Юрий Левада - Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) Страница 56

Машина времени

Невероятные устройства, о которых рассказывали нам Уэллс, Брэдбери, Стругацкие и прочие авторитеты в данной области, всего лишь передвигали человека по заданной шкале времени – вперед или назад. Реальная же «машина времени» города производит куда более сложную операцию: она как бы формирует человеческое время.

Первый, издали заметный признак существования особого «городского» времени – часы на башне, этот символ механической и принудительной меры времени, внешней по отношению к «естественному» ходу жизни. Это явный признак разрыва «городского» мира с естественным и привычным течением событий, характеризующим существование человека в догородских обществах. Там не требовалось никакой посторонней, механической (то есть идущей от небесной механики) меры времени. Социологи, описывающие городской образ жизни, говорят о «тирании часов», которые кажутся господствующими над поведением людей. Но часы лишь измеряют ритм человеческой деятельности. Часы нужны, когда нужно спешить, поспевать, догонять, не опаздывать, – короче говоря, соизмерять внутреннюю рамку человеческого («организменного») времени с некой внешней и обязательной временной структурой.

Очевидные и как будто всеобщие признаки ритма человеческого времени – чередование будней и праздников, работы и досуга, периодов социального созревания и зрелости и, наконец, как суммарный результат накопление необратимых изменений, составляющих основу поступательного движения самого «колеса» времени.

Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что эти признаки и не просты и не вездесущи, а их значение подвержено изменениям.

С глубокой древности время человеческой жизни (и жизни рода, общины) делилось на будничное и праздничное (или ритуальное, поскольку праздник знаменовался обрядом), каждая из этих сфер имела свои пределы обязательного и дозволенного. В будни человек целиком отдан практическим заботам о пропитании, поддержании порядка и продолжении рода. Праздничное же время он проводил с утилитарной точки зрения непроизводительно и бесцельно, но это говорит лишь о недостаточности такой точки зрения. «Праздник» («карнавальное время», по М.М. Бахтину) важен, поскольку он выражает и закрепляет связь человека с ценностями и традициями общества (в мифологическом сознании это обычно отражается как связь человека с космическим порядком и ритмом). Время праздника как бы включает человека в социальную и культурную реальность, выходящую за рамки его будничных забот. Как показали социологи В.М. Долгий и А.Г. Левинсон, архаический город служил посредником, медиатором в такой связи времен и людей.

Об устойчивости «праздничного» деления времени, между прочим, свидетельствует народный календарь («это случилось на третий день масленицы», а не «такого-то числа»).

Современный город придает ритму времени иной смысл. Сейчас такой ритм задается прежде всего чередованием рабочего и свободного времени. Во время работы человек непосредственно включен в систему требований общественного производства и дисциплины организованного труда; на досуге он как будто предоставлен самому себе и может выбирать способ действия. На деле же и в этой сфере человек встроен в систему норм и ценностей своего общества, но уже через посредство общественного воспитания и систем массового воздействия. Поэтому в чередовании рабочего и свободного времени реализуется сложная связь индивидуальных и коллективных интересов, темпа человеческой жизни и темпа общественного производства. Деятельность человека в такой временной структуре – постоянное преодоление грани между временем «обязательным» и «необязательным», постоянный переход рубежа «не своего» времени.

