Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни Страница 56

Нарушитель ПДД не всегда мог «уладить вопрос» на месте. Возможно, некоторые полицейские были просто неподкупными, либо и в те времена существовал план по штрафам. В любом случае нарушение, оформленное протоколом, попадало в официальную статистику, а судьбу извозчика решал уже обер-полицмейстер. Своей властью он налагал денежный штраф, но, если извозчику нечем было платить, наказание принимало форму ареста на несколько дней. Везло тем, кому выпадало попасть за решетку в преддверии Пасхи. По старой московской традиции накануне великого праздника выходил приказ: «… освободить из-под стражи всех извозчиков, арестованных за нарушение правил езды по городу».

В полиции вели специальный реестр, куда заносили фамилии нарушителей. Два протокола о «неосторожной езде» означали вызов в канцелярию градоначальника, где следовало предупреждение: после третьего раза придется распрощаться с разрешением на занятие извозом в Москве. Одна беда была у этой системы — бюрократическая несогласованность. Протоколы поступали в разные отделы, и, пока сведения о нарушителях доходили до реестра, они, закончив сезон, успевали отбыть в свои деревни. Со временем была введена система каталога: на каждого извозчика заводили карточку, куда вписывали все сведения о наказаниях.

«Для извозчиков». Справочная книга с правилами передвижения по Москве (1900 г.).

В общем, не мытьем, так катаньем, но со временем подавляющее большинство работников гужевого транспорта научилось двигаться по правой стороне улицы, не выезжать без оглядки на перекрестки и, когда это положено, двигаться шагом. Правда, наряду с этим положительным явлением появилась еще одна особенность московского уличного движения: чем богаче экипаж, тем менее управлявший им кучер стремился при езде придерживаться правил. Это общественное явление поэт С. Матов, подражая Гомеру, отразил в стихотворном фельетоне «Одиссея в Москве», герой которого всей душой рвался на свидание с любимой:

Путь мой к вокзалу лежал и я, преисполнен надежды,С ясной улыбкой вступил на стезю испытаний жестоких, —Сиречь попал в вереницу извозчичьих тряских пролеток,Кои одна за другою подобно змее бесконечной,Тихо по камням ползли, и, как назло, насмешливый фатумВ голову всей вереницы поставил убогую клячу.В грудь мне закралась боязнь, ибо четверть часа оставалосьМне на проезд до вокзала, но Федор, мой верный возница,Понял мои опасенья и тотчас могучей рукоюЛихо коня повернул и других обогнать попытался.Грозный, безжалостный окрик пресек наш порыв дерзновенный, —Страж, охраняющий стогна, вернул нас на прежнее место,В книжку свою записав злополучного Федора номер.Снова ползти нам пришлось на хвосте у змеи тихоходной.

И все было бы не так обидно, если бы по той же «встречной полосе» на глазах того же постового не мчались роскошные коляски, увозя на вокзал своих богатых хозяев:

Сзади, меж тем, поспевали на борзых конях оптиматы,Мягко, бесшумно катясь на упругих резиновых шинах;Скромных наемных возниц без стесненья они обгоняли,К поезду дабы поспеть и попасть на прохладные дачи.

Владельцев дорогих экипажей, колеса которых были покрыты слоем резины, москвичи называли «резинщиками». С 1905 г. появились пролетки с пневматическими шинами (в просторечии — «дутиками»). Обычные колеса с железным ободом, соприкасаясь с булыжной мостовой, издавали сильный шум, истирали булыжное покрытие в пыль. Резиновые шины делали поездку гораздо комфортнее, но имели один крупный недостаток — при проезде через лужи они во все стороны широко разбрызгивали грязную воду. Жертвой «резинщика» сделался и герой стихотворения С. Матова:

С завистью в горестном сердце взирал я на гордых счастливцев,Роз благовонных букет инстинктивно к груди прижимая.Вдруг беззастенчивый кучер, по виду подобный медведю,Быстро меня обогнал и струею зловонной и грязнойОбдал мне белый костюм, и букет мой, и светлую шляпу.Пятна на мне запестрели и, словно по воле Цирцеи,Я из блестящего франта в копателя гряд превратился.Вырвался вопль у меня, но обидчик мой был уж далеко,Быстро по лужам летя и качаясь на мягких рессорах;Только хозяйский затылок, украшенный жирною складкой,Мне разглядеть удалось сквозь горючие слезы досады.

