Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни Страница 54

ДПС

И ванька, тумбу огибая,

Напер на барыню — орет

Уже по этому случаю

Бегущий подсобить народ

(Городовой свистки дает).

Городской страж в Москве XVII в.

Таганский полицейский дом на Новоспасской площади

История регулирования уличного движения и наказаний за нарушение ПДД уходит корнями в глубокую древность. Так, в конце XVII в. «объезжие головы», следившие за поддержанием правопорядка на улицах Москвы, сурово карали за неосторожную езду. Среди архивных документов сохранилась челобитная князя Одоевского, где описано, как его «…работного человеченка Ваську Хомутовского» схватили за то, что ехал он «не смирно». Доставленный на съезжий двор нарушитель предстал пред грозные очи объезжего Никитской улицы Павла Готовцева. Последний, по словам челобитчика, «… бил по щекам и сбил с ног, бил пиньками и топтуньками, и бил батоги без всякого милосердия, и руки назад заверня вязал и ломал, и спрашивал у Васьки денег». После этого задержанный был брошен в подпол и вышел оттуда спустя «многое время», лишившись денег, новой упряжи и прочих вещей.

Во время следствия по этому делу Павел Готовцев показал, что Васька «…учал по той улице скакать во всю пору», был задержан караульщиками и бит батогами по царскому указу, запрещающему быструю езду, а про все остальное нарушитель «поклепал и обесчестил напрасно».

Отказ от дедовских обычаев и традиций, насаждавшийся Петром Великим, поначалу не коснулся привычки к быстрой езде, поскольку сей страсти предавался в первую очередь сам царь-реформатор. Его карета, по свидетельствам современников, зачастую неслась по улицам Первопрестольной, сметая все на своем пути. Однако если венценосца можно понять — как-никак ему требовалось одновременно поспеть во множество мест, то для большинства его подданных передвижение во весь опор по-прежнему было либо развлечением, либо средством самовыражения. Но, как говорили древние: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку». Для пресечения баловства при уличном движении указы, запрещавшие «неосторожную езду», издал сам Петр, а затем еще целую череду аналогичных — его преемники.

В их число входила и императрица Анна Иоанновна. Видимо, после тихой и чинной Курляндии московский «трафик» произвел на нее слишком сильное впечатление. «Хотя прежде сего на Москве публиковано, — гласил ее указ, — дабы всяких чинов люди как дневным, так и ночным временем ездили как в санях, так и верхами смирно и никого лошадьми не давили и не топтали, однако ныне ее величеству известно стало, что многие люди ездят в санях резво и верховые их люди пред ними необыкновенно скачут и, на других наезжая, бьют плетьми и лошадьми топчут». Для наведения порядка велено было рассылать разъезды из драгун и солдат, чтобы они ловили таких резвых людей. При этом не надо забывать, что служивых политесу не обучали и действовали они «при задержании» какумели. Недаром же нарицательным прозвищем солдат московского гарнизона — «архаровцы» — со временем стали именовать всех буянов и головорезов.

В начале XIX в., при императоре Александре Благословенном, любителей лихой езды также поджидало суровое наказание. «По обычаям того времени, — отмечал современник, — отбирали в пользу пожарного обоза лошадей от владельцев, замеченных в неосторожной езде». В данном случае логика начальства была очень проста: мчишься как на пожар — изволь отдать своих рысаков для пополнения пожарного выезда. Налицо двойная польза — и лихач наказан, и казне прибыток.

Впрочем, бывало, что нарушители правил движения отделывались легким испугом, как это случилось зимой 1811 г. с московским студентом Жихаревым. «Поспешая сегодня на обед к Лобковым во всю прыть моих каурок, — записал он в своем дневнике по горячим следам, — я наехал на какую-то женщину и совершенно смял ее, так что она очутилась под санями. Вопли и крики! Ехавший мне навстречу частный пристав соскочил с саней, остановил лошадей моих и высвободил беднягу, которая продолжала кричать без памяти. Он спросил меня, кто я таков, и объявил, что хотя по принятым правилам должен был бы отправиться со мною в полицию, но что он не хотел бы мне сделать эту неприятность и поэтому предлагает дать женщине сколько-нибудь денег на лекарство и тем предупредить ее формальную жалобу. Я бы рад был дать все, что угодно, но со мною не было денег, и когда я объявил о том приставу, то он заплатил женщине 5 рублей своих, с тем чтобы я после возвратил их ему, а впредь старался ездить осторожнее. (…) Вот какие люди служат в здешней полиции!»

Едет на обед к Дюссо (кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.).