Из этого вытекает, между прочим, и своеобразие положения города в масштабах исторического времени (макровремени). В древнейших культурах движение во времени просто не фиксируется, существующая система отношений воспринимается как извечная; мифологический мир здесь существует параллельно реальному во времени. Можно, вероятно, сказать, что такая временная структура закрыта и для прошлого, и для будущего. Такова и традиционная индийская культура, в которой не признаются необратимые во времени процессы. Средневековье дает пример структуры, открытой к прошлому, обращенной к нему и постоянно им оправдываемой. Человек здесь буквально шагу не может ступить, не отыскав для этого шага благословение или образец в священной древности. Настоящее выступает в таких культурах как исполнение заветов прошлого, причем священное (мифологическое) время – это предпрошлое, предпосылка и начало движения традиции. Будущее осознается не как продукт настоящего, а как результат всего «космического» (мифологического) прошлого. Так, в христианских концепциях (а также в некоторых утопических воззрениях) существует представление о «конечных вещах», то есть о наступлении такого времени, когда раз и навсегда найдут свое разрешение «вечные» проблемы мира и человека – страдания, зла, греха и прочие. В культуре же нынешнего города, которая составляет главное содержание современной культуры вообще, прошлое присутствует через его результаты. Поступки человека проверяются не ссылками на извечные образцы, а своей эффективностью, своей полезностью для удовлетворения человеческих потребностей. Действует одна система счисления времени – актуальная (под глыбами которой, правда, можно обнаружить более древние культурные пласты со своими структурами времени, в частности мифологической, но это особая тема, и сейчас она нас не занимает). В отличие от всех древних, время городской современной культуры открыто будущему, причем само это будущее – элемент сегодняшней практической деятельности человека. Самые грандиозные и долговременные проекты – технические, экономические, социальные – решают сегодняшние проблемы, используют сегодняшние ресурсы, они встроены в рамки «сегодняшнего» времени («текущего момента» – в этой этимологической неграмотности скрыт серьезный смысл!). Вот почему в городском мире важна одна грань освоения времени – та, которая проходит между «давно» и «теперь».

«Далеко – близко»…

Города занимают сегодня сравнительно малую часть населенной территории Земли (что-то около трех процентов), но именно они заставляют практически измерять всю планету (коммуникациями). Более того, именно город создал исторически и постоянно воспроизводит протяженность, направленность, структуру «человеческого» (культурного) пространства.

Догородские общины – точки, самодовлеющие единицы (собственно говоря, каждое поселение в этой ситуации – единственно, для него не существует ни других точек, ни расстояний между ними). Отсутствие разделения труда, регулярных связей, взаимной необходимости – вот очевидные социальные причины сохранения такой «атомарной» структуры общественного пространства. Эта структура была сломана с появлением городов, поэтому стало необходимым и разделение труда в обществе, и развитие связей на всей его площади. Город и городской мир – всегда протяженность и всегда структура. Его расстояния создает не сама по себе «географическая» длина (километраж) улиц, а постоянная необходимость мерить ее шагами. Дорога длинна или коротка для того, кто должен ее проделать, а не для сидящего на обочине. В старом селе от одного края до другого могло пролегать несколько верст, но это немного значит для людей, жизнь которых привязана к своему двору, ничем не отличающемуся от соседних и дальних.

Необходимость мерить, то есть преодолевать, городское пространство диктуется разнообразием и динамикой городской жизни. В нем развернуты в пространстве, а потому подлежат выбору различные возможности деятельности человека. Исторически рамки и предметы выбора существенно меняются, но они всегда заданы в городе. Само городское пространство – это не что иное, как пространство возможностей. Горожанин выбирает друзей, профессию, жену, способ использования свободного времени. С другой стороны, он сам служит объектом выбора: различные организации и коллективы тоже избирают (кадры, членов) по своим требованиям или «вкусам».

Городское пространство явно отличается от евклидова: кратчайшие расстояния в нем нельзя изобразить прямыми на карте. Уже уличная сеть плюс сеть маршрутов транспорта не только превращают пути человека в ломаные, но вынуждают измерять их протяженность временем и удобством сообщения. «Далеко» или «близко» в городе – это значит, насколько быстро и удобно можно данное расстояние преодолеть. Наиболее расхожая мера здесь, как известно, – остановки городского транспорта и пересадки. Но гораздо более существенный фактор «кривизны» городского пространства – это структура самих человеческих отношений. Как известно, для горожанина ближайший сосед часто оказывается более далеким и недоступным, чем товарищ и коллега, обитающий на другом краю города. График «прямых» социальных связей в городе (в социологии он именуется социограммой) не совпадает ни с какими линиями улиц и маршрутов; разрывы и препоны в этой сети задаются не стенами, а барьерами социального порядка – запретами, склонностями, наличием или отсутствием интересов и т. д. Это прямое следствие многообразия и избирательности городских связей. Принудительная близость этих и только этих людей в «точечном» деревенском мире (пример – соседство) здесь заменяется связями, рожденными многоступенчатым и многосторонним выбором.