Игорь Лебедев - Шут и Иов Страница 52

Чего же так опасалась высшая власть? На поверхности: контакты с дворцом Гоголя даже близко не приближались к пушкинским, а вот глубже — после смерти Гоголя никаких бумаг не нашли, и лишь гораздо позже исследователи обнаружили любопытные документы, из которых видно личное участие в паломничестве Гоголя в Иерусалим царя. Ещё в те лета Гоголь писал матери, что «во сне и наяву мне грезится служба государству». В конце жизни — то же: «мысль о службе у меня никогда не пропадала, — я не совращусь со своего пути…» О каком пути-службе он говорит в конце жизни?

В «Портрете» ростовщик просит художника нарисовать портрет. «Я может быть, скоро умру, — говорит ростовщик, — но я не хочу умереть совершенно, я хочу жить». Ростовщик верит, что, если художник передаст черты верно, жизнь его сверхъестественной силой удержится в портрете, что он через это не умрёт совершенно, что ему нужно присутствовать в мире. И художник своей кистью и талантом должен передать, удержать его жизнь в мире. Художник начинает писать портрет, но не может и с ужасом бросает.

Чем же может удержать чужую жизнь художник? В разных культурах существовали и существуют представление, согласно которому жизнь человека может быть продлена за счёт другой, отданной добровольно. Такая практика известна из истории древнего Рима, монголов, Западной Европы. Вот как об этом повествует Киево-Печерский патерик: «Князь Святоша сказал как-то лекарю-сириянину Петру: через три месяца отойду я из мира. — Он выкопал себе могилу в одной из пещер и спросил сириянина: — Кто из нас сильнее возжелает могилу сию? И сказал сириец: пусть будет, кто хочет, но ты живи ещё, а меня здесь положи. Я за тебя умру, ты же молись за меня. — Дерзай, чадо, и будь готов, через три дня ты умрёшь. И вот причастился тот божественных и животворящих тайн, лёг на одр свой и предал душу в руки Господа. Блаженный же князь Святоша жил после того 30 лет, не выходя из монастыря».

А вот свидетельство более близкого к нам времени. Связано оно с именем известного российского святого и прозорливца, преподобного Серафима Саровского (1760–1833 гг.). Его посещал М. В. Мантуров, болевший злокачественной лихорадкой, и которого старец исцелил, послав за его сестрой Еленой Васильевной. Она явилась в сопровождении послушницы Ксении, которая и пересказала потом разговор, состоявшийся между ними: «Радость моя, — сказал ей о. Серафим, — ты меня всегда слушала, можешь ли и теперь исполнить одно послушание, которое хочу тебе дать? — Я всегда слушала вас, батюшка, — отвечала она, — послушаю вас и теперь. — Вот видишь ли ты, вышло Михаилу Васильевичу время умирать, он болел, и ему нужно умереть. А он нужен для обители, для сирот. Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила Васильевича. — Благословите, батюшка. — Вернувшись домой, Елена Васильевна больная слегла в постель, говоря: „Теперь я больше не встану“. Она соборовалась, приобщилась святых тайн и через несколько дней умерла. За три дня до кончины о. Серафим прислал для неё гроб, и Мантуров же прожил после этого ещё 20 лет.

Представление о некоей энергии, носительнице жизненной силы (у древних египтян она называлась „анх“, также, как и крест, прообраз и основа христианского), существующей и после гибели физического тела, активно присутствовало в истории культур не только в сознании человека, но и в практике. В древних учениях даже различались (и устно передавалась техника осуществления) два способа посмертного существования душ на земле — полное вселение „тонкого тела“ в другое: физическое.

О предсмертном состоянии и смерти Гоголя написано крайне мало. Более того, большинство „фактов и слов“ передаётся со слов графа А. Толстого, у которого жил Гоголь. После смерти создалась легенда о религиозном экстазе Гоголя, приведшем его к смерти. Но уже тогда всем было ясно, что от голода он не умер (совсем Гоголь не ел только последние три дня). Но вместе с тем, он сильно исхудал, осунулся, жизнь буквально как бы уходила от него, и за исключением последних часов, все время находился в сознании. По существу, имеются лишь два свидетельства умирания Гоголя — врача Тарасенкова и самого гр. Толстого, причём многое у Тарасенкова написано со слов графа. Ещё в 1959 г. Е. Смирнова-Ликина, описывая последние дни Гоголя, заметила: „Воспоминания самого Тарасенкова не вызывают сомнения. В рассказах же Толстого всегда чувствовалась какая-то затаённая цель“.

