Игорь Лебедев - Шут и Иов Страница 49

Не менее значительно показывает на это и то, что епископы, входя в императорский дворец, должны были оставлять свои архиерейские жезлы (а ведь по постановлению Собора 1675 г. епископы оставляли свои жезлы лишь при сослужении с патриархом, тоже епископом).

Но силы «тёмных», за которыми «стояли» члены высших чёрных иерархий, нанесли точнейший удар — они эту «цепь — кровь» замкнули. Насколько знал Пушкин о таком уровне событий — трудно судить. Но он оставил нам строки своего знаменитого «Памятника» — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Здесь Пушкин употребляет редкостный эпитет от «нерукотворённый». Анри Грегуар — бельгийский филолог-византолог — отмечал чисто религиозный характер пушкинского эпитета, к тому же имеющий характер узко специфический. Нерукотворный — это калька с греческого прилагательного acheiropoietos. В православной церкви этот эпитет даётся только определённым иконам. Это икона ключевая — Христа. Её, как гласит предание, не написала рука художника, она запечатлелась на холсте, приложенном клику — это Нерукотворный Спас; причём эпитет был взят из прямой речи Христа (Ев. от Марка 14, 58). Ранее это слово в греческом языке не встречается.

Пётр избрал себе в качестве личной святыни именно эту икону (находится в Санкт-Петербурге в Спасопреображенском соборе). Внутри Зимнего Дворца, находится собор Нерукотворного образа. Отпевали Пушкина именно в придворной Конюшенной церкви, посвященной… Нерукотворному образу. В своей спальне у Пушкина висела составленная из самоцветов мозаичная икона Нерукотворного Спаса, приданое жены, унаследованная от гетмана Петра Дорошенко (в 1930-е годы она исчезла).

Акцию такого масштаба мог проделать только сам царь, используя династии Габсбургов и других домов Европы, под водительством истинных посвященных. В конце 1825 г. в Саровскую обитель прибыл неизвестный, его исповедовал сам Серафим Саровский. Вновь прибывший получает имя Фёдора (Фёдоровская икона является покровительницей царского рода.) Вскоре в обитель приезжает Николай I. Три часа шла беседа «при закрытых дверях» троих — Фёдора-Александра, Серафима и Николая. Вскоре Фёдор ушёл на Тибет.

Именно в начале пути туда (на Алтае) лежит город Чарск (отсюда и имя главного героя «Египетских ночей» — Чарский). Позже жил в Томской губернии, затем (по мнению А. Ф. Хрипанкова) скрывался под Тобольском, в Иоанно-Предтечьевском монастыре — а это уже недалеко от Красноуфимска. Между прочим, А. Ф. Хрипанков — сотрудник Эрмитажа, посвятивший себя «тайне старца», считает, что вместо царя был похоронен фельдъегерь Масков, чьи останки затем извлекли из императорской гробницы и спрятали под полом Чесменской церкви.

Трудно сказать, знал ли всё Николай, скорее всего не знал и он. В 1852 г. происходит знаменитая смерть Гоголя, которую нельзя понять вне системы вышесказанного. Но фигура Николая в этой истории, безусловно, трагична. В полной мере по «иоаннову эзотеризму» династия начинается в сыне, поэтому Николай был обречён. На 30-м году правления (цикл Сатурна) император огромного роста, от окрика которого падали в обморок боевые офицеры, спавший под шинелью на походной кровати, внезапно умирает, да так неожиданно, что только в день смерти — 18/II — стали выпускать бюллетень, указывающий на ухудшение здоровья царя («заболел лихорадкой»).

Народ готовили 3 дня, и лишь 21/II сообщили о кончине. Труп не был бальзамирован. Более того, позднейшие историки обнаружили, что его бальзамировали дважды. Не показали народу и лицо мёртвого царя за всё время, пока гроб стоял в Зимнем дворце. В камер-фурьерском журнале с 9/II заменены листы — то есть с того дня, когда помещено первое сообщение о болезни царя.

Николай действительно простудился и к 16/II стал поправляться, но вдруг на следующий день произошёл необъяснимый кризис и, пострадав день, император умер. На престол вступил Александр Второй. В 1855 г. во время присяги нового царя в Кремле колокол «Реут» с колокольни Ивана Великого сорвался и задавил 10 человек. Немного позже, во время коронации того же Александра, тот же колокол оборвался вторично, пробил 3 каменных свода, 2 деревянных потолка и убил 17 человек. Тогда митрополит Филарет сказал окружающим: «Царствование будет хорошим, а конец неблагополучен».

