Елена Волкова - Религия и художественная культура: худой мир лучше доброй ссоры Страница 7

Яркий сатирический эффект возникает за счет двух контрастов: сочетания «мобил», «меринов», прочих технологических чудес, которыми изобилует «Святая Русь», — с варварской, звериной жестокостью как нраственной нормой и доблестью во славу Отечества; а также за счет парадоксального, но до боли знакомого соединения обрядной религиозности — с полным отсутствием нравственного чувства, с заменой этических представлений о Добре и Зле на представления о государственной пользе.

Сорокин написал пародию не только на национал-патриотическую утопию, но и на претенциозный эсхатологический нарратив, расцветший в России на рубеже тысячелетий и опасный тем, что люди могут взять на себя «осуществление гнева Божьего». Опричник Коняга часто видит во сне белого конягу, явно из «Апокалипсиса Иоанна Богослова» («и вот, конь белый, и на нем всадник (…), и вышел он как победоносоный, чтоб победить»): «… иду по полю бескрайнему, русскому, за горизонт уходящему, вижу белого коня впереди, иду к нему, чую, что конь этот особый, всем коням конь, красавец, ведун, быстроног…».[31]

Опричина творит бесчинства во славу веры православной, а после изощренных пыток и жестоких убийств, после оргий и расправ, глава опричников Батя любит «речи возвышенные» говорить. «Речей этих у Бати нашего дорогого три: про Государя, про маму покойную и про веру христианскую(…): «Ибо после Второго Никейского собора правильно славим Господа токмо мы, ибо православные, ибо право правильно славить Господа никто не отобрал у нас, так? (…) Ибо отвергли мы всё мерзкое: и манихейство, и монофелитство, и монофизитство, так? Ибо кому церковь не мать, тому Бог не отец, так? (…) Ибо все батюшки правоверные — наследники Петра, так? (…) Вот поэтому-то и выстроил Государь наш Стену Великую, дабы отгородиться от смрада и неверия, от киберпанков проклятых, от содомитов, от католиков, от меланхоликов, от буддистов, от садистов, от сатанистов, от марксистов, от мегаонанистов, от фашистов, от плюралистов и атеистов!» [32]

В том же 2006 году выходит еще одна мистическая антиутопия — роман Дмитрия Быкова «ЖД», аббревиатурное название которого получает в тексте различные расшифровки, кроме очевидной. Россия будущего показана в состоянии гражданской войны между русскими и евреями (варягами и хазарами, Севером и Югом), но и те, и другие — пришлые на русской земле, потому и воюют вечно за власть над ней. В глубоком варяжском подполье живет и действует узкий круг «коренного населения», их называют славянами, но «название это грубое, оскорбительное, долгое бывшее синонимом рабства». Настоящее имя коренных (ЖД) держится в тайне и не произносится вслух даже теми, кто помнит язык своих предков и сохраняет особую «культуру круга».

Дух варягов поднимает капитан-иерей Плоскорылов, понимающий «сакральное значение каждой буквы в уставе» и преуспевший в познании Философии Общего Дела — «высшей штабной дисциплины, преподававшейся только на богословском факультете военной академии».[33] Плоскорылов принадлежит к шестой ступени посвящения в тайной иерархии коренных, поклоняющихся языческим божествам. При своих он убирает из полкового храма «жалкие бумажные иконки, фанерное распятие, без любви выпеленное лобзиком и раскрашенное местным умельцем» и расставляет на алтаре «арийские святыни» — череп, свастику, кристалл. Инспектор Гуров, из высшего эшелона посвященных, произносит «канон Велесу всевеликому седьмый окончательный»: «Амень, Яхве наш Один, Велесе козлобрадый, смрадный, хвостозадый, Отче верховный, идолище варяжское злобубучее…».[34]

Роман Быкова обличает брутальное неоязычество современного милитаризма и фашизма, презрение русских националистических кругов к христианству как «религии инородцев», проповедующей культ рабской покорности для порабощенных народов, возвращение к исконно славянской религии предков — к так называемому родноверию, которое оборачивается языческим культом магии и силы.

