Александр Орлов - Героическая тема в русском фольклоре Страница 6

В этой повести мы встречаемся с полным развитием мотива помощи небесной силы, выраженной реальным действием, что ведет нас через христианскую Византию частью к Библии, а частью к античным представлениям Гомеровских поэм. Это — последняя воинская повесть в «Повести временных лет».

Несмотря на то, что, по словам Галицкой летописи, Владимир Мономах «погубил» «поганыя Измаильтяны, рекомые Половци» и «пил золотом шоломом Дон», «приемши землю их всю», половцы оправились, и сыну и наследнику Владимира, Мстиславу, пришлось снова очищать степь. В Киевской летописи читаем: «се бо Мстислав великый наследи отца своего пот (или путь), Володимера Мономаха великого. Володимер сам собою постоя на Дону, и много пота утер за землю Рускую, а Мьстислав, мужи свои посла, загна Половци за Дон и за Волгу, за Гиик (т. е. Яик)».

Однако при тогдашнем феодальном строе Руси окончательно избавиться от половцев было невозможно, так как князья продолжали вызывать их себе в помощь при непрекращающихся усобицах и неохотно участвовали в совместных походах в степь. Рассказы о таких походах, к сожалению, не подвергались развитому изложению до 1170-х годов. Развитые же летописные повести последней трети XII столетия, будучи насыщены воинской тематикой, скупы и обычны в литературном построении, хотя и не лишены интересных деталей.

ГЛАВА II

«СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» КАК ПРОИЗВЕДЕНИЕ ДРУЖИННОЙ ПОЭЗИИ

До сих пор мы имели дело с повестями, предназначавшимися для включения в летопись и потому более или менее однородными стилистически. Изобразительные средства летописи постепенно сложились в определенный кодекс, и только изредка встречались отступления от его традиции. Молодая русская книжность находилась под влиянием византийско-славянских образцов и, несмотря на талантливую их переработку, еще стеснялась говорить полным голосом своего собственного литературного гения. Наши ранние писатели-летописцы по преимуществу были начетчиками в церковной литературе или в хронографии, подобной ей по стилю. Конечно, среди монахов-писателей бывали и воины, и многое сообщалось им устами воинов,[3] но все же книжная традиция преодолевалась с трудом. Воинские реальные детали лишь изредка облекались соответствующей им формой. Но, по всей видимости, воинская поэзия имела уже свой, оригинальный способ выражения, блестки которого попадали и в летопись. Хотя летопись и говорила о своих героях скупым и традиционным языком, она была вся посвящена именно их подвигам. Героями ее были устроители и защитники родины — Русской земли, которую они добывали и оберегали «потом и трудом своим великим». В памяти и прославлении своих родных героев, в любви к Русской земле летопись была постоянна и неуклонна.

Итак, рядом с книжной традицией летописи существовал и иной способ воинской изобразительности, следы которого попадали и в самую летопись. Возьмем, например, ее рассказ об усобице 1097 года. Чтобы наказать Давида Святославича за ослепление Василька Теребовльского, великий князь Святослав призвал себе на помощь угров (венгров), Давид же направился к половцам. «И устрете и Боняк (половецкий князь), и воротися Давыд, и поидоста на Угры (к Перемышлю). Идущему же има, сташа ночлегу, и яко бысть полунощи, и встав Боняк отъеха от вой и поча выти полчьскы, и волк отвыся ему, и начаша волци выти мнози; Боняк же приехав поведа Давыдови, яко победа ны есть на Угры заутра». В последовавшем бою Боняк и подручный ему Алтунопа заманивали угров, бегая перед ними, «и тако множицею убивая, сбиша е в мячь; Боняк же разделися на 3 полкы, и сбиша Угры, аки в мячь, яко се сокол сбивает галице».

Испытание примет перед боем и образ самого боя здесь выражены в таком оригинальном стиле, который, будучи несвойствен летописному шаблону, явно заимствован сюда из другой области литературы. Эта область — русская дружинная поэзия.

Военная среда, очевидно, имела свою литературу, отличную от летописной школы. Эта литература базировалась на устной русской поэзии, но не была только устной по происхождению и по употреблению. Ее творцы не чуждались и традиционной книжности, они знали ее но, пользуясь ею, не следовали ее шаблонам, выбирая только то, что стилистически совпадало с их образами или оттеняло их. Характернейшим памятником дружинной литературы является «Слово о полку Игореве», посвященное неудачному походу Игоря Святославича Новгород-Северского в Половецкую землю в 1185 году.