Когда будущий Александр II ещё только родился в 1818 г. в Москве, его мать спросила у известного юродивого Фёдора о том, что ждёт новорождённого. Юродивый в смятении ответил: «Будет могуч, славен, силён будет одним из величайших государей мира, но всё-таки умрёт в красных сапогах». 1/III 1881 г. царю раздробило именно ноги до колен. До революции в Сергиевой пустыни близ столицы в покоях настоятеля висел портрет того же Александра II, написанный с натуры проф. Лавровым. Но висел портрет с одной особенностью — холст на нём был составной, так как другой кусок картины приставлен ниже колен. И вот по какому случаю. За 14 лет до гибели царя в 1866 г. в этой «пустыне» один послушник сошёл с ума, но вскоре оправился. Но через некоторое время, работая в пекарне, раскалил кочергу, бросился к портрету императора и выжег «ноги» царя точно так, как они были изуродованы при его смерти, после чего послушник окончательно потерял разум.

Почему же, не говоря уже о Николае I (который один гулял по Санкт-Петербургу), Александр проводит реформы, совершает большие социальные сдвиги в обществе — а покушения на него начинаются только с 1864 года, превращаясь буквально в настоящую охоту? Ещё в 1857 г. произошло «дело Глинки». После оперы «Жизнь за царя» (Иван Сусанин), как уже здесь говорилось, на премьере, которой в декабре 1836 г. был не только царь с семейством и весь свет Санкт-Петербурга, но и Пушкин — автор был обласкан Николаем, одарён перстнем и «отмечен благоволением». «Открывались горизонты» и, главное, двери. Ничего не предвещало дурного.

Но с 1845 г. Глинка провёл несколько лет в Испании и Франции, где сблизился с Гектором Берлиозом, автором театрально- симфонического сказа о Трое и троянцах. Это — всем известные факты, но факты, вырванные из контекста событий, суть которых стала пониматься недавно. Г. Берлиоз и Вагнер были связаны с тайнами «крови Иисуса» (Меровинги прямо считали себя выходцами из Трои, т. е. троянцами).

Такая независимость в деле семейной тайны раздражала Николая, и скоро царь стал давать Глинке понять, что он недоволен (чем конкретно, мы, наверное, не узнаем никогда), но недовольство это находилось, безусловно, в «радиусе действия тайны».

Возможно, Гоголь заменил Глинку, но, как бы то ни было, композитор пережил своего царя. Но главное было то, что «династия» представляла одну огромную семью, ветвистое фамильное дерево, покрывающее почти всю Европу своей «тенью». 9/I 1857 г. в Берлине Глинка, что с ним бывало, простудился. А далее без комментариев приведём большую цитату из книги академика Б. Асафьева «Глинка» (М., 1947 г.) «Но дальше начинается не совсем ясное: письмо Дена к сестре Глинки, об этом предсмертном месяце в жизни композитора решительно сбивает с толку. Оно говорит о каких-то неприятных известиях, полученных Глинкой, о его невыносимо усилившейся раздражительности, даже гневе, злобе, о посылаемых куда-то значительных денежных суммах. В итоге нельзя понять (хотя доктор до последних дней утверждал, а первоначальная простуда была ликвидирована — что никаких причин для опасности нет) резкого поворота в „болезни печени“ сведшего в могилу, по официальной версии, Глинку. Ден соображает, что ещё 13/II Глинка шутил, был бодр, а уже 14/II он нашёл его безучастным ко всему, и в 5 часов 15/II Глинка скончался[Похороны состоялись 18/II, в это же время память Глинки почтили торжественной панихидой в Санкт-Петербурге… в Конюшенной придворной церкви (где отпевали и Пушкина) Напомним, что и Гоголь, и Глинка умерли в священный месяц — февраль, и, скорее всего, по одной и той же причине.].» Когда В. Н. Энгельгардт через 3 месяца приехал в Берлин и по поручению сестры Глинки принял на себя заботы о перевозке тела Глинки на родину, то оказалось, что великий русский композитор удостоился погребения, чуть ли не моцартовского. Несмотря на очень значительную сумму, уплаченную позже сестрой по счетам, похороны Глинки в Берлине были нищенскими.

Тело было даже не в платье, а в белом холщовом саване. Чем не Моцарт! Когда гроб вынули и открыли, один из могильщиков приподнял полотно и, тотчас закрыв его, сказал — «лицо страшно». По словам его, всё лицо было белое, «точно как бы покрытое ватой».

Не такое ли было и у Гоголя позже в гробу? Сам Асафьев был убеждён в том, что официальная версия смерти Глинки — миф, хотя сказанное в книге во времена жесточайшей цензуры, уже поступок. Как тут не вспомнить, что при монархии (помимо полководцев и государей) памятники поставлены лишь Пушкину, Гоголю, Лермонтову, Глинке (как исключение, подтверждающее правило, Крылову работы Клодта в Летнем саду). Для каждого случая найдутся крайне убедительные объяснения, но как объяснить в целом, что нет среди них Достоевского, Чайковского, Мусоргского, Тургенева и т. д.