Во времена так называемой николаевской реакции, когда, по свидетельству современника, в Москве «… никто не дерзал курить на улицах, чиновники не смели отпустить бороду и усы, а студенты не решались, хотя оно было очень заманчиво, носить длинные волосы», казалось, что порядок на улицах поддерживается сам собой. Однако следует помнить, что «держиморды» всяких рангов постоянно были готовы посредством розог «вложить ума через задние ворота». Думается, что после обстоятельной «беседы» о правилах дорожного движения нарушитель (естественно, «подлого» звания) если и мог сесть на козлы, то ехать предпочитал шагом, оберегая седалище от лишних толчков.

Зато в период «перестройки» и «гласности», связанных с отменой крепостного права, мостовые Первопрестольной становились ареной форменных безобразий. Длинные вереницы ломовиков (перевозчиков грузов), вместо того чтобы согласно правилам двигаться шагом, мчались рысью, надолго перекрывая гуляющей публике возможность перехода улицы. Глядя на них, и золотари устраивали гонки, расплескивая на ухабах зловонное содержимое своих бочек. Не говоря уже об извозчиках, которые катили вдоль улиц, как бог на душу положит. Журнал «Развлечение» в 1862 г. дал такое описание уличного движения:

«По Москве страшно не только ночью или вечером, но и днем ходить. Каждый извозчик, не говоря уже о брадатых кучерах в собольих шапках, смотрит на пешехода как на что-то такое мизерное, что можно без всякого опасения раздавить. Вы идете по тротуару, оканчиваете его и пускаетесь через улицу к другому тротуару, но едет «ванька» и кричит вам победительно: «Пади!»[64] и вы должны действительно хоть пасть перед ним, но дать ему дорогу, иначе он, нисколько не стесняясь, наедет на вас. Вы бежите во всю прыть и даете ему проехать, но вдруг приходит вам мысль: «Почему же вы обязаны бросаться сломя голову, чтобы не задержать его две-три секунды, — и отчего, напротив, он не придержит своего борзого коня тоже не более как на секунду, чтобы дать вам свободно и без страха пройти». А какова подобная сцена, которой на днях мы были очевидцами: при переходе с Кузнецкого Моста к Газетному переулку, как раз против кондитерской Люке, шла дама с двумя малютками, девочкой лет семи и мальчиком лет пяти.

Дама вела мальчика за руку, девочка шла впереди. При переходе через улицу наскакал извозчик с криком «Пади!», девочка успела перебежать впереди саней, — мать с другим ребенком должна была остановиться и отступить назад, чтобы не попасть под лошадь. За проехавшим извозчиком появился другой, третий и так далее, — дама должна была возвратиться с мальчиком на тротуар Кузнецкого Моста, — а девочка, не видя за собой матери и растерявшись на широком переходе от едущих вперед и назад экипажей, остановилась и с испуга начала громко плакать. Даме нельзя было оставить малютку одного из опасения, чтоб он не пошел за ней и чтоб его не задавили, — страшно было пуститься вместе с ним под скачущие экипажи, — а между тем и другой ребенок ее оставался на средине улицы, как раз между несущимися каретами и санями».

Уличное движение зимой.

В описание благополучного завершения истории автор добавил характерный штрих: «Только сторонняя помощь помогла бедной женщине, — помощь, оказанная, впрочем, не хожалыми и не полицией.»

А поэт-сатирик В. П. Буренин под именем поручика Алексиса Республиканцева обнародовал кредо нарушителей правил дорожного движения:

Прокативши вдоль Кузнецкого,Мы, рискуя с ног сшибитьВсех, кто б бега молодецкогоПреградил лихую прыть!Уж свои потешил силы я!И, клянусь вам, много дамУстремляли взоры милыеМне с испугом по следам.Одобренный их вниманием,Раза три чуть не в карьерЯ проехался с сознаниемБлагородным что ристаниемЗанят русский офицер!..За границей не приказаноЕздить бешено. Дивлюсь!В этом случае не связанаЗапрещеньем наша Русь!Коль душа во мне широкая,Коли ездить я люблю,Пусть хоть всех по воле рока яНа бегу передавлю!Пусть порядок за границею,Но, должны ж сознаться вы,Иностранную полициюПревзойдут, ей-ей, сторицеюПолицейские Москвы!

О таком же любителе проехаться с ветерком, не обращая внимания на окружающих, сообщалось весной 1862 г. в городских хрониках. На Чистопрудном бульваре внезапно появился всадник, пустивший своего прекрасного вороного коня в галоп. Публике, заполнившей аллеи, пришлось спасаться самостоятельно, разбегаясь в стороны и выхватывая из-под копыт детей. «Как же вы думаете, — спросил репортер очевидца, — какое побуждение было у этого барина кататься по бульвару?