«Резинщик» проехал.

На протяжении многих лет городская Дума была завалена жалобами москвичей, побывавших под грязевыми «душами» и требовавших запретить езду на резиновых шинах. С конца 90-х гг. XIX в. «отцы города» старательно искали решение проблемы «резинщиков»: они, например, объявили конкурс на лучшее техническое приспособление, которое оградило бы москвичей от брызг. Изобретениям устроили показательную проверку на Красной площади. Коляски, снабженные разного рода «юбками», катили по лужам мимо специальных щитов. Увы, эти экраны наглядно показали, что от брызг по-прежнему нет спасения.

Споры между «резинщиками» и их противниками затянулись на годы. Вину за проволочки в решении столь важного для обывателей вопроса общественное мнение возложило на гласных городской Думы, раскатывавших в роскошных экипажах:

«Собираются толковать о вреде резиновых шин те, которые на них ездят, — естественно, что отказаться от шин самому не так-то легко и потому. А потому, по предложению некоторых гласных, Дума нашла вопрос «исчерпанным», и резина получила новые права гражданства. Все «противошинные» изделия отринуты за «недолговечностью»!

Ergo[66], пусть надежные, патентованные шины старого образца благополучно разбрасывают грязь в лицо обывателям, ибо усовершенствованные шины новых изобретателей недолговечны, и это убыточно для гг. владельцев «шинных» экипажей.

О, справедливость, это ты!»

В запале участники полемики не обратили внимания на замечание С. И. Мамонтова: «Если бы у нас были хорошие мостовые, то не пришлось бы говорить об устранении резиновых шин, потому что езда на них по хорошим мостовым не производит разбрызгивания грязи». Увы, дорожное покрытие без рытвин и ухабов москвичи, жившие в Первопрестольной, относили к несбыточным мечтаниям. Литераторы, фантазировавшие на тему будущего, предрекали, что только в начале XXI в. все улицы Москвы станут идеально ровными.

В конечном итоге борцы за права пешеходов вроде бы одержали верх — в 1900 г. городская Дума приняла дополнение к правилам движения: в дождь и в другое время, когда мостовые покрыты лужами, экипажи с резиновыми шинами были обязаны двигаться шагом. Вот только где же было отыскать сознательного владельца богатого выезда, который согласился бы тащиться под дождем со скоростью пешехода. Тем более что при нарушении всегда можно было откупиться, одарив городового незначительной суммой.

Любопытен вывод, к которому пришел униженный и оскорбленный герой «Одиссеи в Москве», полностью в духе времени (1907 г. — только что завершилась Первая русская революция):

Бросил я грязный букет и поехал домой, на квартиру,Мысленно ставя вопрос себе, где ж на земле справедливость?Я ли виновен, что мне не по средствам резинные шины?!.Замысел мести ужасной ковал я в поруганном сердце,Втайне немедля решив поступить в социал-демократы.

Кроме разбрызгивания грязи, владельцы собственных экипажей славились «неосторожной ездой», создававшей угрозу здоровью и жизни обывателей. Портрет одного из них, купца, мчащегося на тройке в загородный ресторан, нарисовал с натуры И. И. Мясницкий:

«— И-и-их ты, — кричит он. — Пшел!.. Что-нибудь, сделай ты такое для меня удовольствие, — задави кого-нибудь!.. Старушенцию какую-нибудь, либо стрюцкаго… Запрягом его в затылок, но чтобы без смертоубийства и без особого членовредительства, а так, слегка, до обморока. Сшиби, и айда дальше!.. Жару наддай, ирод, гони во весь дух. Ура!.. Во поле березонька стояла!..»

В случаях наездов на пешеходов действия владельцев собственных экипажей не отличались разнообразием. Первым делом они старались откупиться от пострадавшего небольшой суммой. Например, в мае 1870 г. возле Московского трактира карета сбила старика-чиновника. Седоки дали ему 5 руб., и он поспешно скрылся в толпе. Кучера с каретой все же отправили для разбирательства в квартал, но, надо полагать, при отсутствии жертвы разговор с полицией обошелся кучеру гораздо дешевле. В 1881 г. журнал «Мирской толк» с возмущением писал о том, как пьяный кучер, катая некую г-жу Матерн, сбил насмерть офицера на Лубянской площади. Хозяйка рысаков прислала семье погибшего 100 руб. и тем сочла дело законченным.