Нина Эптон - Любовь и французы Страница 45

«Чувствами,— писала мадемуазель де Скюдери в романе Клелия,— нужно управлять»; однако большинством ее героев движет слепая страсть. «Любовь, чтобы покорить нас,—говорит Артабан,— не привыкла спрашивать ни согласия воли, ни совета рассудка», а Танжерис признается: «Я делаю лишь то, чего желает страсть, овладевшая мною. Ей я предоставил править моим разумом и душой».

Ярость в любви нашла свое отражение в последних пьесах Корнеля и в произведениях предшественников Расина: Кино, Тома Корнеля и Бойе. В пьесе Кино Амальфреда приказывает убить «неблагодарного», чтобы тот не имел возможности жениться на ее сопернице; взбешенная ревностью навлекает смерть на своего мужа Арсиноя — героиня Бойе; Гесиона у Тома Корнеля так же поступает с Синорикс; мстит за себя Оронте Лаодицея.

С поэтической силой показать опасные, самоубийственные последствия подобных страстей суждено было гению Расина. Действующие лица его пьес — это переодетые в костюмы греческих, римских и персидских принцев и принцесс мужчины и женщины семнадцатого столетия; они одной крови с теми, кто убивал, отравлял, советовался с ворожеями и посещал «черные» мессы. Расин был знаком с Ла Вуазен, и ему были слишком хорошо известны темные глубины человеческого сердца. Никто до Расина не изображал еще садистские инстинкты, физическую жестокость и психологические расправы с таким вдохновением: Пирр и Гермиона, Нерон и Юния, Аталия, Роксана, которая похожа на маркизу де Бренвильер, знаменитую отравительницу, Федра... Неумолимый рок преследует их всех. «Вы любите... судьбу не победить». «Мы бежим к алтарю и, вопреки нашей воле, присягаем бессмертной любви»; впервые мы слышим устрашающий язык эротической одержимости («Венера полностью овладела своей добычей!») и видим муки озлобленной ревности-страсти, облеченные в самую великолепную поэзию, которая когда-либо рождалась на французской земле.

Однако в предисловии к Федре Расин выступает как моралист: «На мысль о грехе здесь взирают с таким же ужасом, как на сам грех. Слабости любви принимаются за реальные слабости. Страсти предстают взорам зрителей только для того, чтобы показать все разрушения, вызываемые ими, а порок описан красочно, дабы зритель мог познать его уродство и почувствовать к нему ненависть. Строго говоря, каждый, кто трудится для блага публики, должен ставить перед собой такую цель».

После такого заключения Расин уже никогда более не возвращался к театру. Две его последние пьесы, написанные для учениц Сен-Сира по заказу мадам де Ментенон, были полны новой, религиозной страсти. «Месье Расин,— замечала мадам де Се-винье,— теперь любит Господа так же, как прежде — своих любовниц» .

С другой стороны, слишком уж утонченный и довольно пессимистичный взгляд на любовь в семнадцатом веке разделяли два друга: герцог де Ларошфуко{135} и мадам де Лафайет, которая, оставив мужа заниматься поместьем, открыла салон в Париже.

Герцог, которому не везло в личной жизни, будучи завсегдатаем салона мадам де Сабле, где постоянной темой дискуссий была любовь, написал книгу язвительных максим, в которой любовь описана как страсть обладания и самое эгоистичное чувство. Его подруга, мадам де Лафайет, дама средних лет, еще в свои девятнадцать писала поэту Менажу: «Любовь — это состояние столь неудобное, что мне доставляет удовольствие заявлять: я и мои друзья свободны от этих уз». Но она была далеко не так пресыщена, как ее друг, и считала, что герцог заходит чересчур далеко (об этом говорят пометки, сделанные ею на полях копии Максим Ларошфуко). К несчастью, эти двое слишком поздно встретились, чтобы она могла заставить герцога изменить его мрачное представление о любви. Полагают, однако, что они вместе работали над романом мадам де Лафайет Принцесса Клевская.

Это небольшое произведение — всего в одном томе (редкий случай для того времени) — появилось в 1678 году, а спустя год было опубликовано в Англии под названием Принцесса Клевская, самый прославленный роман, написанный по-французски величайшими умами Франции. Переведен на английский знатной особой по просьбе нескольких друзей.