Вся зима 1851/52 гг. ушла на корректуру четырёхтомного издания, в точности повторяющего издание 1842 г. Но „Переписки“, даже урезанной на треть, там не было. Гоголь издавался, можно сказать, государственно. Сочинения печатались сразу (!) в трёх типографиях. Настроение Гоголя было ровное, рабочее. Позже сверху поощрялась легенда о нарастающем удручении Гоголя, его безмерной религиозности. Официально как бы считается, что душевный надлом произошёл после смерти Хомяковой. Но Гоголь не изменил свою жизнь. Также указывается на „религиозного изувера“ Отца Матфея (Константиновского), попа с периферии, запугавшего Гоголя „муками за богохульное писание“.

Здесь дело сложнее. „Простец“ о. Матфей, ни с того, ни с сего в 1853 г., через год после смерти Гоголя, вызывался „почему-то“ прямо во дворец. А есть сведения, что Синод в десятых годах XX века намеревался причислить о. Матфея к „лику святых“! За что?

Еще зимой 1852 г. все считали Гоголя совершенно здоровым. С. Т. Аксаков после смерти Гоголя просто воскликнул: „Что это за странная смерть! Он умер, мне кажется, только потому, что был убеждён, что умирает, физического расстройства в нём не было“. 10 февраля Гоголь бывал в гостях, выходил из дома, 10 февраля произошёл перелом, о котором все знают лишь со слов Толстого. В этот день Гоголь, „как бы готовясь к смерти, поручил ему отдать некоторые свои сочинения в распоряжение митрополита Московского и Киевского Филарета — фактическому главе церкви, другие напечатать. Граф отказался принять бумаги, чтобы показать больному, что и друг его считает положение безнадёжным“.

После этого, в ночь, он сжёг свой второй том „мёртвых душ“ и другие бумаги. Причём В. Боткин расспрашивал мальчика, помогавшего в этом, и узнал, что Гоголь делал всё сознательно, и болен ещё не был; даже, в отличие от „легенды“, просто встав с постели, а не от бесконечного стояния перед иконами. Так почему Толстой пишет, что уже тогда положение было „безнадёжным“? После разговора с Толстым Гоголь уже не выходит из комнаты, а сидит в кресле. Только за три дня до смерти он ложится в постель. С 11 по 17 февраля Шевырёв, видевший Гоголя почти ежедневно, больным его не считал: „В положении его, мне кажется, больше хандры, нежели действительной болезни“.

В воспоминаниях врача Тарасенкова есть две редакции: — конца пятидесятых годов XIX века и начала XX века. В первой редакции, например, написано, что за четыре дня до смерти пульс у Гоголя был ослабленный, что естественно для умирающего человека, а во второй — что пульс довольно полон и скор, т. е. скачок произошёл в последние три дня. Еще Д. С. Мережковский обратил внимание на то, что в последние дни вокруг Гоголя творилась какая-то „фантастическая картина“.

Толстой, связанный с дворцом через сестру С. П. Апраксину, важную особу придворного круга, всех уверяет, что Гоголь умирает, когда он ещё здоров; сам Гоголь просто молчит и к чему-то готовится; митрополит Филарет „сокрушается“, но бездействует, передавая Гоголю слова, что „спасение не в посте, а в послушании“.

В академической науке впервые интересную закономерность обнаружила Маргарет Мэррей, которая на огромном фактическом материале показала, что по всей Европе (она проследила до XVII в.) приносились заместительные жертвы за монарха. Согласно ритуалу, акция проводилась раз в 7 лет, когда возраст монарха оказывался кратен семи. Она приурочивалась к „магическим месяцам“ — февралю, маю, августу, ноябрю (чаще всего к февралю и августу).

В данном случае произошла разновидность этого ритуала — иббур (прививка) энергии царю. В феврале 1853 г. Гоголю было 42 года, а императору — 56, В своё время Гоголь писал: „Мне всегда казалось, что в жизни моей мне предстоит большое самопожертвование“. Служить в России — служить царю, „жизнь за царя“ — норма поведения. Известны и странные слова Гоголя незадолго до смерти — „надо умереть, и я готов и умру“. И это не было бы слишком удивительным, если бы…

Эта жертва была связана и ещё с одним феноменом. В одном месте Гоголь писал: „Если бы я вам рассказал то, что я знаю, тогда помутились бы ваши мысли, и вы убежали бы из России…“ О чем это?

Путешествуя как-то из Страсбурга в Друзенгейм, Гёте на какой-то миг почувствовал себя в некоем сомнамбулическом состоянии, и вдруг увидел себя со стороны, однако в другом платье, которого никогда не носил. Через 8 лет он снова проезжал это место и с удивлением обнаружил, что одет точно так же, как это привиделось некогда. Близкий, по существу, случай приключился и с Владимиром Соловьёвым. Они как бы увидели себя в будущем. Свидетельств подобного рода много. Ещё у греческого философа Прокла написано: „Время не подобно прямой линии, безгранично продолжающейся в обоих направлениях. Оно ограничено и описывает окружность, видение времени соединяет конец с началом“.