О язычестве под покровом христианства написано много: в 2007 году в Риге на конференции памяти о. Александра Меня Людмила Улицкая в докладе «Неоязычество и мы» отметила, что «христианство, приобретая общественное значение, утрачивает внутреннюю силу и привлекательность, и одна из причин этому — повсеместная подмена христианского универсализма христианством национальным. (…)Нагорная проповедь, сердцевина этого учения, оттесняется на задний план.(…) Принимая во внимание пронизанность христианского сознания языческими чертами, церковь оказывается бессильной в этой борьбе с язычеством». В этом же докладе Улицкая рассматривает Пелевина как русского дзэн-буддиста, представляющего поколение «русских мальчиков», для которых, на фоне лубочного идеологизированного православия, «предлагаемая Востоком множественность возможностей личного пути, (…) неограниченная свобода человека в поиске выглядят заманчивым предложением». А также подчеркивает общественное значение творчества Сорокина: «обладая феноменальным чутьем ко всему болезненному и патологическому, что есть в мире, он безошибочно указывает пальцем на язву. И не только указывает, — надавливает на гнойник, и гной, кровь, физиологические выделения брызжут струей в не всегда подготовленного читателя. Отсюда — большое количество людей, не принимающих Сорокинской отталкивающей эстетики, отсюда же и множество поклонников, оценивающих именно точность удара». [35]

По жанру, национал-патриотические утопии и развенчивающие их антиутопии написаны, если обыграть созвучие слов «ретромания» и «роман», — как ретРоманы. Ретромания в них оборачивается одичанием, будущее воспроизводит не достоинства, а пороки прошлого. Как отметил Гейдар Джемаль на семинаре «О роли религии в творчестве современных российских писателей» (“NonFiction 2006”), «и Иванов, и Быков, и Сорокин, и Пелевин в своих последних вещах — это авторы, которые говорят о том, что нас ждут крайне проблемные, драматические, тяжелые времена. Это эсхатологические авторы, (…) авторы футурологической катастрофы (…). Потому что русская литература продолжает оставаться чувствилищем истории и совестью — совестью времени, совестью человечества. Это, возможно, единственная и последняя цитадель духа, из которой мы здесь, в России, еще продолжаем бросать вызов, отдав все остальное».[36]

Все рассмотренные «ретРоманы» так или иначе осваивают крайние формы реставрационной националистической тенденции в религии и культуре.

VIII. Конфликт нового антиклерикализма и агиографии

Антиклерикальным памфлетом прозвучала в 1998 г. повесть журналистки Наталии Бабасян «Целибат», но вышедшая мизерным тиражом в малоизвестном издательстве она не вызвала широкого отклика. Церковь же предпочла ее проигнорировать. Главный герой повести отец Павел — секретарь епархиального управления, гомосексуалист, карьерист и коммерсант, представлен как типичный чиновник от религии. Повесть изобилует характерными деталями 1990-х: местные мафиози, иностранные инвесторы, бизнес на «святой воде», наивные интеллигенты-неофиты, прожженные чиновники из недавних партработников, влиятельные дамочки, осваивающие новое религиозное поле деятельности, и церковная номенклатура из «органов».

Завершается сюжет сценой епископской хиротонии отца Павла, накануне постриженного в монашество под именем… Никодим. О прототипе героя нетрудно догадаться, тем более что в 1998/99 гг. РПЦ громко отметила 20 лет со дня кончины и 70-лет со дня рождения митрополита Ленинградского и Новгородского, Патриаршего экзарха Западной Европы Никодима, служение которого называют в церкви «эпохой владыки Никодима». Дважды изданный к двум юбилеям фолиант «Человек Церкви» представляет митр. Никодима как бесстрашного воина Христова, мудрого наставника, воспитавшего новое поколение священнослужителей. «Книга о митрополите Никодиме очень нужна нам сегодня: во время смуты как политической так и духовной, во время неведения Церкви, порой теми, кто всюду говорит о своем православии», — отмечается в предисловии к «Человеку Церкви». Слова о тех, кто не ведает Церкви, но пишет о ней, можно понять как намек на книгу Н. Бабасян и другие публикации, обличающие митрополита как сотрудника КГБ, карьериста и главы «голубого лобби».

"С книги "Человек Церкви" (а может быть, раньше, с изображения патриарха Алексия II на фреске Казанского собора в Москве?) ведет отсчет агиографическая кампания по созданию галереи "советских архиереев-мучеников за веру", которая затем перейдет на телевидение, где будут показаны фильмы о марксистко-ленинских подвижниках — патриархе Алексии I (Симанском) и митрополите Николае (Ярушевиче) ("Холодная оттепель 1961 года" и фильм Николая Сванидзе "Митрополит Николай. 1959 год"), созданные в духе прославления "несгибаемых воинов" церковного фронта. Иронически эти фильмы можно определить как художественно-документальные, в том смысле, что вымысел здесь превалирует над фактом. Вскоре после показа на телевидении на фильмы "обрушиваются" положительные рецензии и награды кинофорумов. "Да, не все пастыри и архипастыри РПЦ МП оставили по себе добрую память, не всем из них удалось сохранить свои ризы незапятнанными сотрудничеством с богоборческой властью, что, безусловно, является не столько их виной, сколько бедой. Однако пример исповеднического служения владыки Николая (Ярушевича) лишний раз подтверждает ту мысль, что именно на крови, страданиях и вере единиц и стоит Церковь (выделено мною — Е.В.)".[37]