случае, с полной верою в себя, в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой вышло на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим один крик: «в топоры», и тогда. тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам!

Помни, что тогда кто будет не с нами, тот будет против; кто против — тот наш враг; а врагов следует истреблять всеми способами».

Представители благородного сословия, арестованные по уголовным делам, чувствовали себя в частном доме еще вольготнее. Герои романа П. Д. Боборыкина «Китай-город» (один попал под следствие за мошенничество, другой — подозреваемый в фальшивомонетничестве) сидели не в камере под замком, а в служебном помещении:

«Комнатка, где он лежит — дворянская. Собственно, тут дежурят квартальные. Но в настоящей арестантской камере все и без того занято. С утра перед ним проходила жизнь «съезжей». Он слышал из своей камеры голоса письмоводителя, околоточных, городовых, просителей. Какая-то баба, должно быть, в передней, выла добрых два часа. Частный приходил раза три. С Палтусовым он обошелся мягко. Они оказались в шапочном знакомстве по Большому театру. Указывая на него дежурному квартальному, он употребил выражение «они». Квартальный — бывший драгунский поручик — пришел покурить, заспанный, даже не полюбопытствовал, по какому делу сидит Палтусов.