Этому походу в дошедших до нас летописях посвящены две повести, восходящие, по-видимому, к одной. Они различны по областным княжеским устремлениям, но не по стилю. Стиль обоих повестей однороден. Это обычное «книжное» изложение с деталями воинской тактики, с речами побудительными и покаянными, с некоторой церковной окраской, с библейскими цитатами. Впрочем, обе повести не лишены и драматизма.[4]

Что же касается «Слова о полку Игореве», то все оно построено не на последовательном изложении событий, а, так сказать, на впечатлениях от них; не на фактах, а на поэтических символах их, на глубоко прочувствованном и продуманном объяснении причин совершившегося условиями феодальной неурядицы. «Слово о полку Игореве» изображает не один только данный эпизод борьбы Руси с половцами; оно развертывает широкую картину феодальных отношений более, чем за столетие. Нельзя сказать, что «Слово» совсем уже не имеет точек соприкосновения с литературными приемами летописных повестей; автор «Слова», возможно, был начитан и в других родах книжности, даже переводной, но он перерабатывал свои реминисценции отсюда с такой оригинальностью, что трудно установить их происхождение. Главный же, преимущественный источник его стиля — дружинная поэзия, та поэзия, которая коренится в устном народном творчестве. Мотивы, образы, состав и гармония речи этого творчества до сих пор продолжают жить в художественных произведениях русского фольклора, в песнях и образной речи народа. Сюжетное развертывание не подчинено в «Слове» последовательности однородных моментов; настоящее здесь чередуется с прошлым, картина разрезается размышлением, реальность лишь угадывается в символах и метафорах. План «Слова» не книжно-повествовательный, а «поэтический», с таким свободным расположением частей, которое захватывало бы своею неожиданностью.

Содержание «Слова» в рамках его поэтического плана представляется следующим. «Слово» делится на три основные части: первая из них посвящена событиям Игорева похода и последствиям поражения, вторая — Святополку Киевскому как оберегателю Русской земли и третья — возвращению Игоря из плена. Эти основные части «Слова» предваряются размышлением автора о стиле для «трудных повестей о полку Игореве», причем он склоняется «начати» свою «песнь» «по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню» (былины — действительность, замышление — фантазия). Здесь далее характеризуется творческий размах «вещего» Бояна, песни которого во славу князей поминали усобицы прежних времен, будучи посвящены «старому Ярославу, храброму Мстиславу», победителю касогов, «красному Романови Святъславличю» (т. е. событиям и лицам второй и третьей четверти XI века).

После этого введения, определив объем своего повествования «от старого Владимера (т. е. Мономаха) до нынешнего Игоря», поэт сразу же приступает к развертыванию действия, к выступлению Игоря в поход «на землю Половецькую за землю Руськую». Солнечное затмение, случившееся в начале похода, не охладило боевого пыла героя, и неутолимая жажда отведать Дона Великого заставила его пренебречь знамением. «Тогда Игорь възре на светлое солнце и виде от него вся своя воя прикрыты. И рече Игорь к дружине своей: братие и дружино! Луцеж бы потяту быти, неже полонену быти, а всядем, братие, на свои бързые комони, да позрим синего Дону… Хощу бо, рече, копие приломити конець поля Половецкого, с вами, Русицы, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону!» После предложения для «песни» об Игоре двух на выбор запевов в бояновском стиле идет быстрая смена картин, начинающаяся встречей выступившего в поход Игоря с братом Всеволодом в Путивле и изображением устами Всеволода готовности и удальства курской дружины: «А мои ти Куряне сведоми къмети… (и т. д.) — сами скачють акы серыи влъци в поле, ищучи себе чти, а князю славы». «Ищучи себе чти, а князю славы» повторяется и далее как «рефрен», завершающий некоторые «строфы» «Слова».

Описывается движение русского войска по степи под тенью солнечного затмения, а ночью — среди зловещих криков зверей и птиц. Одновременно идет спешное движение половцев к Дону «неготовами дорогами»: «крычат телегы полунощи, рци, лебеди роспужени». Изобразив зловещие знамения степи, поэт восклицает: «О Русская земле! уже за шеломянем еси» (шеломя — пограничный курган). Это — тоже повторяющийся «рефрен». Долгая ночь, мглистое утро: «Русичи великая поля червлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю славы».