Несмотря на скучные исторические отступления, Принцесса — удивительный роман: суровое, скрупулезное изучение страсти, ревности и стоицизма, почти лишенное описаний внешней обстановки, сжатое, как классическая драма. Фабула довольно проста. События разворачиваются при дворе Валуа только потому, что было модно выбирать в качестве времени действия романов любую эпоху, кроме той, в которой жили авторы. За целомудренной принцессой Клевской, выданной замуж за человека, которого она уважает, но не любит, ухаживает блестящий красавец герцог де Немур. Ответное чувство рождается в душе принцессы против ее воли. На протяжении всего романа влюбленные не обмениваются даже поцелуями — внутренняя драма героев предстает столь живо, что в описании внешних ее проявлений нет нужды. Принцесса с ее высокоразвитым чувством долга по отношению к мужу — личность для той эпохи уникальная. Ее потребность в правде и искренности столь велика, что она рассказывает супругу о своих чувствах к герцогу; это шокировало читателей, не веривших, что такая женщина может существовать. Но исповедь принцессы не спасает положения. Муж, снедаемый ревностью, подсылает к жене шпионов (которые превратно истолковывают действия и герцога, и принцессы) и в конце концов умирает, уничтоженный страстью. Теперь принцесса свободна, но вместо того чтобы выйти замуж за герцога, она становится монахиней. Почему? Потому, говорит принцесса де Немуру, что она не верит в возможность продолжения любви. Любовь длится, пока не удовлетворено физическое влечение, а мысль о том, чтобы оказаться брошенной, для нее невыносима. Высокомерная, аристократическая позиция героини напоминает взгляды Корнеля, тогда как обжигающее душу описание ревности ближе к Расину. Кстати, оба драматурга были лично знакомы с мадам де Лафайет.

На страницах Mercure Galant был проведен опрос — первый за всю историю французского общества и литературы. Читателям предлагалось ответить на волновавший многих вопрос: «Права ли была принцесса Клевская, поведав мужу о своем чувстве к герцогу де Немуру?» Отклики посыпались со всех концов Франции и даже из Венеции. «Женщине,— писал дворянин из Лиона,— никогда не следует рисковать, беспокоя своего мужа, который живет в постоянном страхе перед пылом любовника». Читатель, подписавшийся «Пастух Стедрок», говорил, что он в своем сельском царстве в жизни о подобных признаниях не слыхивал и полагал, что «ни одна из наших пастушек не захотела бы уподобиться принцессе — у них намного больше esprit[162]». Сьер де Мервиль из Дьеппа придерживался мнения, что «для мужа, чем знать, что жена добродетельно ненавидит его, уж лучше не знать, что она обзавелась любовником». Шесть молодых дам из Бове подписались под отвергавшим идею «признания» письмом, а дискуссия по этому поводу, развернувшаяся между невестой и женихом, едва не привела к разрыву помолвки!

Большинство произведений любовной литературы того времени — особенно романы — были оторваны от реальной жизни. Серьезные дамы вроде мадам де Ментенон полагали верхом неблагоразумия давать их в руки юным девушкам, чьи иллюзии должны были вскоре разлететься в пух и прах от столкновения с брачными реалиями, а мадам Дасье и вовсе придерживалась мнения, что эти книги оказали на нравы разлагающее действие. Мадам Дасье! Какая это была удивительная женщина! Настоящая femme savante[163] — эллинистка, познакомившая соотечественников с творениями Гомера,— одна из тех, кто был гордостью grand siecle. За ней даже ухаживали посредством литературы. Девичье ее имя было Анна Лефевр, родилась она в Сомюре в 1654 году. Образование получила стараниями своего отца-эрудита, у которого Анна училась греческому вместе с юным месье Дасье. Юноша был слишком беден, чтобы признаться ей в любви, и сделал это только спустя одиннадцать лет после смерти своего учителя. Когда мадемуазель Лефевр лишилась отца, ей было восемнадцать лет. По совету друзей она уехала из Сомюра в столицу, где занялась переводами греческих классиков на французский язык. Месье Дасье продолжал ухаживать за бывшей соученицей, и молодые люди дружески цитировали друг друга в своих работах в течение многих лет; Сент-Бёв{136} замечал: «Подобно тому, как другие влюбленные подают своим избранникам знаки из окна, мадемуазель Лефевр и месье Дасье улыбались друг другу цитатами». В конце концов они поженились, и их брак, по-видимому, был счастливым. Вероятно, это была первая супружеская пара, где мужа и жену объединяла литературная профессия. Даже после замужества мадам Дасье работала столь упорно, что говорили, будто она не чаще шести раз в году выходит из своей комнаты. Более того, она была нежной матерью. Ее предисловие к переводу Илиады — в котором она упоминает о недавней смерти любимой дочери — редкое для семнадцатого столетия классическое выражение материнских чувств. Она говорит о дочери как о «верной подруге и компаньонке, которая делила со мной все события моей жизни... какие мы устраивали чтения... какие вели беседы... и как смеялись! Трагическое обстоятельство не позволяет мне продолжать работу над переводом Одиссеи так быстро, как я рассчитывала»,— извиняется перед читателями потерявшая ребенка мать.